За правым крылом

   Машинисты за что больше всего осуждали своего товарища? За бесчестный поступок, за неуважение к товарищу, под такую ответственность подвел парня.

   Работал я одно время дежурным по депо. Обязанность моя состояла в распределении электровозов между машинистами и отправке в рейс. И вот как-то отправил я машиниста на одном электровозе, а вернулся он на другом. Вообще-то страшного в этом ничего нет, машины у нас за бригадами постоянно не закрепляются — только на одну поездку. Ну а все-таки где же и с кем сменялся? Спросил.

   Машинист рассказал.

   Вел поезд. Моторы гудели ровно — на душе приятно. Скорость предельная, и электровоз «перекладывался» из левой кривой в правую, из правой в левую, накреняясь по-самолетному в сторону поворота. Посвистывал в приоткрытом окне встречный ветер. Красота!

   И вдруг за спиной как бабахнет! Реакция в таких случаях мгновенная: рукоятки контроллера, лязгнув железом, на ноль, кнопки всеми десятью пальцами выключил. Сработала защита тяговых двигателей от короткого замыкания. Попробовал машинист включить повторно — не включается, электровоз нагрузку не принимает. Значит, надо останавливаться, надо искать неисправность. По инерции докатился до станции, там и остановился, чтобы по боковым путям можно было пропускать поезда.

   Искать пропавшее электричество не просто. В высоковольтной камере проводов много: пучки и отдельные, в руку толщиной кабели, в три этажа аппараты. А машинист молодой, опыта маловато. Ищет, найти не может, почему вдруг машина отказалась ему повиноваться.

   Загремели колесами по соседнему пути поезда — обгоняют. Один прошел мимо, другой. Третий или четвертый остановился.

   — Эй, хозяева! Есть кто живой?

   Не сразу выглянули перемазавшиеся машинист с помощником.

   — Что случилось?

   — Да вот, — безнадежно развел руками машинист, — отключилась защита и не восстанавливается. Что ни проверяю — все нормально, а не идет, хоть убей!

   — Не ругай машину. Ну-ка, свежим глазом с вашего разрешения…

   Машинист несказанно обрадовался нечаянной помощи опытного

товарища.

   Быстро летят минуты при вынужденной остановке. Диспетчер, правда, не сразу спохватился, что поезд остановился, но все же спохватился. Тут уж от рации хоть не отходи: что да как, да скоро ли поедешь?

   — А что это мы вдвоем-то стоим? Давай-ка перебирайся на мою машину, там все в порядке, да засвистывай, пока движенцы не спохватились, а я на твоей на свежую голову помаракую.

   Так поезд с бокового пути ушел с другим машинистом. А через несколько минут отправился и второй.

   Помощь товарищу не считается чем-то выдающимся.

   Но бывает, к сожалению, и другое.

   Принимаю как-то электровоз на станции. Смотрю, пишет сдающий машинист в бортовой журнал: «Замечаний нет». Хорошо. Поехал. И тут началось: защита тяговых двигателей отключается, схема включения аппаратов работает нечетко. Раза три останавливался для ремонта. Кое-как вернулся. Да еще не в депо, а на ту же самую станцию, откуда выехал. Передал я диспетчеру, что электровоз может следовать в свое депо или с легковесным поездом, или вообще без вагонов. А сменять меня приходит тот же машинист. Я ему все беды и выкладываю, а самому неудобно: принимал у человека машину без замечаний, а сдавать приходится такую, что полстраницы ремонту написал. А его помощник возьми да и включись в разговор:

   — А она и у нас всю поездку барахлила, еле доехали.

   Святая простота! Откуда было ему знать, что машинист сдал нам электровоз «без замечаний»?

   Вспыхнул машинист — ладно хоть стыд у человека остался.

   Раньше работали так: за каждым локомотивом закреплялось по три или четыре бригады, и уж свою машину этот экипаж знал досконально. А теперь все общее. Сто электровозов, к примеру, есть в депо и три-четыре сотни машинистов. Принимаешь из отстоя электровоз, разве за считанные минуты, отведенные для приемки, все усмотришь?

   А бывает, на приемку машины и вовсе нет времени: приходишь на смену, а на выходном уже зеленый горит.

   Доверие — норма. Обман настолько редкое явление, что, казалось бы, и говорить об этом не стоит. Но ведь бывает же! Но уж тогда держи ответ! От начальства выговор — обидно. Премии лишиться — жалко. Но вот когда совесть собственная сна лишит, не даст открыто товарищам в глаза посмотреть — совсем худо. А если свой брат машинист руки не подаст — тут и вовсе хоть сквозь землю проваливайся.

   Однажды судили за выпивку машиниста товарищеским судом. Не на работу шел и не с работы, а так — надел форму, да и пошел «гулять».

   Машинистов уважают за строгость, за собранность, за нелегкий круглосуточный труд. А тут такое!

   — Тебе своя честь не дорога, а о нашей ты подумал?

   — Близко таких к электровозу подпускать нельзя! Завтра как будет управлять поездом, в котором люди? Как будет управлять?

   Это не от начальства выговор — это спрашивают товарищи. Им не все равно, как отзываются обо всех машинистах. Честь, она в этом случае общая, если дело одно.

ЗА ПРАВЫМ КРЫЛОМ

   Дед Папочкин давно вышел на пенсию, а его старинный паровозик «овечка» еще попыхивал в маневровых тупиках. И дед попросил оставить его на этой немудрящей работе «сверхсрочно». Здоровья старик был отменного, и его оставили.

   На дежурство он приходил загодя. Вокруг него собиралась молодежь. Его всегда просили рассказать что-нибудь «этакое». Дед был личностью исторической, на праздничные собрания приходил при всем параде: ордена, медали. Награды все были трудовые, он и в войну оставался на паровозе.

   «Было это, значит, ребятки, забыл в каком году, не то в Вологде, не то еще в каком лесном краю. Ну да это не важно. Стали это мы на одном полустанке, движение тогда было — не приведи бог: меньше дома жили, чем на паровозе. Зима, значит. И — ночь. Сугробы по самое брюхо паровозу, куда вылезать? Так и сидим. Задремали со скуки. Слышу, вроде как кто-то царапается по ступенькам, не складно так… Помощнику говорю: «Открой-ка, видать, кондуктор замерз, пусти, пусть погреется». А сам глаз не открываю. Помощник, видно, тоже: ногой щеколду откинул, да и обратно на сиденье. А потом, слышу, и спрашивает: «Чего это ты тулуп-то вывернул?» Открываю и я глаза. Мать честная! Медведь! Как выдуло нас из будки. Кликнули людей, турнули мишку с паровоза…»

   Вот как дед рассказывает, что твой рыболов или охотник! В другой раз и похлеще чего завернет.

   Я же знаю про него совсем другую историю…

   Шла война. Крупный железнодорожный узел в ста километрах от линии фронта. Часто бомбили станцию. Бомбили и обстреливали поезда. Работа у паровозников была самая фронтовая. Машинистам даже винтовки выдали, так они и в поездки с ними ходили.

   И вот на маленьком одном разъезде воинский эшелон, который вел Папочкин, попал под бомбежку. Фашисты налетели внезапно, сбросили бомбы, видно, не целясь, и так же внезапно скрылись. Только что тревога была — и отбой.

   Огляделись железнодорожники: вроде ничего страшного, все воронки рядом с путями. Дорога цела, и поезд невредимый. Но тут вдруг задымил и сразу же вспыхнул один вагон. Лето. Жара. Деревянная обшивка кузова занялась от колес до крыши в момент. Вагон крытый, что в нем — неизвестно, зато рядом и с одной стороны, и с другой — цистерны с горючим. Как нарочно.

   В мгновение принял машинист решение: расцепить состав, растащить, не дать пламени перекинуться на цистерны, не допустить их взрыва.

   Скомандовал помощнику двигать паровоз, а сам побежал к горящему вагону.

   Четыре раза нырял почти в самое пламя: по два раза на каждую сцепку — тогда они были винтовыми и требовалось время, чтобы раскрутить стяжку.

   Все обошлось. В вагоне сгорело сено — корм дивизионным лошадям. В летнее время дело это поправимое. Зато цистерны были спасены.

   Тогда помощник было напустился на Папочкина: «Ведь в вагоне могла быть и взрывчатка, как ты об этом не подумал?» — «Потому и отцеплять побежал, — ответил машинист, — что подумал».