Не сказка про белых гусей

— А ты дверь запер?

— Дверь? — переспрашивает Рево и задумывается, будто задачку решает.

— Да, дверь, — говорит Люська уже не так ласково.

— Ннет, — говорит Рево.

— Нет? — повторяет Люська. — Значит, не запер?

— Не запер, — подтверждает Рево, — а как я мог…

— Значит, не запер! — перебивает Люська. Пусть лезут воры и воруют!

— Да при чем тут воры.

— А как при чем? Ведь дверь ты не закрыл!

— Так у меня…

— Не закрыл! — кричит Люська. — Ты всегда так! Я маме скажу!

— Так ведь ключ! — толкует Рево.

— Я скажу, — кричит Люська, — и папе скажу. Почему ты не закрыл?

— Так ведь ключ у тебя, — наконец вставляет Рево.

Но Люське разве можно что-нибудь доказать? Впрочем, мирятся они тоже быстро, и Люська снова становится веселой и болтает как сорока.

Вот и сейчас она перестала кричать, утихла. Мы опять заговорили про вожатого. Интересно, какой он будет? И дома у нас с Валюхой тоже долго еще продолжался этот важный разговор. Как его встретить? Сережка Крайнов сказал, лучше всего выстроиться на линейку и так стоять. А придет — всем отдать салют. Если он скажет: «Будь готов!» Мы ответим: «Всегда готовы!»

— Только отвечать надо дружно, — сказала Сима Глазкова, — а то один — в лес, другой — по дрова.

Мы даже прорепетировали несколько раз, чтоб дружнее получалось. Сережка выходил за дверь, потом входил в класс и поднимал руку в салюте. Мы кричали ответ дружно и громко, и оконные стекла весело звенели каждый раз, словно тоже готовились приветствовать нашего вожатого. У нас уже совсем хорошо стало получаться, но из соседнего класса, где еще шел урок, прибежала учительница и выпроводила нас. Есть еще такие малосознательные учителя. Сережка Крайнов, правда, сказал — это ничего, а вот с международным положением у нас еще слабовато. Не все ребята знают. Мы с Валюхой, по правде говоря, тоже не очень знали. Поэтому Валюха даже стала спрашивать Яшку, который как раз ел суп и читал газеты. Яшка нам целый час, наверное, рассказывал. Все растолковал. И про английских буржуев, которые точат на нас свои буржуйские зубы, и про хитрых польских дипломатов. Вот он какой умный, Валин Яшка. Теперь мы с Валюхой лучше самого Сережки знаем.

На другой день после уроков мы не ушли по домам. Сначала выстроились во дворе, даже весь ледок на лужах возле школьного крыльца вытоптали. Генка Копылов несколько раз к воротам бегал, выглядывал. Первый раз как заорал: «Идет! Идет!» А потом смеется — обдурил.

Мальчишки стали снежками перебрасываться, Люська захныкала: «Ноги замерзли». Мы пошли в школу погреться. Решили: «Будем тут ждать». Сережка сказал — ладно. Только надо посты поставить. Как появится — сразу быстро строиться. Только успели пальто снять, смотрю — Валин Яшка. Топает по коридору, уши с мороза красные. Кто-то из мальчишек как засвистит — тревога. А я кричу: «Это Валин брат!» Валя тоже увидела Яшку, подбежала:

— Ты чего пришел?

А Яшка важно так:

— Пионерка Сытина, ты почему не в строю? Видишь, все построились уже?

Сережка потом набросился на Валю — почему не сказала. А мы и сами ничего не знали.

Яков не стал терять времени и сразу приступил к делу.

Работу нашу по борьбе с религиозными предрассудками он разругал — кустарщина. Нужно воспитывать не какую-то Машутку или там ее бабку, а — массы.

Валюха хотела сказать, какая у этой Маши бабка. Ее, пожалуй, трудней, чем массы, воспитывать, а Яшка:

— Пионерка Сытина, не нарушай дисциплину.

Он объяснил нам — воспитательную работу надо проводить на строгой научной основе: организовывать лекции, устраивать диспуты или же привлечь художественную литературу и поставить пьесу.

Предложение насчет лекции и диспута мало вдохновило нас, а мысль о пьесе понравилась.

Спектакль — это здорово. В городе у нас театра не было. Кино — да. Одно «Авангард» — на площади Чапаева, другое — на Южной стороне, где кирпичный. А еще крутили картины в клубе «Арсенала». А тут — театр!

