Волшебные яблоки

— И я не позволю, — сказала Журавлина.

— И я!

— И я!

— И я!

Шумели уже все ребята, а потом полезли под парты, чтобы найти эту несчастную лупу.

— Да что вы, ребята, никто не будет вас обыскивать! Я этого не позволю! — Серафим Никандрович был взволнован прямо-таки до слез.

— Вор должен быть изобличен, — не унимался Новожилов. — Пока лупа не будет найдена, никто из класса не выйдет.

У меня неприятно заболел живот, как будто это я стащила лупу.

— Если вы, Серафим Никандрович, будете тратить свою зарплату на всяких воров…

Серафим Никандрович покраснел и впервые за все время, что я его знаю, закричал:

— Молодой человек, не зарывайтесь! И не считайте мою зарплату! И вообще пусть все идут на перемену, мне нужно проветрить кабинет.

Но если вы думаете, что Новожилов успокоился, то жестоко ошибаетесь.

— Вы не знаете людей, — сказал Новожилов, — из-за вашей доброты вам сядут на голову. Оставлять без внимания кражу…

— Моя голова сгодится еще на что-нибудь, кроме участи удобного кресла! — крикнул Серафим Никандрович.

— Вы плохо знаете наш класс, — невозмутимо продолжал Новожилов. — Еще в первом классе Бурляев стащил у Начинкина рогатку, а в прошлой четверти Самухина стащила у Терещенко фотографию. Но мы равнодушно прошли мимо этих фактов.

Сашка Терещенко покраснел, а уж если говорить про меня…

— Я сам подарил Самухиной фотографию, — сказал вдруг Сашка.

Он соврал. Никакой фотографии он мне не дарил.

— А теперь Терещенко еще и лжет!

— Да ну, ребята, — проверещала Кокорева, — вывернем все карманы, да и пойдем на перемену!

Ох, уж эти мне чистюли! Им ничего не стоит вывернуть свои скучные карманы с накрахмаленным носовым платочком! Ну что у нее еще может быть в кармане!

Но все молчали. Тяжело и как-то звонко молчали. И вдруг раздался радостный вопль:

— Серафим Никандрович! Я все понял! Идите скорей! Посмотрите!

Это кричал Юрка Бабаскин. Он сидел, низко нагнувшись над партой, и рассматривал что-то в лупу.

Все то время, что мы шумели, он себе спокойненько держал лупу в руках, сидя перед самым носом Серафима Никандровича!

— Ну, Яичница, ну, гусеница… — начал Новожилов.

И тогда Журавлина поднялась со своего места, спокойно прошла к парте Новожилова и ударила его по лицу. Новожилов опешил, потом посмотрел на учителя.

— Вы видели? Она меня ударила…

— Вижу, — холодно сказал Серафим Никандрович, потом обратился к Журавлине: — Вашу фамилию я знаю, а имя?

— Екатерина, — буркнула Журавлина.

— Екатерине Петровой я ставлю пять за активность на уроке…

Стоит ли рассказывать, как Новожилов искал «справедливости», но, к счастью, своей справедливости не нашел. Его понятия о справедливости разошлись с понятиями Серафима Никандровича и всего нашего класса, включая даже Кокореву.

А еще после этого урока подошел ко мне Сашка Терещенко и сказал:

— Слушай, Самухина…

Кто бы знал, как я испугалась! Я ждала мести за украденную фотографию. И как это получилось, что Новожилов узнал про нее? Ведь я никому не рассказывала. Ну, разве что Верке Бучкиной, Лейле Гусейновой и Наташке Скворцовой, а больше никому.

— Что? — ответила я.

— Подари мне свою фотографию, Рита… — сказал Сашка.

Вот и вся маленькая история про лупу. Почему я так запомнила ее — не знаю. Но чего вы от меня хотите. Я всегда помню не то, что надо.

5. Народный артист

А однажды у нас в классе артист появился. Настоящий. С экспедицией приехал в кино сниматься. Если честно говорить, то даже мне он понравился. Такой весь красивенький, аккуратненький, чистенький… Я, конечно, таких не очень-то люблю, но артист! Это ведь не шуточки — учиться в пятом классе и уже быть артистом. А девчонки наши — те вообще с ума посходили. Но Никитин (такая у артиста была фамилия) не соизволил обратить на них внимания. У него вообще был какой-то рассеянный взгляд, как у Новожилова, — сквозь тебя, будто пешка ты полная и пустое место.

