Сказка об Алешке-Рязань и дядьке Беломоре

Лев Абрамович Кассиль

Сказка об Алешке-Рязань и дядьке Беломоре

1

Было два моря, и между ними была длинная гора.

Жили двое соседей, и между ними был длинный спор.

Моря назывались: Белое и Балтийское. А соседи были: художница — добрая душа и военный коммунист — строгий человек. И спорили они о красках. Художница любила только ласковые цвета и нежные краски. Она любила розовую и голубую. Она любила серебряную и золотую. А других красок она и знать не хотела.

— Ах, уберите от меня скорее этот грубый серый цвет! — восклицала она и закрывала глаза, чтобы не видеть.

А военный коммунист видел и знал все краски, какие только есть в жизни. Он любил голубое небо и зеленую траву, и красные галстуки пионеров, и их розовые щеки. Но он любил также грубый серый цвет своей шинели и пахучую черную краску, которой печатают буквы в книге.

Целый день художница рисовала в своей комнатке красивые картинки. Она рисовала голубое небо и розовую зарю, золотые поля и серебряную луну. При этом она так умилялась, что у нее текли слезы. Слезы текли и капали прямо в краску. И краски получались жидкие-прежидкие. Она вообще была такая плакса, эта художница! Но ни за что в этом не сознавалась. „Ах, что вы, ничего подобного, — говорила она, — я вовсе не плакса. Я — добрая душа и плачу только в трех случаях: во-первых, от грусти, во-вторых, от радости, а в-третьих, когда нет ни грусти, ни радости. Тогда я плачу потому, что мне скучно. Вот и все“. А военный коммунист, правда, плакал только три раза в жизни. Он плакал в первый раз мальчишкой, когда хозяин-сапожник выгнал его на улицу. Второй раз, когда в гражданскую войну заболел тифом: он хотел встать, чтобы итти в бой, а ноги у него подогнулись… И в третий раз заплакал военный коммунист, строгий человек, когда умер Ленин. Вот и все. А скучать ему было некогда. Дни и ночи занимался он в высоком зеленом доме. Этот дом стоит посреди Москвы, на Лубянском холме. И оттуда видна, как пожарному на каланче, вся советская страна. И оттуда следят, не готовят ли нам плохие люди вред, не замышляют ли враги напасть на наши границы. Этот дом зовется ГПУ. Люди в нем день и ночь на страже. День и ночь на-чеку. И называются они чекистами.

— Я добрая душа, а вы строгий человек, — говорила коммунисту художница. — Вы чекист, вы — ГПУ.

И они всегда спорили. Художница знала только сладкое. А чекист-коммунист пробовал и горькое. Художница рисовала один лишь свет. А чекист замечал и тени. Но главный спор у них вышел из-за Алешки, по прозвищу Рязань.

2

Алешка был беспризорником из Рязани. Отца с матерью у него убили белые в гражданскую войну. А из детского дома Алешка убежал потому, что обиделся за клюквенный кисель. Алешка очень любил кисель с молоком. Он ел его медленно и баловался. Он выедал кисель с двух боков блюдечка и в ямки наливал молоко. А в середине оставалась кисельная перегородка. Алеша съедал ее на самый последок. Уже все дети давно поужинали, рот утерли и спать пошли, а он один все с киселем балуется. Заведующая торопила его и брала ложку, чтобы смешать кисель с молоком, но Алеша кричал:

— Не пропружай! Не пропружай! Это моя плотина!

И дрался. Раз он так поздно засиделся с киселем и так громко кричал „не пропружай“, что перебудил всех ребят. Ребята напугались. Заведующая отняла у Алеши блюдечко. Тогда Алешка ей назло убежал из детдома. Он стал беспризорником. Его прозвали Алешка-Рязань.

