Земля солнечного огня

«Козье молоко я не люблю, по мне хоть бы его и совсем не было. Это все знают, и потому никто не думает, что я, пастух, сам чужих коз выдаиваю. Не я их выдаиваю, я знаю теперь, кто это делает. Я этого дояра недавно поймал. Давно я его подозревал, я теперь точно знаю.

Легли, значит, козы в жару под кусты. Лежат, жуют, спины рогами чешут. А я чай кипячу. И только кончил чай на костре булькать, слышу будто кто-то чмокает за кустом. Встал тихо, подхожу — коза за кустом лежит. А из-под козы кто-то как кинется прямо мне под ноги!

Вижу — чикимер, варан по-русски. Рот разинул, горло раздул. Я не растерялся, да сапогом на его хвост. А он как вцепится в сапог зубами — как собака! Я за хвост его, тяну вверх, от сапога отдираю, а у него сквозь зубы на сапог молоко сочится. Успел, тварь, насосаться!

Потом я козу осмотрел — вымя у нее в крови, поцарапано. Как только она такую пакость терпела? Может, он ей ноги хвостом обмотал? Хвост у него длинный, что кнут. И жесткий, словно ремень, крепкий. Если он таким хвостом хлестнет — сразу рубец вздуется.

В тот раз он у меня вырвался — только пыль за ним заклубилась. А на сапоге метки от зубов и теперь еще видно. Во какие, гляди!»

Ползают, бегают и летают в песках наперстки, стопочки, стаканы, фляги, бочонки и бурдюки с водой. На брюхе, на ножках, на крыльях. Костяные фляжечки — черепахи, бисерные мешочки — ящерицы, жестяные баночки — жуки. Ведь каждое существо живое — это как бы бурдючок с водой: вода в нем по весу чуть ли не две трети. Скогтит орел куропатку и сразу закусит и выпьет. В каждой куропатке, словно во фляге, два стакана воды!

Цветок высосал из песка капельку. Агама проглотила цветок. Агаму проглотил удав. Удавчика поймал еж. Ежа скогтил филин. Филин замешкался и попал в зубы к волку. Так капелька воды из песка попала в волчью утробу.

Засохло все, что только может засохнуть. Высохла последняя капля воды. Высохли и опали веточки у кустов. Травинки обратились в труху. Сухой ветер смел сухую труху в ямки, норки, ложбинки.

Но по ночам сухая пористая труха сосет ночную сырость из воздуха, впитывает ее как губка. А утром отсыревшую труху жадно едят жуки-чернотелки, эти маленькие черные бочоночки на шести шустрых ногах. Ну, а дальше известно. Чернотелку поймает ящерица, ящерицу — сорокопут, сорокопута — барханный кот. Переливается воздушная водичка из одного бочонка в другой. Выходит, что и воздухом можно напиться!

Манит к себе караванный путь и бегающих и летающих. Ведь дорога в пустыне — это не только следы на песке. Люди на стоянках строят шалашики из саксаула. Воду из колодцев наливают в корыта. Варят еду, выбрасывают объедки. От лошадей и верблюдов повсюду навоз.

На навоз собираются насекомые: мухи, жуки, пауки. На мух, жуков, пауков слетаются птицы: жаворонки, каменки, саксаульные сойки.

Объедки и падаль достаются воронам, коршунам и стервятникам.

К овцам и верблюдам подкрадываются волки. К воде в корыте торопятся джейраны, саджи, рябки.

А за ними охотятся лисы, коты дикие, корсаки, каракалы.

В шалашиках поселяются сойки, воробьи и сорокопуты.

Тянется караванный путь через пустыню, как большая река. И со всех сторон вливаются в нее ручейки жизни.

На змей охотятся в теплые ночи. Снаряжение обычное: рогулька, пинцет, мешочки. Ну и, конечно, яркий фонарь.

Идет ловец не спеша, ступает осторожно: змеи ведь «слышат не ухом, а брюхом». Они очень чутки к сотрясению почвы.

Луч фонаря ползает у камней, рыскает у пучков травы, шарит под кустами. Не просто в сумятице белых ветвей и черных теней увидеть змею. Бывает, она выдаст себя движением, или громким шипением, или отблеском чешуи.

Тишина. Вспыхнут в свете рубиновые глазки геккона, пробежит членистый скорпион, метнется, как птица, тушканчик.

Звезды яркие над головой. Темные размытые пятна вокруг — это кусты саксаула. Чуть похрустывает под ногами песок. И вдруг что-то дернулось сбоку! Луч фонаря метнулся туда. В светлом овале медленно извивается — будто в узел завязывается! — толстая пестрая эфа. Маленькая головка задрана вверх, у губ мелькает лаковый язычок, взблескивают злые глаза.

Рогулька, пинцет — и эфа в мешке.

Ловец змей пошагал дальше.

Мутные воды Мургаба, подпертые плотиной, заливали плоские берега. Змеи, спасаясь от воды, выползали на сухие островки, на затопленные кусты и деревья. И на лов мы в этот раз вышли не пешком, а выехали на лодке.

Самое трудное при пешей охоте — это змею найти. А прижать ее рогулькой и посадить в мешок дело привычное. При ловле же с лодки все получалось наоборот: змей мы легко замечали еще издали, а вот поймать их на воде, на кустах или деревьях было совсем не просто. К воде змею не прижмешь, да и к ветке не прижмешь. Приходилось орудовать то петлей на длинном шесте, то длинным пинцетом.

На одном деревце увидели огромную гюрзу. Пинцетом ее не достать, да и не удержать, и петлю не надеть: гюрза плотно прижала морду к суку. Тогда мы решили спихнуть ее в воду. Долго возились, тыча палкой в змеиный бок — но она крепко обвила сук. Наконец удачно поддели, и гюрзища плюхнулась в воду. И тут оказалось, что эта жительница сухих оврагов ловко умеет плавать! Да еще так быстро, что мы с трудом догнали ее на нашей неуклюжей лодчонке.

Змея остановилась, вся собралась в комок, и когда лодка почти что ткнулась в нее, выбросила голову вверх, закинула ее за борт, и разинутая розовая пасть оказалась у самого бока гребца. Гребец наш отпрянул, лодка качнулась, черпнула бортом воды и опрокинулась. Мы завертелись в воде словно жуки-вертячки: ведь где-то тут между нами была и гюрза!

Для змеи это был очень удобный момент расквитаться с нами за все причиненные ей неприятности. В ужасе вертели мы головами, ожидая увидеть рядом тупую змеиную морду, молотили по воде ногами на тот случай, если она вздумает наброситься сзади.

Наконец мы ее увидели — она была уже далеко. На наше счастье, змея не помышляла о мести: она торопилась спастись. Мокрые и испуганные, мы вскарабкались в лодку и погребли к сухому берегу…

У моих ног узкая нора под скалу. Часто узкая нора бывает началом большой пещеры. Я зажег фонарик, зажал его в зубах и втиснулся в нору. Камни сдавили плечи. Я поднажал, голова моя просунулась в расширение, но плечи застряли еще крепче. И тут я услышал тихое шипение.

Я сразу понял, кто шипит, дернулся назад и застрял окончательно.

Я стал дергаться изо всех сил. Тогда шипение перешло почти в свист. Я сразу притих.

Нора впереди никуда не вела и кончалась тупиком. В тупике была змея; свет фонаря освещал ее. Заслышав шорох, змея вытянулась к противоположной стенке, зашарила головой по камням и, не найдя дыры, повернулась ко мне. Плоская ее головка покачивалась в воздухе, белый язычок так и порхал у чешуйчатых губ.