Журавлина тогда уже ходила ко мне, помогала по учебе. Но я очень удивилась, когда ко мне пришли однажды Кокорева с Бучкиной. Они сказали, что не знают, как решать задачу. Это Кокорева-то не знает! Я тогда очень удивилась, но промолчала.

Занимались мы с Журавлиной обычно не за письменным столом, а за обеденным, потому что за письменным места на двоих было мало. Но Кокорева с Бучкиной уселись за письменный. Мы с Журавлиной позвали их к себе, но они не прореагировали. Так-то их интересовала задача! Да и за письменным столом они не думали ничего делать, а только глазели в окошко. Интересно, что там можно было высмотреть? Я хотела было задать этот вопрос, но меня опередила Журавлина:

— Что, у вас там за окном медом намазано? — спросила она.

— Хитрая ты, Журавлина! — вдруг взорвалась Кокорева. — Как будто мы не знаем, почему ты с Самухиной занимаешься.

— Почему? — изумилась Журавлина.

— Уж не скажешь ли ты, что за просто так с двоечницей дружишь?

— С кем хочу, с тем и дружу, — сказала Журавлина.

Я была ей очень благодарна, потому что не ожидала, что она ответит именно так. Я думала, она скажет, что вовсе со мной и не дружит и дружить не собирается.

— Зачем это вы явились, интересно знать, — сказала я, — да еще оскорбляете меня в моем собственном доме!

Вдруг Кокорева как закричит:

— Вот он! Вот он! Ура!

Мы все выглянули в окошко и увидели… Никитина! Он катался на велосипеде по нашему двору.

— Что он тут делает? — спросила я.

— Он тут временно живет! — торжествующе сообщила Кокорева.

— А откуда вы знаете?

— Знайка сказала!

Знайка — это у нас такая девчонка есть, которая все знает.

Мы с Журавлиной скромно подождали, когда они слезут с подоконника. Потом Журавлина сделала серьезное лицо и сказала строгим голосом:

— Или мы глазеем в окошко, или занимаемся. Ты, Рита, должна решить, раз уж ты хозяйка.

— Занимаемся! — сказала я, и мы с Журавлиной пошли заниматься на кухню. Хорошенькое дело!

С того дня мы с Журавлиной просто не знали, как от них отделаться. Журавлина предложила заниматься у нее, но у них очень маленькая комната и нет такой огромной тахты, как у нас. А мы с Журавлиной привыкли в перерыве между занятиями кувыркаться на тахте. Она вообще очень здорово кувыркается и на голове стоит. А иногда в перерывах мы танцуем. У нас здорово получается. И лишаться всего этого удовольствия из-за какой-то Кокоревой не имело смысла.

А Никитин ездил себе на велосипеде почти что каждый день, и не было ему дела ни до каких окон.

…Когда в ходе школьного соревнования подошла очередь смотру самодеятельности, мы за свой класс волновались меньше всего. Что там ни говори, а если даже не считать того, что Сашка Терещенко великолепно читает стихи, мы с Журавлиной танцуем чешскую польку, Бабаскин, хоть с уговорами, но поет, а Шлимак играет на флейте, то у нас все-таки был еще и настоящий артист. Ни в одном классе больше не было настоящих артистов. Мы и выпустили Никитина первым, чтоб сразу поколебать боевой дух соперников.

Никитин с пятого на десятое прочитал «Ворону и Лисицу», потом начал читать «Дама сдавала в багаж», но и этого он не помнил, пришлось подсказывать. Но зато потом он начал рассказывать про трудности киносъемок. В комиссии смотра все старшие ребята и учителя переглядывались и неприятно улыбались. Бучкина сказала, что это они от зависти. Но лично мне показалось, что завидовать абсолютно нечему.

А когда выступал Сашка Терещенко, все абсолютно перехохотались и не отпускали его со сцены минут двадцать. Сашка много стихов знает, а если даже кончается то, что он знает, то он начинает сочинять сам. Сразу даже не разберешь. Я, по крайней мере, слушать его могу сколько угодно. Кокорева подошла ко мне после смотра и ехидно так говорит: