Роман И.А. Гончарова «Обломов»: Путеводитель по тексту

Сознание человеком своих слабостей — уже залог возможного избавления от них и духовно-нравственного совершенствования. И читатель «Обломова», заметивший к концу первой части произведения душевное превосходство Ильи Ильича над его суетными посетителями — светским франтом Волковым, бюрократом-формалистом Судьбинским, модным литератором-очеркистом Пенкиным, «циником» Тарантьевым и совершенно безликим Алексеевым, и познакомившись с внутренней работой «его пылкой головы, гуманного сердца» (с. 55), надеется, что Обломов, осознав свой долг перед собой и людьми, сумеет преодолеть свою апатию и реализовать в своей дальнейшей жизни истинное призвание человека. Произойдет ли так на самом деле или нет, это покажут развитие конфликта, основные сюжетные мотивы и композиция романа. Но прежде чем обратиться к ним, необходимо прояснить непростую творческую историю «Обломова».

Раздел первый ОСНОВНЫЕ РОМАНООБРАЗУЮЩИЕ МОТИВЫ

1. От «Обломовщины» — к «Обломову»

Центральный из трех своих романов Гончаров задумал в год публикации «Обыкновенной истории» (1847) под отвечающим его тогдашнему плану названием «Обломовщина». В нем писатель, по-видимому, хотел изобразить печальный жизненный итог патриархального русского барина, владельца трехсот пятидесяти крепостных Захаров. Итог, предрешенный как наследственными свойствами героя, во многом общими для этого распространенного в России социального типа, так и его барским воспитанием.

Подобно авторам нравоописательных повестей 40-х годов (Д. Григоровичу, И. Панаеву, В. Далю, Е. Гребенке и др.) Гончаров в «Обломовщине», где не предполагались ни Ольга Ильинская, ни «поэма изящной любви» (8, с. 243) ее с Обломовым, основное внимание уделял живописанию повседневного дворянско-помещичьего бытия и быта Ильи Ильича от его колыбели до могилы. В натуре же самого героя акцентировалась не духовность, а физиологичность запросов и реакций, будь то привычка «обедать нараспашку, в халате» («засучить рукава и взять кость в обе руки, чтоб обглодать ее за удовольствие, а после обеда немедленно лечь спать») или «какая-то ребяческая робость, страх ко всему» — перемене местожительства, новым лицам, любому умственному напряжению и т. п. (Полн. собр. соч. Т. 5. С. 99, 100). А также — коренящаяся в беззаботнопраздном детстве и отрочестве Обломова его зависимость от услуг других людей — слуги Захара, Тарантьева или Штольца. Настрадавшийся всего за один год чиновничьей службы «от страха и тоски» перед начальником, Илья Ильич оставил сначала ее («Так кончилась его государственная деятельность»), потом «расстался с светскими красавицами» и «толпой друзей» (исчерпав этим и свою «роль в обществе») и «с каждым днем <…> становился все тяжелее и неподвижнее» (там же, с. 89, 88, 92, 98). А придя к выводу, что «ему досталось <…> в удел семейное счастье и заботы об имении», о котором вместо него «заботился иногда Штольц», тем не менее с года на год «откладывал свою поездку в деревню» (там же, с. 112, 115).

В целом в лице первоначального Обломова представал характер не столько самобытный и неповторимый, сколько усредненный и стереотипный, масштаба не бытийного и универсального, а, по классификации Гончарова, «местного» и «частного». «Обломовщина», будь она написана до конца, напомнила бы русскому читателю и посвященные помещику Тентетникову главы второго тома гоголевских «Мертвых душ», и роман А. И. Герцена «Кто виноват?» (1845–1846) в той его части, где изображен быт помещика Негрова, и «физиологический очерк в стихах», как В. Г. Белинский назвал бытописательную поэму И. С. Тургенева «Помещик» (1845). Это объясняет вскоре возникшую глубокую неудовлетворенность Гончарова первоначальным замыслом романа и созданной в его духе первой частью произведения. «…Прочитавши внимательно написанное, — сообщал в 1849 году романист издателю „Отечественных записок“ А. А. Краевскому, — я увидал, что все это до крайности пошло (т. е. в литературе русской совсем не ново. — В.Н.), что я не так взялся за предмет, что одно надо изменить, другое выпустить, что, словом, работа эта никуда почти не годится» (8, с. 200. Курсив мой. — В.Н.). Опубликовав в «Литературном сборнике с иллюстрациями» за 1849 год из первой части «Обломовщины» лишь главу «Сон Обломова», Гончаров на целых семь лет оставляет продолжение интенсивной работы над романом.

