Том 29. Так велела царица Царский гнев Юркин хуторок

И тут же мысленно поклялся жестоко отомстить врагу.

Вся эта ссора на пиру сейчас снова с малейшими подробностями встала в памяти Басманова. "Что, если час мести настал сегодня?" — неожиданно пришла ему в голову подлая мысль. Государь грозен и немилостив, самая удачная минута оклеветать перед ним князя Дмитрия. В такую минуту и без того дурно настроенный, невыспавшийся и недовольный царь охотнее, чем когда-либо, выслушает всякую клевету, всякий донос на кого бы то ни было. Надо только суметь донести, суметь оклеветать поладнее, и тогда, тогда… и сам князь Дмитрий Овчина-Оболенский, и все его богатство в руках его, Федора Басманова, и он волен распоряжаться ими!

При этой мысли и без того недобрые глаза Федора Алексеевича засверкали еще ярче, еще злее, а все лицо перекосилось злобной торжествующей улыбкой.

— Царь-государь, отец наш милостивый, — начал он смиренным голосом, — до тех пор измена и крамола на Руси будут, пока ты, государь пресветлый, милостивый, жалеть да щадить ослушников и изменников своих будешь… Вот выводишь измену кругом, далече, а того не видишь, государь-батюшка, что самые лихие враги поблизости тебя, тут же, почитай что рядом, благоденствуют…

— Какие еще враги? Кто благоденствует? — начиная ощущать новый прилив обычного раздражения, произнес гневно царь. — Говори толком. Не пойму я тебя! — и при этих словах приподнялся на постели, злобно ударил рукою по подушке и так взглянул на Басманова, что другой на его месте задрожал бы от страха.

Но Басманова, напротив, обрадовало, что ему сразу удалось заинтересовать царя своими словами.

— Мудрено не понять, государь, — внезапно расхрабрясь, произнес он смело. — Есть подле тебя государь, человечишко один, из твоих холопей приближенных… Дерзнул тот человечишко про тебя такое слово молвить, государь, что и устам моим грешным не выговорить…

И со смиренным видом глубоко взволнованного и оскорбленного человека хитрый Басманов низко потупил голову.

Царь сел на своей постели, на высоко взбитых пуховиках. Его лицо побледнело и исказилось гневом. Глаза блуждали. Он схватил костлявыми пальцами плечи Басманова и, тряся их изо всей силы, прохрипел с пеной у рта:

— Кто дерзнул? Кто? Кто? Говори, холоп!

Теперь уже и сам Басманов струсил. Он понял, что надо действовать скорее и клеветать на врага умеючи и половчее насколько можно, не то самому худо будет, самому несдобровать. И, глядя в лицо царя, он, сам не менее его взволнованный и бледный, проговорил, срываясь и путаясь каждую минуту:

— Князь Овчина… Дмитрий Оболенский худо говорил о тебе, государь… Говорил на пиру намедни… что… что… жесток ты не в меру… понапрасну людей губишь и что мы все… холопы твои, псы негодные… И что такому царю не следовало бы Русью править, а нас, холопей…

— Довольно! — громовым голосом крикнул царь так, что дрогнули стены терема и сам Федор Басманов в страхе припал головой к полу. — Довольно! Молчи уж… Знаю… знаю, что далее говорить станешь… А врага нашего я угощу знатно; так угощу, что долго Митенька речи свои непристойные помнить будет…

Затем, подумав немного, прибавил:

— Вот что: поезжай к нему, Федя! Сейчас, сегодня же, сию минуту поезжай, да честь честью в гости его зови к нам, на пир честной! Скажи, сам государь-батюшка приказал просить пожаловать князеньку чин чином! Да про разговор твой со мною ни слова… Понял меня?

— Понял, государь!

— А теперь одеваться мне! Да к ранней обедне чтобы звонить начинали… Черную мне рясу подай и всей нашей братии вели собираться!

И с сердито подергивающейся бородкой и трясущимися губами царь отдался в руки появившихся по первому зову спальников, бережно приступивших к облачению царя.

