Письмо не по адресу

Настроение у меня, признаюсь, испортилось. Ты ведь знаешь, я терпеть не могу стресс, а понервничать пришлось не по-детски. Всё то время, что я ждал твоего появления в нашем кафе, я ни на секунду не покидал зала для посетителей, оглядывался по сторонам, но никто, совершенно никто даже отдалённо не напоминал тебя. Так вот, настроение у меня было испорчено. Потом я сказал себе: Берри, прекращай это дело. Ты ведь не влюблён в неё, да и тему «девчонки и всё, что с ними связано» ты пока не сильно разрабатываешь.

Послушай, за кого ты вообще меня принимаешь? За очумевшего мартовского кота, который носится ночами по улицам, призывно мяукая: «О МАКС, о кошечка моя, приди скорей, я жду тебя!», а? Да откуда мне знать, влюблён ли я в тебя, влюблена ли ты в меня? Я ведь тебя совсем не знаю. Но нервничаю, как перед годовой контрольной по алгебре. Признаюсь, это не в последнюю очередь связано с моей внешностью. Мне страшно, что, увидев меня, ты можешь отказаться от «шанса подружиться», о котором пишешь. А друзья мне нужны, с ними у меня пока полный напряг, но, как мы уже выяснили, в силу совсем других причин, нежели у тебя.

Теперь про бирки: а что это вообще за штука? Это такие белые кусочки ткани, которые пришивают изнутри на рубашки и т. п. и которые то колются, то царапают? На них что, правда что-то написано? Никогда не обращал внимания. Все свои грязные вещи я отношу в подвал, в корзину для белья, а через какое-то время они снова лежат чистыми в шкафу. Что с ними происходит перед тем, как они снова попадают в шкаф, сказать не моту. Не знаю. Но если ты хочешь знать моё мнение о том, стоит ли писать такие письма (или ещё круче, нанимать адвоката для того, чтобы он их писал), то я считаю, что не стоит. Определённо, не стоит. Трудно сказать, каково было бы моё мнение несколько дней назад, но после того, что произошло сегодня днём в нашем кафе, скажу однозначно: нет.

Вот как всё было. Не успел я подойти к одной бодрой старушке лет семидесяти и спросить её, уж не МАКС ли её зовут, как вдруг откуда ни возьмись появился этот милашка Дрейер. С победным видом он прошествовал от входа к прилавку, словно петух по курятнику. В кильватере двигались старые знакомые — фрау морщинистая и фрау надутая (сразу предупреждаю, морщинистая не кудахтала). Многострадальная несушка снова была разодета неведомо во что, а голову её на этот раз украшала какая-то овощная грядка. Конечно, макияж был в лучших традициях, куда же без этого.

Подойдя к прилавку, возле которого стояли родители, Дрейер достал какую-то бумажку и протянул её маме. В ней чёрным по белому на традиционном адвокатском пустобрёшном языке было написано, что за причинение вреда (отравление) подзащитной Дрейера мои родители обязаны заплатить штраф в размере двадцати тысяч евро, и в этом случае дело об отравлении огласке не предаётся.

— О бо-бо-боже м-м-мо-ой, — выдохнула мама, прочитав этот шедевр адвокатской мысли.

Смотрю на папу и вижу, как на лбу его чётко обозначаются две глубокие морщины. Он тревожно смотрит на меня, и в его взгляде я явственно читаю вопрос: ГДЕ, ЧЁРТ ПОБЕРИ, ЭТОТ ТВОЙ КУЛХАРДТ?

Лихорадочно оглядываюсь вокруг, ища знакомую фигуру. Безрезультатно.

МАКС и Кулхардт. Я в беде, а они оставили меня.

— У нас нет таких денег, — произносит отец, и в голосе его слышится отчаяние.

Ни один мускул не дрогнул на лицах Дрейера и его спутниц. Только одна из них (угадай, которая!) продолжает вытягивать ярко-красные губы трубочкой и тихо почавкивать.

Дрейер приосанивается и, оскалив зубы в невыносимо язвительной улыбке, величаво ответствует:

— Право же, вас ждут большие проблемы. Нам придётся сделать так, чтобы ваше славное кафе закрыли, а помещение продали. Хотите ли вы этого?

— Хотим ли мы этого? М-да, такой идиотский вопрос может задать только адвокат!

Что я вижу? В зал входят ОНИ, те, кого я уже отчаялся увидеть! Кулхардт и Липински. Липински незамедлительно здоровается со мной традиционным уже способом, но я практически не замечаю этого. Брюки всё равно пора отнести в корзину для грязного белья.

— Кто вы такой? — вскидывается Дрейер.

— Кто я такой?