В 1852–1855 годах писатель совершает в качестве секретаря адмирала Е. В. Путятина кругосветное плавание на военном корабле «Паллада», а возвратясь в Петербург, переживает страстное, но неразделенное чувство к близкой приятельнице артистической семьи Н.А. и Е. П. Майковых Елизавете Васильевне Толстой. В особенности драматичные для сорокалетнего холостяка отношения Гончарова с его «гордой, прекрасной богиней» ^[10] косвенно ускоряют вызревание вынашиваемой писателем новой концепции центрального героя и второго романа в целом. В итоге за семь летних недель пребывания в 1857 году на немецком курорте Мариенбаде Гончаров основательно перерабатывает первую часть романа и пишет три последующие, оставив на Петербург «только последние главы» (8, с. 243, 238, 485). С этого момента зафиксировано и новое название произведения: не «Обломовщина», а «Обломов». «Неестественно покажется, — говорит Гончаров в письме к своему другу И. И. Льховскому, — как это в месяц кончил человек то, что не мог кончить в года? На это отвечу, что если б не было годов, не написалось бы в месяц ничего. В том-то и дело, что роман выносился весь до мельчайших сцен и подробностей и оставалось только записывать его. Я писал как будто по диктовке» (8, с. 243).

В «Обломове» существенно меняется его заглавный герой. В нем усиливаются черты человека с чистым сердцем и высокими нравственными качествами. Это «светлая детская душа», благотворно действующая на окружающих и самого Андрея Штольца, который, «отрываясь от дел или светской толпы <…>, ехал посидеть на широком диване Обломова и всегда испытывал то успокоительное чувство, какое испытывает человек, приходя из великолепных зал под свой скромный кров или возвратясь от красот южной природы в березовую рощу, где гулял еще ребенком» (с. 131). Хотя Илья Ильич «и прожил молодость в кругу <…> ни во что не верующей и все холодно анализирующей молодежи, но в душе у него теплилась вера в дружбу, в любовь, в людскую честь»; «он втайне поклонялся чистоте женщины, признавал ее власть и права…» (с. 213). Обломовскую «кротость, чистую веру в добро», а также воистину «голубиную нежность» много раз отметит появившаяся в романе положительная героиня Ольга Ильинская (с. 213, 214, 363). А ставший впоследствии ее супругом Штольц, объясняя Ольге, чем его друг ей по-прежнему дорог, указывает в конце романа на его «честное, верное сердце»: «Не обольстит его никакая нарядная ложь, и ничто не совлечет на фальшивый путь; пусть волнуется около него целый океан дряни, зла, пусть весь мир отравится ядом и пойдет навыворот — никогда Обломов не поклонится идолу лжи, в душе его всегда будет чисто, светло, честно…» (с. 362).

В свете этих свойств героя видоизменяется его облик и в первой части произведения. Получив в 1858 году ее корректуру, Гончаров, по его словам, «пришел в ужас». «За десять лет, — сообщал он И. Льховскому, — хуже, слабее, бледнее я ничего не читал первой половины первой части… Я несколько дней лопатами выгребал навоз и все еще много!» (8, с. 255). «Навоз» — это те приметы первоначального Обломова, которые подчеркивали физиологические побуждения героя (в частности, его любовь к «грязненькому халату» или следующие слова из его монолога о своем отличии от «других», т. е. людей, вынужденных собственным трудом зарабатывать свой хлеб: «Захочу, так чужими руками высморкаюсь, приставлю сторожа чихать за себя…»), а также его дворянско-барскую амбициозность (скажем, в авторском замечании: «Нагрубит ли ему чужой человек или прохожий на улице, он сейчас грозит ему сделать с ним что-нибудь такое, чего тот и представить себе не может, отправить его туда, куда ворон костей не занашивал, дать знать о нем в полицию…») (Полн. собр. соч. Т. 5. С. 158–159, 132). Убирая их на разных этапах редактирования первой части, Гончаров, как показала Л. С. Гейро, одновременно «делает вставки другого рода, посвященные духовному миру» Ильи Ильича (с. 570). Так, после слов «Что ж он делал?» на полях рукописи появилась запись: «Да все продолжал чертить узор собственной жизни. В ней он, не без основания, находил столько премудрости и поэзии, что и не исчерпаешь никогда и без книг и учености». Там же дана и следующая важная самооценка Обломова: «Он не какой-нибудь мелкий исполнитель чужой, готовой мысли; он сам творец и сам исполнитель своих идей». И указание повествователя: «Освободясь от деловых забот, Обломов любил уходить в себя и жить в созданном им мире» (с. 570.).