Мамаев омут

Мы с другом разняли драчунов и сообщили старшему пастуху, что в нашем стаде появился чужой телёнок.

— И впрямь приблудный, — согласился Авдей, оглядывая ещё не остывшего после схватки бычка, и глаза его загорелись: — Хорош, бестия, хорош. Стать-то какая, порода… цены ему нет…

Мы высказали предположение, что бычок, наверное, из Владычинского или Кузьминского колхоза, и хозяева, конечно, уже ищут его по всей округе.

— Надо в правление колхоза сообщить о приблудном бычке, — сказал Андрейка. — Пусть оттуда соседям по телефону позвонят.

— Да-да, нынче же сообщу, — согласился Авдей и наказал нам позорче смотреть за приблудным бычком, чтоб он никуда не улизнул из стада.

Но прошёл день, другой, а за Лобаном, как мы прозвали бычка, никто не приходил.

Авдей частенько подходил к нему, гладил по шее, по спине, щупал колени, осматривал копыта.

— А знаешь, он чего-то замышляет, — как-то шепнул мне Андрей и спросил Авдея, почему до сих пор хозяева не забирают бычка: может, из правления позабыли позвонить по телефону?

— Вполне возможно, — согласился Авдей.

— А давайте мы с Петькой в Кузьминки сбегаем. И во Владычино, — предложил Андрей. — Про Лобана сообщим. Пусть его домой забирают.

— Нет уж, вы телят пасите, — подумав, сказал Авдей. — Сам схожу. Я ведь в округе всех пастухов знаю.

Он пропадал с утра до вечера, а когда вернулся, то сказал, что приблудный телёнок совсем не из Кузьминок и не из Владычина, а из отдалённого Гадаевского колхоза.

— Вот ведь куда махнул, паршивец. Почти за двадцать километров. Завтра за ним пастух придёт, заберёт его.

Мы с облегчением вздохнули.

И верно, на другой день, не успели мы ещё телят на пастбище выгнать, как к нам в лагерь заявился гадаевский пастух. Был он приземист, одутловат, с бельмом на глазу, с густой псивой щетиной на щеках и подбородке.

— Где тут беглец наш? — озабоченно обратился он к Авдею, наспех пожав ему руку. — Ну и морока с ним, окаянным… Третий раз уже убегает.

Авдей провёл гадаевского пастуха в загон и указал на Лобана.

Пастух накинул ему на шею верёвку, завязал узлом и потянул бычка за собой. Но телёнок заупрямился, подался назад.

— А вы покличьте, — посоветовал Андрей. — Как у вас в стаде его звали?

— Бес его знает… всех не упомнишь, — отмахнулся пастух. — У меня их поболее вашего будет.

Авдей стеганул хворостиной Лобана по ляжкам, подтолкнул его сзади, и тот наконец вышел из загона.

— Спасибо, Авдей Силыч… за присмотр, за всё… — поблагодарил гадаевский пастух.

— Да уж как заведено… Пастух пастуха завсегда выручит… — И Авдей, сунув Митьке в руки хворостину, кивнул на бычка. — Подгони-ка упрямца. Подмогни человеку.

— И далеко их провожать? — недовольно спросил Митька. — Мне же стадо выгонять надо.

— Шагай, шагай, там видно будет. А телят я сам попасу.

Мы проводили взглядом заарканенного бычка, который, то и дело оглядываясь и недовольно помыкивая, без особой охоты плёлся за гадаевским пастухом. Сзади телёнка подгонял Митька.

— А бычок-то не очень к пастуху тянется, — вслух подумал Андрей.

— Отвык, шалопут, избаловался, — сказал Авдей и, посмотрев из-под ладони на солнце, приказал Вовке поднимать телят.

Вскоре они погнали телят на пастбище.

Мы с Андреем взяли косу, серп, пустые мешки и отправились сенокосничать.

По дороге встретили сына владычинского пастуха Павла, Лёньку, того самого, который когда-то передал нам сбежавшего Черныша.

— Салют, пастухи! — приветствовал он нас и сообщил, что у них от стада отбился бычок.

— Какой он из себя? — чуть ли не в один голос спросили мы с Андреем.

— Здоровяк, драчун, задирает всех. Вроде вашего Черныша. Только масть рыжая. А кличем — Лобан да Лобан.

— Вот-вот! — вскрикнул я. — И мы его так прозвали.

— Так он у вас, бродяжка! — обрадовался Лёнька. — Третий день его ищем. Что ж вы молчали до сих пор?

— А разве наш пастух не заходил к вам? — спросил Андрей. — И не говорил ничего?