— Какое вам дело до того, о чём мы здесь говорим? — запинаясь спрашивает сбитый с толку Дрейер.

— Какое мне дело до того, о чём вы здесь говорите? Прежде всего мне есть дело до вас, шут вы гороховый.

— Какое нахальство!

— Паяц несчастный.

— Вы наносите мне личное оскорбление!

— Слизняк.

— Я подам на вас в суд!

— Проходимец и проныра.

— У меня есть доказательства!

— Всё чушь! Подделка!

— Что вы хотите этим сказать?

— Что я хочу этим сказать? Что все ваши бумажки — ерунда на постном масле! Фаль-шив-ка.

Лицо Дрейера, совсем ещё недавно такое надутое от собственной важности и значимости, начитает подёргиваться и кривиться (как будто из шарика выпустили воздух). Надутая тоже теряет своё былое величие: её и без того красные щёки багровеют, и кажется, что она вот-вот взорвётся. И только морщинистая звезда курятников тихо чавкает (кстати, она чем-то напоминает мою трёхлетнюю двоюродную сестру: та точно так же чавкает, когда ест спагетти).

— Что вам от меня нужно? Кто вы такие? — срывающимся голосом кричит Дрейер.

— Кто мы такие? Кулхардт и Липински. Что нам от вас нужно? Собирайтесь и живо уносите ноги отсюда вместе со своими бабушками-несушками, спрячьте эту смехотворную бумажку куда подальше и никогда больше не приходите сюда.

— Но мою подзащитную отравили! Ей причинён Ущерб!

Кулхардт неторопливо надвигает шляпу на лоб (эпизод, достойный классного гангстерского фильма).

— Отравили, — произносит он своим железным голосом. — Алкоголь? Приступ кудахтанья? Попытка взлететь? Попытка снести яйцо?

— Именно! — кричит Дрейер. — У нас есть результаты исследования! Доказательства!

— Е-рун-да. Этой бумажке тоже грош цена, Я вам скажу лишь: Хюпфли!

Лицо Дрейера застывает, словно маска.

— Но — к-как — отк-к-уда — тольк-ко — вы — эт-то — узнали? — заикается он.

— Откуда я это узнал? Я детектив. Вот и узнал.

Пустым, бессмысленным взглядом Дрейер смотрит на нас.

«Сейчас и он закудахчет», — думаю я.

Но нет, вся троица опрометью выбегает прочь из кафе. Бумажка, которая не принесла им богатства, остаётся лежать на прилавке.

— Ну вот и всё, — холодным, чётким голосом говорит Кулхардт. — Это задание выполнено.

— Вы имели в виду ту самую «Хюпфли», знаменитую кондитерскую в Швейцарии? — спрашивает папа.

— Имел ли я в виду «Хюпфли», знаменитую кондитерскую в Швейцарии? Да. Эта троица разыграла там такое же представление. Герр Хюпфли не испугался и решил довести дело до конца, предложив им подавать на него в суд. Тогда нашим друзьям пришлось поумерить свои аппетиты. Дрейер приходится племянником чавкающей даме, а вторая красотка — её близкая подруга. Зовут этих жемчужин на пенсии, кстати сказать, Амалии и Агата.

— И что, мы вот так и отпустим их, никак не проучив? — спрашивает мама.

— Отпустим, никак не проучив. Именно так. Если мы подадим иск, это ничего не даст. Дамы уже очень пожилые, а Дрейер слишком изворотлив. Чего мы добьёмся? Одни расстройства и траты. А сейчас — зло наказано, Кулхардт и Липински довольны. Клиент тоже доволен. Верно, Липински?

— Йофф.

— Ах вот как, — говорит мама и смотрит на Кулхардта широко раскрытыми от удивления глазами.

Герой дня поворачивается ко мне:

— Хорошо сработано, Берри Блу. Не ожидал. Был уверен, что ты всё испортишь.

— Мы ещё увидимся? — спрашиваю я.

— Увидимся ли мы ещё? Возможно. Липински не может обойтись без того, чтобы не попрощаться со мной (наверно, если мы договорим встретиться ещё раз, мне придётся обуть резиновые сапоги). И всё равно мне очень, очень хочется увидеться с ними ещё. Кулхардт — классный. Нет, даже КУЛассный. Как английское cool. Cool, классный, Coolхардт.

Как видишь, ты пропустила уйму интересного. Но, к счастью, всё разрешилось, и нервничать больше не о чем. Спасибо Coolхардту; спасибо Липински — и СПАСИБО ТЕБЕ! Ведь именно тебе пришла мысль поручить это дело им. Ты с ними действительно раньше нигде не пересекалась? Если нет, то у тебя лёгкая рука!