Роман И.А. Гончарова «Обломов»: Путеводитель по тексту

«Я сейчас готов идти, куда ты велишь, делать, что хочешь», — говорил на встрече с Ольгой в доме Пшеницыной и Обломов (с. 275). Но порыв этот так и остался порывом. И в последнем свидании с Ильинской герой честно признает это, предлагая ей: «Возьми меня, как я есть, люби во мне, что есть хорошего» (с. 289). Ольга и любит лучшие черты Ильи Ильича — кротость, честность, доброту, благородство помыслов, и, конечно, нежность, за «жесткое» слово о которой («А нежность… где ее нет!») тут же кается: «Прости меня, друг мой! — заговорила она нежно, будто слезами» (с. 289, 290). Но придя к горькому убеждению, что «камень бы ожил от того», что она сделала для возрождения Обломова, полагает, что тот духовно уже умер (с. 288). Однако сама героиня, по ее словам, «не состарится, не устанет жить никогда» и в жизни, как ее понимает Обломов, «зачахнет, умрет», что сделает несчастным и Илью Ильича (с. 288–289). «Ты согласен со мной, Илья?.. <…> Убежден ли ты, что нам ничего не осталось, никакой надежды?» — дважды спрашивает она героя. И дважды слышит в ответ: «Да <…> — ты права» (с. 288). Обломов же назовет и то зло, что, по мысли Ольги, сгубило их любовь и ведет к гибели самого героя романа. Это «обломовщина» (с. 290). А зримым знаком ее выступит опять-таки халат, который после долгого перерыва накинет на Илью Ильича, уже навсегда вернувшегося от Ольги в дом Пшеницыной и ощутившего вокруг себя «сон и мрак», его верный Захар, «Вы зачем это, Илья Ильич, всю ночь просидели в кресле, не ложились?» — спрашивает на следующее утро Обломова пораженный этим слуга. «А ты зачем чашку-то разбил?» — вопросом же отвечает Захару Обломов, и, казалось бы, всего лишь бытовой упрек «барина» неловкому слуге (Захар, подавая Илье Ильичу завтрак, по обыкновению удержал на подносе «только ложечку») на деле исполнен сверхбытового смысла. Он — в глубинном значении «чаши», используемой в «христианском искусстве как эмблема веры» и символизирующей «духовное просветление или знание, искупление грехов и бессмертие» ^[18]. Вера в подлинную любовь, нравственное просветление и полнокровную жизнь, пусть и с приступами сомнений и духовного омрачения, преобладали в Обломове благодаря его высокому чувству к Ольге Ильинской. И предполагали для Ильи Ильича возможность как гармоничного семейного союза, так и духовно-нравственного совершенствования, дарующего человеку душевное бессмертие. Но Обломов, не удержавший вместе с Ольгой и их животворную любовь, по привычке перекладывает свою вину за это на другого человека — в данном случае на укутавшего его в халат и этим якобы разбивающего сосуд его жизни Захара.

Без Ольги Илья Ильич и в самом деле ощутил себя механизмом, из которого вдруг убрали движущие его «огонь и силу» (с. 275): «Ум его утонул в хаосе безобразных, неясных мыслей… Сердце было убито… <…> Он мог лежать, как камень, целые сутки или целые сутки идти, ехать, двигаться, как машина» (с. 291). Кардинальный для судьбы Обломова результат случившегося предсказывается в романе также крутой и суровой переменой в природе, где на смену осени сразу с обильным снегопадом приходит зима: «„Снег, снег, снег! — твердил он (Илья Ильич. — В.Н.) бессмысленно, глядя на снег, густым слоем покрывший забор, плетень и гряды на огороде. — Все засыпал!“ — шепнул потом отчаянно, лег в постель и заснул свинцовым, безотрадным сном» (там же).

Впрочем, и в этот момент Обломов не был оставлен женским вниманием, обещающим неусыпное попечение о нем. «Уж было, — сообщает повествователь, — за полдень, когда его разбудил скрип двери с хозяйской половины; из двери просунулась обнаженная рука, с тарелкой; на тарелке дымился пирог». «Сегодня воскресенье, — говорил ласково голос, — пирог пекли; не угодно ли закусить?» (там же).