Лёнька помотал головой.

Нам стало всё ясно. Андрей посмотрел на петляющую вдоль реки тропинку, по которой гадаевский пастух увёл бычка, и вдруг махнул нам рукой:

— Айда в погоню! Может, ещё и успеем…

Мы со всех ног помчались по тропинке к бревенчатому мосту через Пружанку.

По дороге Андрей сообщил Лёньке про деда Авдея, который передал Лобана гадаевскому пастуху.

Бежали мы, как на пожар, не жалея сил, но в пастушеской одежде и обуви нам вскоре стало невмоготу. А до моста было ещё далеко.

Запыхавшись, первым сдался я.

— Не догнать нам… не успеем.

— А если плюнуть на мост? — предложил Андрей. — Напрямик рвануть. Через реку. Вот время и выгадаем.

Мы согласились. Разделись до трусов, спрятали одежду и обувь в прибрежных кустах и, разрывая цепкие заросли водяных лилий и кувшинок, вплавь перебрались на другой берег Пружанки.

Андрей оказался прав. От моста дорога на Гадаево заворачивала вправо, петляла между холмами и перелесками. Мы помчались напрямик, через посевы, узкими межниками и полевыми тропками.

После купания в холодной Пружанке бежалось легко, и мы минут через пятнадцать выбрались на взгорок, через который полевая дорога переваливала на Гадаево. Залегли в кустах и принялись наблюдать. Но дорога была пуста.

— Видно, вперёд ушли, — сказал Андрей. — Опять догонять надо…

— Слышь, Андрей, — шепнул я. — А почему провожать бычка Авдей Митьку послал? Может, он заодно с дедом? Опять они ловчат да мухлюют…

— Да нет, не должно, — не очень уверенно ответил Андрей. — Митька, он вроде раскусил деда… другим становится.

— Ну что ж, побежали дальше, — привстав, сказал Лёнька и вдруг вскрикнул: — Смотрите, они!

В низине, из-за поворота с дороги, показалась нужная нам троица: пастух из Гадаева, бычок и Митька — и стала подниматься на взгорок.

Бычок по-прежнему упрямился, еле переставлял ноги, и пастух, туго натягивая верёвку, почти волочил его за собой. Он то и дело оглядывался и что-то говорил Митьке, видно, требовал как следует всыпать строптивому телёнку. Но Митька с безучастным видом шагал позади бычка и даже не взмахивал хворостиной.

— Наш Лобан! Наш! — узнал наконец Лёнька и уже готов был броситься к нему навстречу, но Андрей схватил его за руку:

— Подожди! Посмотрим, что будет…

Троица подходила к нам всё ближе и ближе.

Разопревший и вконец обессиленный гадаевский пастух вновь обернулся к Митьке, и мы услышали его хриплый, раздраженный окрик:

— Да стегай ты его, прорву. Подгоняй, пори почём зря!

— Не буду пороть! — буркнул Митька.

— Это как не будешь? — Пастух даже остановился. — Тебе Авдей что наказал? Куда бычка гнать?

— Сказал, не погоню — и не погоню. Это не ваш бычок, не гадаевский…

— Опять двадцать пять, — осклабился пастух. — И глуп же ты как пробка. А мне ещё Авдей расхваливал тебя: надежный, мол, оборотистый, всё смекаешь.

— Вот я и смекаю…

— Ну ладно, — примирительно сказал пастух. — Тяни бычка, а я подгонять буду. — Он сунул Митьке в руки конец верёвки и отобрал у него хворостину.

И тут произошло неожиданное. Не успел пастух хлестнуть телёнка, как Митька, выпустив из рук верёвку, шлёпнул его по спине, лихо свистнул и подтолкнул вперёд. Почуяв свободу, бычок взбрыкнул и помчался по дороге. А навстречу ему с ликующим криком выбежал Лёнька.

— Лобан, Лобанчик! Ко мне, Лобан! Ко мне!

Вздрогнув, бычок замедлил шаг и протяжно замычал. Потом подошёл к пастушонку и ткнулся влажными губами в его протянутые ладони.

— Дурашка! Шалопут! Пропал, избегался, — ласково выговаривал ему Лёнька. — Ну, пошли домой, пошли!

— Это что ж такое?! — пришёл наконец в себя опешивший пастух. — Разбой на дороге… Грабёж среди бела дня. — И он бросился ловить ужом извивающийся по дороге конец верёвки. Но тот никак не давался ему в руки — бычок, ошалев от радости, вьюном крутился вокруг Лёньки.

Всё же, изловчившись, пастух ухватил конец верёвки и потянул Лобана к себе.