Однажды в выходной день коммунист-чекист и художница гуляли по Москве. Они гуляли и спорили. Они спорили о погоде. Художница признавала только тихую погоду, а чекист любил ветер и не боялся простудиться. И тут они увидели чумазого беспризорника.

Это был Алешка. Он сидел в грязи. Киселя у него теперь уже не было. И Алешка возился в грязной луже. Он прямо руками рыл землю и делал плотину-запруду.

— Ах, какой ужасный! — закричала художница. — Он совсем черный, грязный! Я не могу видеть…

— Надо отправить его в трудкоммуну, — сказал чекист. — Там его отмоют. Эй, приятель! Как тебя звать? А?.. Алешка? Рязань? Ну, земляки, значит. Я тоже рязанский. Так вот, друг Алешка, идем-ка, брат, со мной…

— Пошел ты! — заворчал Алешка. — Все равно убегу.

— Ах, он вас боится, как вы не понимаете! — воскликнула художница. — Вы строгий человек, а ему нужна добрая душа. Я не отдам его вам. Я хочу сама его приютить. У него такие голубые глаза. Только пусть кто-нибудь помоет его, чтобы он стал розовый-розовый.

И художница хотела подойти к Алешке поближе. Она сделала один лишь шаг…

— Не пропружай! — закричал Алешка. — Не видишь, куда ногу ставишь? Тут плотина.

— Слушай, мальчик, — ласковым голоском сказала художница. — Хочешь жить у меня? У меня хорошо. Я тебе картинки нарисую.

— А закурить у тебя есть?

— Что ты, Алеша, разве можно так? Как тебе не стыдно курить?

— Иди ты, знаешь, подальше от меня…

Вот какой грубиян был этот Алешка! Художница заплакала. Алешке стало жаль ее.

— Сразу уж и реветь, — сказал он. — Чего зря глаза пропружаешь? Ладно. Пойду. Дашь киселю?..

Вот тут и начался большой спор. Чекист говорил, что это дело государства, что Алешку надо обязательно отправить в колонию для беспризорных. Там его вымоют и выучат работать. Это будет по-ленински. Ленин именно так говорил: „В республике не должно быть обездоленных и беспризорных детей. Пусть будут юные, молодые и счастливые граждане“. Вот как говорил Ленин. А счастливым можно стать только работая. Но художница ни за что не отдавала Алешку. Она говорила, что сама воспитает сироту.

Алешка поселился у художницы. Он ел кисель, но умываться не желал. Воду из умывальника он разливал по полу. Он развозил пальцем лужи. Между лужами он строил мосты. А когда в одно прекрасное утро художница вернулась из кооператива, она не нашла дома ни Алешки, ни голубой краски, ни розовой. Алешка обокрал ее. Алешка убежал. Художница тотчас бросилась звонить по телефону чекисту.

— Ах! — плакала она. — Поймайте его, заберите его. Какой неблагодарный мальчишка! Я теперь не смогу рисовать. Он украл у меня голубую и розовую краску. И у меня все теперь выходит черным! — И она так плакала в телефонную трубку, что сырость пошла по проводам, и вскоре у чекиста на столе, где стоял телефон, натекла лужа.

3

Прошло несколько лет. Не было об Алешке ни слуху, ни духу. Однажды чекист поздно вечером ехал на автомобиле домой. На углу он увидел сердитую толпу. Поймали вора. Вора хотели бить. Вот кто-то уже замахнулся… Чекист соскочил с машины и удержал поднятую руку:

— Не сметь бить!

— Эх, строгий человек, а вора проучить не даст!

— Мы учим по-другому, — строго сказал чекист. — Идемте, гражданин, со мной.

И он повел вора за собою. А толпа шумела, и вор дрожал.

— Пустите меня, — сказал вор, — я молодой парень. Я больше не буду.

Чекист взглянул на него, и они узнали друг друга.

— Так, — сказал чекист, — вот и встретил земляка. Эх, друг Алексей, вот ты какой стал! Плохие твои дела.