На нас словно напал какой-то артистический микроб. Все вдруг захотели выступать. Люська решила остаться артисткой на всю жизнь.

— Ах, девочки! Театр!.. Я даже думать ни о чем больше не могу. У меня перед глазами — сцена, сцена, сцена… — говорит Люська, отбрасывая назад волосы, которые у нее отросли до плеч, и посматривает сквозь ресницы на Сережку Крайнова.

Артистов хватает. А вот какую пьесу ставить? Первым делом мы сунулись в библиотеку. Старушка библиотекарша, повязанная поверх безрукавки-меховушки крест-накрест платком, отставила на подоконник кружку с чаем.

Мы торопливо листали растрепанный «Чтец-декламатор». Стихи о французской революции… песни ткачей… Не то. «Ташкент — город хлебный». Мы уже знали невеселую историю мальчишки, заброшенного судьбой в чужие края. Сочувствовали его одиночеству и стойкости. Но сейчас ни мы ему, ни он нам не могли помочь. А это что? На обложке колючими острыми буквами написано «Цемент». Зачем нам цемент? Что мы, каменщики, что ли? Спасибо. Возьмите ваши книги и можете спокойно допивать свой чай.

Ну что же нам все-таки делать?

— Может, самим написать? — сказал Рево. — Мне недавно попалась одна книга. Историческая. Про такую страну — Спарту. Спартанцы были очень смелыми воинами. — Рево увлекся и принялся рассказывать о Спарте, какая это была замечательная страна. И жители ее — воины были очень смелыми и отважными. Но тут на него набросилась Люська:

— Опять про свою Спарту. Вчера до ночи свет не гасил — читал. Я спать ужас как хочу, а он все не гасит. Мама сказала — выбросит эту Спарту и хотела…

— Люция, — говорит Рево. — Если ты не замолчишь, я не ручаюсь… А главное, ты — глупая, хотя и сестра.

— А ты, Ревка, ты еще…

— Да хватит вам, — прикрикнула Сима Глазкова. — Завели волынку. А ты чего это? Про какую-то Спарту. Какое это имеет отношение к пьесе?

— Очень даже имеет. Пусть она не мешает, тогда скажу.

Мы общими усилиями утихомирили Люську. Она обиженно замолчала, и Рево, наконец, договорил. Выяснилось, что однажды спартанские воины, теснимые превосходящими силами врага, терпели поражение и послали гонцов просить помощи. Но помощи прислать им не могли — не было больше воинов. Послали к ним только старого слепого певца. Воины сердились и даже смеялись над певцом. Но казалось, что его прислали не зря. Он тут же сочинил песню, спел ее. Песня вдохновила бойцов, они бросились на врага и победили его.

— Вот какая была эта песня, — докончил Рево.

— Революционная? — спросил кто-то.

— Ну, конечно.

— Но ведь у нас нет такого поэта. Кто же напишет?

— Валя! — выпалила я.

— Валя? — ребята удивленно оглянулись на меня, потом на вспыхнувшую маковым цветом Валю, но спорить не стали. В протоколе так и записали:

«Пионерке Сытиной написать пьесу для борьбы с религиозными предрассудками».

Только мы вышли из школы, Валя набросилась на меня.

— Что же ты? Как же теперь? Вдруг у меня ничего не получится?

Но я была уверена, что получится. Валя даже стихи в рифму вон как ловко пишет. А тут без рифмы. Без рифмы что хочешь написать можно. А пока Валя будет писать, придется выступать хору. Хор наш состоял из нескольких девчат. Для школы это было ничего, а вот если придется выступать в клубе «Арсенала», где предполагалось провести вечер, это же курам на смех, такой хор — его и слышно-то не будет. В резолюции, которую мы приняли на сборе, было записано: «Всем разучить песню».

Но тут вышла целая история.

Учить нас пению было поручено Симе Глазковой. Однажды остались мы после уроков. Сима записала на доске слова. Мы несколько раз повторили их. Сима пропела их сначала одна. А потом скомандовала:

— Ну, теперь давайте вместе — три-четыре.

Мы запели. Но Сима замахала руками:

— Ты, Коп-Коп, уж очень… Даже остальных не слыхать.

Генка обиженно замолчал.

— Громко не надо, — примирительно сказала Сима. — Главное, старайтесь мотив вести. Ну вот, послушайте еще  разок. А сейчас: начали!