II

Через полчаса по широкой дороге, ведущей от дворцового крыльца к единственной церкви Александровской слободы, куда переехал на жительство царь Иван Васильевич с семьею и со всем своим двором и имуществом, двигалось странное шествие.

Впереди, одетый в длинную черную рясу и черный же монашеский клобук, тяжело опираясь на посох, шел сам Иван Васильевич, грозный царь всея Руси. За ним чинно, по двое в ряд, выступали его приближенные, одетые точно так же, как и царь, в черные рясы и скуфьи на головах. На колокольне церкви, одетый в тот же монашеский костюм, стоял рыжий, рябой, со зверским лицом человек и, истово раскачивая за веревку большой церковный колокол, звонил изо всей мочи. Это был один из главных советчиков царя, злейший враг всех родовитых земских бояр, палач и мучитель невинных и виновны жертв, Малюта Скуратов-Бельский.

Он был назначен царем на должность звонаря и каждое утро и каждый вечер взбирался на колокольню и собирал всю братию, как называл царь своих приближенных, к заутрене, обедне и вечерне.

По первому удару колокола сам царь и его приближенные спешили надеть монашеские одеяния и шли в церковь. Здесь царь Иван Васильевич простирался перед святыми иконами ниц и горячо молился. Пот градом лился с его лба и капал на холодные плиты каменного пола. Он бился иногда головой об эти плиты, и капли крови выступали у него на лбу.

О чем же молился царь? Чего он просил у Бога? Почему так страдальчески-вымучено было его усталое от бессонницы и тяжелых дум худое лицо?

Царя Ивана Васильевича называли Грозным царем. И называли так недаром. Он действительно был грозен и жесток. Много людей, и виновных, и невинных, было замучено и загублено ближайшими приспешниками царя по его царскому приказу. Много крови и слез лилось в то тяжелое время на Святой Руси…

Но царь Иван Васильевич не всегда был таким жестоким правителем. Было время, когда ни казни, ни пытки не омрачали его славного царствования. Не сразу и не без причины стал царь таким жестоким. Едва достигнув трехлетнего возраста, будучи еще наследником великого князя Василия, маленький князь Иван лишился отца. Великий князь (тогда еще не было царской власти, а была власть великокняжеская) умер, оставив власть своей супруге Елене из рода Глинских. Но и великая княгиня вскоре умерла. Тогда государством, за малолетством ее сыновей, Юрия и Ивана, стали править бояре.

Князю Ивану Васильевичу, наследнику престола, было только восемь лет от роду. Чтобы приручить ребенка и забрать власть над ним, бояре всячески потакали его выходкам, учили его недобрым поступкам, развивали в мальчике дурные наклонности. Восьмилетний Иван сбрасывал кошек с высокого крыльца и из окон теремов на улицу и забавлялся мучениями несчастных животных. Когда он подрос, его любимым занятием было скакать верхом на коне по улицам Москвы и пугать, а иногда и просто давить людей копытами лошади. Так длилось до той поры, пока семнадцатилетнего государя не женили на молодой девице Анастасии Романовне из рода князей Захарьиных. Молоденькая государыня была кроткой и тихой и сумела смягчить тяжелый и крутой нрав царя. Он перестал быть жестоким с людьми и животными и стал больше и больше обращать внимание на благоустройство Московского государства. Семнадцати лет он венчался на царство и вместо великого князя всея Руси стал именоваться царем. Затем тотчас же был собран Земский собор, то есть были созваны выборные люди со всей России, и вместе с царем сделали много разных преобразований, полезных и нужных в делах правления.

В это время случился большой пожар в Москве; выгорела добрая половина столицы. Это вынудило молодого царя забыть прежние потехи и буйные развлечения и заняться серьезно делами государства. Слова укоризны, смело сказанные юному царю протопопом Благовещенского собора Сильвестром, сильно подействовали на Иоанна. (Князь Курбский, увлеченный библейским образом пророка Нафана, обличающего царя Давида, рисует картину исправления молодого царя под влиянием протопопа Сильвестра. Еще более усилил краски Карамзин, изобразив Сильвестра являющимся перед Иоанном в момент московского пожара 1547 г. "с подъятым, угрожающим перстом" и с пламенной обличительной речью).