Друзья Мамеда

Меджид Джирасович Гаджиев

Друзья Мамеда

I

Смотрю я на себя и сам удивляюсь: как быстро я изменился. Мои домашние меня бы, наверное, не узнали. Пока я жил в ауле, я был совсем другим. Считал себя сильным и дружить старался только с сильными ребятами, любил подразнить слабых. Совсем немного времени прошло с тех пор, как я покинул аул. Но если бы я теперь вдруг приехал домой и прошелся по нашему аулу, многие с удивлением бы спрашивали: «Неужели это наш Мамед, сын Джалала Мамедова? Может быть, этот молодой человек, одетый в черную шинель с петлицами и широкие брюки, которые на три пальца шагают впереди него, вовсе не Мамед, а просто незнакомец, приехавший в гости к Джалалу?» Впрочем, я и сам теперь не знаю — тот ли я Мамед или какой-то другой, даже мне незнакомый мальчик. Это чувство возникло у меня, как только я надел новую форму. Тетенька, убиравшая в столовой, увидев меня, сказала: «Настоящий моряк!» Я посмотрел на себя в большое зеркало, стоявшее в коридоре, и подумал: «И в самом деле точно моряк!» На широком ремне, туго перетягивающем шинель, ярко блестят бляхи с большими буквами «Р» и «У». А фуражка с лакированным козырьком! На фуражке скрестились ключ и молот. Я оглянулся по сторонам — в коридоре никого, на мое счастье, не было, и я долго стоял у зеркала, рассматривая паренька в черной шинели. По правде говоря, он мне понравился: такой подтянутый, нарядный. Вот он гордо поднял голову, повернулся то в одну, то в другую сторону. Но в это время в конце коридора послышались чьи-то шаги и мне пришлось отойти от зеркала. Ведь я не девчонка, чтобы любоваться собой. И все равно я напоследок еще раз глянул в зеркало и не спеша зашагал по коридору. Очень мне хотелось, чтобы меня могли увидеть наши аульчане. Взять бы вот так и перенестись хоть на пять минут в аул.

Но сначала мне придется рассказать, как все началось и почему я надел шинель и фуражку с блестящим козырьком. Ведь недавно я бегал по аулу в драной рубашке и старых, перешитых из отцовских, штанах. И карманы у меня, как и у всех аульских мальчишек, были набиты разной ерундой: кривыми гвоздями, камешками, медными колесиками от старых часов и, конечно, альчиками. Может, вы не знаете, что такое альчики? А у нас в ауле у каждого мальчишки, даже у такого, который только начал ходить в школу, непременно должны быть альчики — гладко отшлифованные костяшки от задних ног барана. Альчиками играют, их выменивают друг у дружки, долго и придирчиво рассматривая каждый альчик. И чем больше их у мальчишки, тем богаче он себя чувствует. Мама, зашивая мои продырявленные от тяжести карманы, каждый раз сердилась и иногда выбрасывала их содержимое. Но каждый раз карманы наполнялись снова. И только теперь в карманах моих форменных брюк чисто и пусто. Они совсем легкие и не оттопыриваются на боках. Но теперь это нисколько не огорчает меня.

Уверяю вас, я очень изменился. Я не скачу на одной ноге, как хромая коза, не свищу бестолку целыми днями, не прошу никого рассказать мне на ночь сказку, как просил дома отца. Да что сказки: дома я ворчал, когда мама давала на обед то, что мне не очень нравилось. А тут я молча жую в столовой тушеную капусту, которую терпеть не могу. Жую и не жалуюсь. Ведь я мужчина! А кроме того, мне не на кого жаловаться, разве только на себя. Ведь я ушел из дома сам. Ни с кем не посоветовался — ни с отцом, ни с мамой, ни с братом. Взял да и сбежал. Правда, с братом Али посоветоваться я не мог: он уже целый год как на фронте. Воюет с фашистами и изредка присылает домой письма без марок, сложенные треугольником. После брата ушел на фронт отец. И хотя мне было жаль маму, я не мог сидеть дома как маленький, вроде моего младшего братишки Ахмеда. А тут еще случилось так, что к нам в аул приехал уполномоченный, набиравший ребят в ремесленное училище. Аул наш находится высоко в горах, и к нам редко приезжает кто-нибудь посторонний. Говорят, что выше нас не живет никто во всей Европе. У нас нет ни деревьев, ни даже кустов. Только скалы и альпийские луга. Называется наш аул Куру́ш Шалбу́з — гранитная площадь. А еще выше — только гора Шахдаг. Стал я рассказывать про каш аул одному пареньку, с которым мы вместе ехали в поезде, а он говорит: «Ни леса, ни кустов, одни только скалы — мрачные у вас места». Я даже обиделся. Потому что места наши самые красивые на свете! Вот и уполномоченный услышал наш разговор и тоже сказал: «Красота…» И правда у нас очень красиво. Воздух прозрачный. Небо синее-синее. Снег сверкает белизной. А солнце огромное, и кажется, что оно совсем рядом. А еще у нас много родников. Они пробиваются из скал вокруг аула и весело журчат. Ниже они превращаются в ручьи. Там пониже и деревья растут. Много разных фруктов. Мы ездим за фруктами в нижние аулы. Зато у нас хороший скот. И до войны всегда было много мяса. Зимой его замораживали, а летом — сушили на крышах и на балконах. А еще в наших местах водятся туры. И почти в каждом доме на стеке можно увидеть турьи рога — это добыча хозяина-охотника.

