Путеводитель по поэме Н.В. Гоголя «Мертвые души»

Знаменательно, что, продемонстрировав, пусть и опосредованно, словесное мастерство Чичикова, автор почти тотчас описывает процедуру подготовки героя к губернской вечеринке. Сразу бросается в глаза, что телесное в Чичикове преобладает: «В приезжем оказалась такая внимательность к туалету, какой даже не везде видывано» (VI, 13). Знаменитый фрак «брусничного цвета с искрой» появляется именно здесь. Герой и словом умеет пользоваться как никто другой, и о внешности, о безупречности своего облика заботится необыкновенно. Эгоцентризм Чичикова автором отмечен, но и особые способности героя (несмотря на типичность, усредненность облика и поведения) также акцентированы в тексте. Как воспользуется этими способностями Чичиков? — вопрос, важный для автора и потому все более начинающий занимать читателя.

Пока же Чичиков проявляет свои способности за карточным столом. Чиновники играют в вист, это коммерческая карточная игра, которая считалась игрой солидных, степенных людей, а вот бостон, который упоминался несколько раньше (и назывался фамильярно и любовно «бостончик»), был также коммерческой, но не азартной игрой, следовательно, не связанной с большим проигрышем. В какой бы игре ни участвовал Чичиков, он производит впечатление на губернских чиновников «порядочного» и «благонамеренного» человека.

В первой главе мы встречаем и первое лирическое отступление. Наименование это может показаться не самым точным: далеко не все фрагменты текста, которые мы так именуем, содержат «лирические» размышления в точном смысле этого слова. Но в «Выбранных местах из переписки с друзьями» (в «Четырех письмах по поводу „Мертвых душ“») Гоголь сам употребил словосочетание «лирические отступления» (VIII, 288), объяснив принципиальность, даже необходимость для текста временных отступлений от основной сюжетной линии, допуская при этом, что они найдут «как противников, так и защитников» (там же).

Отступления в «Мертвых душах» достаточно многообразны. В них авторский лирический пафос и авторская ирония сменяют друг друга, а подчас соприсутствуют. В первой главе при описании губернаторской вечеринки автор берется рассуждать о «толстых», которые умеют хорошо обделывать свои дела, и «тонких», не владеющих подобным мастерством. Но любопытно, что завершается отступление фразой — «Нельзя утаить, что почти такого рода размышления занимали Чичикова в то время, когда он рассматривал общество…» (VI, 15). Вновь перед нами герой, странным образом приближенный к автору: ведь нам казалось, что это автор рассуждает о жизненных успехах тонких и толстых господ. Однако если присмотреться к последующему фрагменту текста, то увидим, чем же отличается чичиковское (пусть и опосредованное) слово от авторского. Последнее, конечно, иронично. Оно фиксирует алогизм этой жизни, при этом Гоголь привносит алогизм в само повествование, в структуру фразы, называя, например, «почтмейстера, низенького человека, но остряка и философа» (VI, 15), рассуждая о якобы серьезности и солидности занятий губернских чиновников (садясь за вист, чиновники прекращают разговоры, «как случается всегда, когда наконец предаются занятию дельному» — VI, 16).

Заканчивается глава упоминанием о «странном свойстве гостя» и его «предприятии», о котором еще только надлежит узнать читателям. Так что странность оказывается категорией, которую сам автор ввел в текст, расширяя тем самым его смысловые границы.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Проведя в губернском городе неделю, Чичиков отправляется с визитами к помещикам, с которыми познакомился у губернатора, к Манилову и Собакевичу. Читатель еще не знает, что задумал гоголевский герой, вместе с ним испытывая определенное любопытство, он отправляется в поездку по России, описание которой занимает большую часть поэмы. Верный себе, автор комментирует все то, что попадает в поле его зрения. Он словно сам садится в «известную бричку», рядом с героем, а поскольку утром в день отъезда Чичиков отдает приказы Селифану и Петрушке, то автор заводит разговор прежде всего о них. Прося прошения у читателей, что занимает их внимание второстепенными и даже третьестепенными лицами, он, представляя Петрушку, называет два, как будто совершенно разнородных свойства: нечистоплотность и «побуждение к просвещению». Перед нами очередная загадка. Что означает свойственное Петрушке пристрастие к чтению — бессмысленное занятие, которому без всякой пользы для себя предается лакей Чичикова («ему было совершенно всё равно, похождение ли влюбленного героя, просто букварь или молитвенник, — он все читал с равным вниманием; если бы ему подвернули химию, он и от нее бы не отказался» — VI, 20) или неосуществленный, бессознательный порыв к познанию? Во всяком случае, этот герой не вполне обычен. Когда автор берется предположить, о чем бы мог думать Петрушка, потревоженный замечанием хозяина, он наделяет его мыслями, которые могли прийти в голову любому лакею («И ты, однако ж, хорош; не надоело тебе сорок раз повторять одно и то же» — там же), но при этом он не настаивает, что размышления Петрушки были именно таковы. «Что думал он в то время, когда молчал» (там же), — остается тайной, не исключающей, правда, что он и вовсе ни о чем не думал. Этот странный лакей, читающий все без разбора, не предвосхищает ли потенциально другого (героя Достоевского), живущего в доме Федора Карамазова, довольно много почитавшего и ведущего беседы с образованным Иваном Карамазовым, считающего, что в беседах с ним нуждается и сам Иван, более того, готового осуществить ту идею, которая мучает Ивана? Между Петрушкой и лакеем Смердяковым в «Братьях Карамазовых» Достоевского — дистанция «огромного размера», но кажется, здесь есть над чем подумать. Среди героев Гоголя мы не найдем ни одного идеолога, без которого немыслим роман Достоевского, тайна человеческого сознания — это тайна, которая Гоголя постоянно занимала.

Характеристика Селифана отложена автором до последующих глав (и в полной мере будет развернута во втором томе), сейчас же перед взором читателя — дорога Чичикова, российская провинция, ее закоулки, бездорожье, «чушь и дичь по обеим сторонам», «кочки, ельник, низенькие жидкие кусты молодых сосен, обгорелые стволы старых, дикой вереск и тому подобный вздор» (VI, 21). Неприметность, не-живописность российских пейзажей, акцентированная автором в первом томе, подстать заурядности жизни, которую ведут населяющие поэму Гоголя герои. Создается впечатление удручающей заурядности, не-красоты, не-стройности русской жизни.

Гоголь не случайно избирает для всех глав, где речь идет о поездках Чичикова к помещикам, сходное построение: Чичиков подъезжает к поместью того или иного владельца (живых и мертвых душ), взору его открывается общий вид на имение и деревню; взгляд останавливается на господском доме, затем появляется возможность присмотреться к хозяину и интерьеру. Не потому ли так легко находит Чичиков нужный тон, что российская повседневность уже ничем не может его удивить. И он, и автор готовы к тому, что дом похож на хозяина и наоборот, что о привычках и образе жизни помещика немало говорит домашняя обстановка, сад (если таковой имеется), вид ближайшей деревни. Гоголь любит и умеет характеризовать героев через вещи, допуская, что вещь может взять верх над человеком, подчинить его себе. Поэтому стоит присмотреться к тому материальному миру, который окружает человека и который является составной частью его жизни.

Почему дом Манилова «стоял одиночкой на юру, т. е. на возвышении, открытом всем ветрам» (VI, 22)? Не означает ли это, что и Манилов, такой простодушный и любезный, не сказавший ни о ком дурного слова, тоже одинок? Почему автор достаточно подробно описывает и погоду («день был не то ясный, не то мрачный, а какого-то светло-серого цвета» — VI, 23), и сосновый лес, темнеющий «каким-то скучно-синеватым цветом»? Не передает ли это внутреннее, самим героем не осознаваемое в полной мере настроение Манилова — неудовлетворенность тем образом жизни, который выпал ему на долю и который оспорить, тем более переменить — даже не приходит в голову?