«Исполинский пирог», испекаемый по воскресеньям и в праздничные дни (с. 89), впервые появляется в романе как отличительная примета «образа жизни», царившего в «чудном краю» Обломовки. О его символическом значении речь пойдет в следующем разделе этой книги. Сейчас же заметим, что, предлагая своему квартиранту в воскресный день откушать пирога, весьма схожего с непомерной сдобой Обломовки (факт этот уже подтвержден Захаром), Агафья Пшеницына, и сама напоминавшая постояльцу «ватрушку», также пытается оживить крайне угнетенного Илью Ильича, однако, через окормление не духа его, а плоти. И, надо думать, Обломов, для которого с пшеницынским пирогом пахнуло страной его детства, к подобным попыткам своей «хозяйки» равнодушным не останется. Но об этом читатель узнает лишь в последней части произведения, отделенной от конца третьей целым годом. В самый же час ласкового потчевания его пирогом Илья Ильич Пшеницыной «не отвечал ничего: у него была горячка» (там же).

Крушение их одухотворенной любви с Ольгой стоило Обломову тяжелого душевного недуга и медленного выздоровления от него: «После болезни Илья Ильич долго был мрачен <…> и иногда не отвечал на вопросы Захара, не замечал, как он ронял чашки на пол», а «хозяйка, являясь по праздникам с пирогом, заставала его в слезах» (с. 293). «Осень, лето и зима, — сообщает рассказчик, — прошли вяло, скучно». Но Обломов «опять ждал весны и мечтал» — однако не о цветущем загородном парке, где развивалась их любовная «поэма» с Ольгой, а «о поездке в деревню», т. е. в Обломовку (там же), которую герой все явственнее начинает обретать в доме Пшеницыной. Ведь и тут, как бывало в Обломовке, «в марте напекли жаворонков», «потом стали сажать овощи в огороде; пришли разные праздники, Троица, семик, первое мая, все это ознаменовалось березками, венками…»; «с начала лета стали поговаривать о двух больших предстоящих праздниках: Ивановом дне, именинах братца, и об Ильине дне — именинах Обломова» <…>; а «под окнами снова раздалось тяжелое кудахтанье наседки и писк нового поколения цыплят; пошли пироги с цыплятами и свежими грибами, свежепросоленные огурцы; вскоре появились и ягоды» (там же). И здесь, как «забота о пище» в Обломовке, «процветала» «хозяйственная часть» (с. 77, 293). Когда же Илья Ильич, «видя усердие хозяйки в его делах, предложил однажды ей <…> взять все заботы о его продовольствии на себя», а она с радостью согласилась, заготовка «провизии, соленье огурцов, моченье яблок и вишен, варенье» приняли, как некогда в родительском доме Обломова, «обширные размеры» (с. 295).

Вдобавок Агафья Матвеевна со временем незаметно для себя, но навсегда полюбила Обломова той любовью, которая могла напомнить герою в равной мере заботливую и невзыскательную любовь к нему его покойной матери. «Она, — говорится о „естественном и бескорыстном“ чувстве Пшеницыной, — молча приняла обязанности в отношении к Обломову, выучила физиономию каждой его рубашки, сосчитала протертые петли на чулках, знала, с какой он ноги встает с постели, замечала, когда хочет сесть ячмень на глазу, какого блюда и по скольку съедает он, весел он или скучен, много спал или нет, как будто делала это всю жизнь…» (с. 299, 297). А главное — «никаких понуканий, никаких требований не предъявляет Агафья Матвеевна» Илье Ильичу, «и у него не рождается никаких <…> стремлений на подвиги, мучительных терзаний о том, что уходит время, что гибнут его силы, что ничего не сделал он, ни зла, ни добра, что празден он и не живет, а прозябает» (с. 300).

Со своей стороны и Обломов все более «сближался с Агафьей Матвеевной — как будто подвигался к огню, от которого становится все теплее и теплее», но, характеризует повествователь новое чувство героя, «которого любить нельзя» (с. 299). Дело в том, что в отличие от преимущественно духовного «огня», испытываемого Ильей Ильичом в присутствии Ольги, Пшеницына возбуждала у Обломова лишь скрашенную природным уважением к женщине чувственность. И симпатию (от греч. sympatheia — влечение, внутреннее расположение к кому-либо) этого рода Илья Ильич однажды в соответствующей ей форме выразил Агафье Матвеевне в следующей сцене из четвертой части романа.