Зато попасть к нам в аул трудно. Даже на машине не проехать — нет дороги, только горные тропы. Разве что на лошади можно добраться или на осле, ну и, конечно, пешком.

Ну, вот этот уполномоченный и пришел пешком. Ходил по аулу, окруженный мальчишками, и рассказывал про училище. Но ребята, хоть и слушали его с интересом, в училище ехать не решались. Все-таки страшновато вот так вдруг отправиться неизвестно куда с чужим человеком. Некоторые побаивались ехать, но не признавались в этом. Говорили, что если бы вот на фронт, тогда они бы сразу с удовольствием пошли бы, а учиться — это мало интересно. Учиться можно и в ауле и работать тоже можно. Но уполномоченный отвечал им, что они зря так думают. Потому что в городе совсем другая работа. «Там вы будете по-настоящему помогать фронту, — говорил он, — ведь вам придется выполнять фронтовые заказы. И занятия в училище не только производственные, но и военные тоже». А еще обещал уполномоченный, что всем, кто поступает в училище, выдадут форму и ботинки. Я слушал его рассказ, как и другие ребята, но записываться в училище не собирался. Только потом, когда пришел домой, я вспомнил все, что говорил уполномоченный, и задумался.

Наверное, он и в самом деле прав, когда говорит, что в городе можно своей работой помочь фронту. В училище научат работать как следует. Выучат делать танки или, например, мины.

Я представил себе, как танк, который я делал, попадет к Али. На нем написано: «Привет от Мамеда. Бей фашистов!» А еще мне хотелось получить новую форму и ботинки. У нас в ауле мало у кого из ребят были ботинки. Почти все носили самодельную обувь — чарыки, или, как их у нас называли, шаламы. Ребята из нижних аулов даже иногда дразнили нас шаламами. А еще носили мы рубахи из домотканого сукна и бараньи тулупы. А тут форма и шинель.

Я долго не мог заснуть. Все обдумывал, что делать. Утром мама ушла рано на работу. Мой младший брат Ахмед еще спал. Я быстро поднялся и побежал в правление колхоза. Прибежал я вовремя. Уполномоченный уже собирался уезжать. Ему дали лошадь. И он прощался с нашим председателем колхоза. Один из наших мальчишек должен был проводить уполномоченного до нижних аулов и привести обратно лошадь. Он уже сидел верхом на лошади и ждал, когда уполномоченный кончит разговаривать.

— Я тоже поеду, — сказал я.

Мальчишка подумал, что я хочу проводить нашего гостя и потом мы с ним вместе вернемся домой.

— Садись ко мне, — ответил он.

Я сел на лошадь сзади уполномоченного.

Так мы и отправились втроем. По дороге я сказал уполномоченному, что хочу ехать в училище.

— Молодец! — похвалил он меня, но тут же спросил: — А родители твои знают?

— Знают, — ответил я.

— Ну вот и отлично.

Мы распростились с нашим провожатым. И вот я в училище. И форму мне выдали, и ботинки — все, как обещал уполномоченный. Только было еще одно приключение, прежде чем я стал учеником, или, как тут говорили ребята, ремесленником. В тот же самый день, как мы прибыли в училище, всех новичков принимала комиссия. Говорили, в этой комиссии и директор, и замполит, и военрук, и мастер. Ребята толпились в коридоре возле кабинета директора и каждого, кто выходил, спрашивали: