Путеводитель по поэме Н.В. Гоголя «Мертвые души»

Бричка оказывается недалеко от имения Коробочки — и вновь автор прибегает к формуле обобщения: «Русский возница имеет доброе чутье вместо глаз, от этого случается, что он, зажмуря глаза, качает иногда во весь дух и всегда куда-нибудь да приезжает» (там же). Остается надеяться, что, доверяясь прежде всего «чутью», и русский мир куда-нибудь да приедет, осуществит данный ему потенциал, но пока, в первом томе гоголевской поэмы, это мир по преимуществу материальный, телесный, смутно представляющий, в каком направлении он движется.

У новой помещицы, к которой Чичикова в буквальном смысле слова забросила судьба, все обустроено хотя и просто, но прочно. Правда, в интерьере ее дома и двора тоже можно увидеть некую странность или, во всяком случае, особенность. Чичиков, укладываясь спать, бегло окидывает взглядом комнату и замечает на стенах «картины с какими-то птицами». Утром, правда, он обнаруживает, что «на картинах не всё были птицы: между ними висел портрет Кутузова…» (VI, 47), но, подойдя к окну, видит, что «индейкам и курам не было числа; промеж них расхаживал петух мерными шагами, потряхивая гребнем и поворачивая голову набок, как будто к чему-то прислушиваясь» (VI, 48). Автором замечено: «окно глядело едва ли не в курятник». Создается впечатление зеркала: дом и курятник (а, следовательно, и их обитатели) словно смотрятся друг в друга и чуть ли не себя узнают. Вспомним, когда Чичиков, лишь встав с постели, подошел к зеркалу и громко чихнул, «подошедший в это время к окну индейский петух… заболтал ему что-то вдруг и весьма скоро», а Чичиков «сказал ему дурака» (там же). «Комический диалог с индейским петухом, — комментирует Е. А. Смирнова, — служит как бы символическим прообразом его диалога с хозяйкой индюка» [22]. Героиня, таким образом, помещена в каком-то птичьем царстве, и можно понять, что обилие птицы в ее хозяйстве свидетельствует не только о помещичьем достатке.

Поэтика «Мертвых душ» органично связана с поэтикой фольклорных жанров и народной культуры в целом. Работая над поэмой, Гоголь целенаправленно изучал фольклорную эстетику. Она привлекала его еще в пору работы над ранними повествовательными циклами («Вечера на хуторе близ Диканьки», «Миргород»), Он собирал фольклорные материалы и для «Мертвых душ». В ноябре 1837 г. просил Н. Я. Прокоповича прислать ему описание русских праздников и обрядов, подготовленное И. М. Снегиревым, профессором Московского университета. «Русские простонародные праздники и суеверные обряды» начали выходить именно в 1837 г., а завершено было издание в 1839-м. В своей поэме Гоголь — в той или иной форме — использовал различные фольклорные жанры: сказки, былички, пословицы и поговорки, обрядовые и лирические песни, народный театр (о чем еще пойдет речь). Известно, что птицы в фольклорных сюжетах чаще всего олицетворяют суетливость, бездумность, глупость. «Дубинноголовая» Коробочка ассоциируется с этими хлопотливыми, шумными существами, однако не уподоблена им. Упоминание петуха в тексте еще более любопытно. В славянских народных верованиях петух — вещая птица, способная противостоять нечистой силе и в то же время наделяемая демоническими свойствами [23]. Он характеризуется признаками опекуна хозяйства, считается символом плодородия. Крик петуха предохраняет от эпидемических болезней, градобития, обладает способностью отгонять нечистую силу. Заманчиво было бы предположить, что индейский петух, который при виде Чичикова «заболтал ему что-то вдруг и весьма скоро», угадал в ночном посетителе хозяйки что-то опасное, однако в гоголевском тексте возможный «демонический» ореол фольклорного образа явно приглушен и даже снижен. Петух здесь — одна из составляющих «всякой домашней твари», среди которой псы, индейки, куры, свинья с семейством и т. д. Несколько выделенный из этой «твари», индейский петух выглядит как некий реликт традиционной народной культуры с ее упорядоченностью и продуманной функциональностью. И цвет петуха, и время его крика были семантически значимы в фольклорном контексте. В имении Коробочки петух ходит «мерными шагами», «как будто к чему-то прислушиваясь» и как будто соблазняя нас возможностью нетрадиционной интерпретации текста.

Хозяйство Коробочки на вид неказисто. В отличие от «аглицкого» (с примесью французского) сада Манилова, «сад» Коробочки сугубо русский: «по огороду были разбросаны кое-где яблони и другие фруктовые деревья, накрытые сетями для защиты от сорок и воробьев». Но крестьянские избы «были поддерживаемы как следует», хотя и «были выстроены врассыпную и не заключены в правильные улицы» (VI, 48). Сразу видно, что хозяйку интересует не красота, а польза, и в ней Коробочка понимает толк. Гоголь, как всегда, точен в бытовых деталях. Коробочка сообщает Чичикову, что «о святках» у нее будет «свиное сало», а «к Филиппову посту будут и птичьи перья». Святки охватывали двухнедельный период от Рождества до Крещения. Новогодний стол предполагал обильное угощение, в том числе жареного поросенка. Крестьянское хозяйство, как правило, велось в соответствии с народным календарем. Филиппов пост (народное название Рождественского поста) начинался после дня памяти апостола Филиппа (14 ноября по старому стилю). Обычно в это время в средней полосе России били птицу.

Беседуя с Чичиковым, Коробочка лишь кажется излишне непонятливой и даже глуповатой. Комизм гоголевского текста держится на столкновении двух типов поведения и двух речевых стилей. Чичиков, как всегда, говорит если не иносказательно, то завуалированно, поскольку не намерен никого посвящать в свой замысел. Хотя его обращение с Коробочкой гораздо проще, чем с Маниловым, все же, обходясь без таких выражений, как «именины сердца», он просит умерших крестьян ему «уступить», «продать», объясняя это тем, что избавит Коробочку от «хлопот и платежа» — «из одного христианского человеколюбия», видя, как «бедная вдова убивается, терпит нужду» (VI, 54). Чичиков, как отметил А. Х. Гольденберг, спекулятивно пользуется выражениями, восходящими к библейской заповеди и используемыми в древнерусской учительной культуре (в поучениях): «Научитесь делать добро, ищите правды, защищайте сироту, вступайтесь за вдову» [24]. Помещица же никак не может взять в толк, зачем Чичикову мертвые крестьяне. В их разговоре не фигурирует понятие «мертвые души». «Народ мертвый, — сетует Коробочка, — а плати, как за живого» (VI, 51). Поэтому и вопрос ее: «Нетто хочешь ты их откапывать из земли?» (там же) — комичен, нелеп, но одновременно и естественен. Искусным доводам Чичикова она противопоставляет контрдоводы, которые опираются на практический здравый смысл, на жизненный, пусть даже примитивный опыт. Если нашелся покупщик мертвых, полагает Коробочка, то «может, в хозяйстве-то как-нибудь под случай понадобятся». Она медлит, не соглашается на просьбу гостя, поскольку «мертвых никогда еще не продавала» и опасается продешевить. Вспомним, что она единственная направится в город с тем, чтобы узнать, почем нынче ходят мертвые души. Логика Коробочки — это доведенная до абсурда логика практичного человека. Такого человека не обольстишь метафорическим словом, не увлечешь в дебри иносказательных рассуждений. У Коробочки есть стойкий иммунитет против риторических фигур, и выработан он суровой практикой жизни. Коробочка помнит наизусть всех умерших крестьян, она готова поторговаться, предлагая пеньку, мед, муку. Она умна практическим умом, можно сказать, наделена трезвым народным знанием жизни. В ней есть и еще один народный инстинкт — настороженная реакция на все чужое, не укладывающееся в привычные представления. Постепенно диалог ее с Чичиковым начинает приоткрывать некий дополнительный, вложенный в него автором смысл. Не без комизма, но автор все же высвечивает в Чичикове демонические начала, и «дубинноголовая» Коробочка по-своему реагирует на опасность, исходящую от гостя, который приехал «Бог знает откуда, да еще в ночное время». Слово «странный» — вспомним — прежде фигурировало преимущественно в авторском контексте. Теперь это слово произносит Коробочка: «Товар такой странный, совсем небывалый!» Разговаривая с нежданным гостем, она смотрит на него «почти со страхом». А когда тот «хватил в сердцах стулом об пол и посулил ей чорта», «испугалась необыкновенно» (VI, 54). Все это не мешает Коробочке благополучно довести торг до конца и по русскому обычаю гостеприимно принять и накормить гостя. Смесь суеверных страхов с трезвостью ума, прижимистости в сделках с широтою натуры в угощениях — все это говорит о том, что, будучи помещицей, Коробочка несет в себе и некие общенациональные, народные черты. Гостеприимство — естественная, органическая черта Коробочки. Чичиков увидел на столе грибки, скородумки (яичница-глазунья, приготовленная вместе с хлебом и ветчиной), шанишки («род вотрушки, немного меньше», как зафиксировано в Записной книжке Гоголя), пряглы (пышки, оладьи), «лепешки со всякими припёками: припёкой с лучком, припёкой с маком, припёкой с творогом, припёкой со сняточками». Автор умеет аппетитно описывать не только разнообразные блюда, но и сам процесс еды. Созерцая трапезу героя («Чичиков свернул три блина вместе и, обмакнувши их в растопленное масло, отправил в рот»), читатель отвлекается о того демонического, что подчас проскальзывает в его образе. Может ли быть наделен таким аппетитом враг рода человеческого? — перед нами человек как таковой, в его телесной природе, умеющий отдать должное радости бытия, в том числе заключающейся в блинках, пирогах, шанишках и прочем, человек, еще не задумавшийся о душе, о духовном предназначении, не обеспокоенный тем злом, которое бездумно или сознательно творит. Обмениваясь заключительными репликами, и Чичиков, и Коробочка довольны друг другом; они похожи на людей, случайно и ко взаимной выгоде встретившихся на дороге жизни, тут же разминувшихся и не предполагающих, что ни одна встреча не бывает случайной и бесследной.