Агония

— НЕТ! — срывающимся голосом закричала Элли, когда луч лазера вспорол брюхо истребителя.

Многочисленные индикаторы на панели управления дружно мигнули и погасли. Неожиданно Элли оказалась в полной темноте. Самолет нырнул носом вниз и начал падать. Он падал, словно мертвая птица, вниз — туда, где поблескивало черное холодное зеркало воды.

После исчезновения сестры Мика перебрался на ее кровать. Одну стену их крошечной детской занимала двухэтажная пластиковая кровать, вдоль противоположной стены стоял шкаф, где они хранили свои вещи и игрушки, между кроватью и шкафом оставался узкий проход. Вынужденные тесниться в этом маленьком пространстве, Элли и Мика постоянно ссорились; особенно жаркими были споры из-за того, кому спать на верхней кровати. Мика требовал уступить это место ему, чем доводил Элли до бешенства.

— Так нечестно! — вопила Элли. — Ты всегда спишь наверху.

— Я первый занял это место! — заявлял Мика, поворачиваясь спиной к сестре.

— Нет! Слезай немедленно!

— Прекрати орать, Элли! Ты что, взбесилась?

Элли впадала в ярость — ухватившись за край одеяла, она пыталась стащить его с брата. Мика, продолжая лежать лицом к стене, из всех сил цеплялся за одеяло. Перетягивание одеяла продолжалось довольно долго, ни тот, ни другой не желали уступать.

— Я ненавижу тебя! — визжала Элли.

— Неправда, — невозмутимым тоном отвечал Мика, от чего Элли злилась еще больше, — ты любишь меня!

— Ха-ха, люблю! Да тебя никто не любит, ты, мерзкий гаденыш!

— Между прочим, я старше тебя, поэтому имею полное право спать наверху.

— Всего на десять минут, ты, грязный свинтус!

Только благодаря вмешательству родителей ссора не перерастала в настоящую потасовку. Если бы не угроза навсегда лишиться мороженого или до конца жизни спать на полу, Элли и Мика ссорились бы дни напролет — просто потому, что близнецы были похожи не только внешне, но и по характеру. В жилах обоих текла смесь итальянской и индийской крови, у обоих были курчавые волосы и живые темные глаза. Вступив в подростковый возраст, они по очереди становились то упрямыми и вредными, то медлительными и ленивыми; то они целый день с надутым видом валялись в постели, то вдруг переходили от мрачной угрюмости к безудержному веселью, так что все в доме ходило ходуном. «Безумие, чистое безумие, — вздыхала их учительница миссис Фулер, — не представляю, как вы с ними справляетесь».

Исчезновение Элли настолько потрясло Мику, что даже год спустя он все еще чувствовал себя таким же одиноким и потерянным, как и в тот вечер, когда сестра не вернулась домой. Но хуже всего, с точки зрения родителей, было то, что Мика никак не желал принять тот факт, что Элли умерла. Несмотря на все уговоры родителей, Мика отказался идти на похороны, он улегся в постель Элли и пролежал там целые сутки. Мика приходил в такую ярость, когда при нем заговаривали о смерти сестры, что родители не решались даже упоминать имя Элли. Он не позволил маме выстирать постельное белье Элли, потому что простыни хранили ее запах. Родителям казалось, что образ Элли, точно призрак, витает в воздухе, она словно встала между ними и сыном. Они чувствовали, что со смертью Элли какая-то часть Мика тоже умерла, и оплакивали обоих детей. Это было тяжелое время для всех троих, как будто солнце погасло, и весь мир превратился в одну огромную черную дыру.

Мика не верил в смерть Элли. Полиция сказала, что, скорее всего, Элли случайно оступилась и упала в разлившуюся реку. Но Мика даже представить не мог такую нелепость, Элли была не настолько глупа, чтобы «оступаться и падать». Для того чтобы «случайно свалиться в реку», ей надо было перелезть через ограждение, установленное по обеим сторонам мостков, и главное, на Элли были новые кроссовки, которые ей подарили на Рождество. Она так гордилась ими, что однажды чуть не убила Мику, когда тот случайно наступил ей на ногу. Элли ни за что не полезла бы через ограждение, скорее уж она пошла бы в обход, чтобы не наступить в лужу и не дай бог не промочить обновку.

Мика точно знал: Элли жива, но находится где-то очень далеко. Он чувствовал неразрывную связь с сестрой, эта связь, точно невидимая нить, протянулась сквозь пространство и время; иногда она натягивалась так сильно, что Мика ощущал почти физическую боль. Он злился на родителей за то, что те сдались и приняли смерть Элли. Мика не верил людям, которые пытались убедить его, что сестры больше нет, ни полиции, ни учителям — никому. Он ненавидел их всех. Мика замкнулся; уйдя в себя, он предпочитал в полном одиночестве дожидаться возвращения сестры.

В тот момент, когда Элли, удирая от преследователей, носилась в небе над Лондоном, лавируя среди Золотых Башен, Мика проснулся в холодном поту, сердце колотилось в груди как безумное. Он сел на постели и уставился в темноту широко раскрытыми глазами. Кажется, ему приснилась Элли? Но Мика никак не мог вспомнить, что именно он видел во сне.

— Элли? — прошептал Мика.

Он знал, что сестра не откликнется на его призыв, однако Мика чувствовал: рядом с ним происходит что-то странное. Он затаил дыхание и прислушался к ночным звукам. Вот за стеной скрипнула кровать — это отец ворочается во сне и бормочет что-то невнятное себе под нос. А потом Мика уловил какие-то странные шорохи, совсем не похожие на обычные звуки ночи. Мика насторожился. Да, на лестнице слышны приглушенные голоса. Люди стояли возле их квартиры. Мика не мог разобрать слов, но одно было ясно: на площадке собрались люди, очень много людей, и они стараются говорить как можно тише. Интересно, что бы это значило? Мика бесшумно соскочил с кровати. Наверное, надо разбудить родителей.

Нет, немного подумав, решил Мика, не стоит никого будить.

Он бросил взгляд на часы. Четыре утра. Что же все-таки происходит? И почему с улицы доносится гудение мотора, для машин вроде бы рановато. Мика на цыпочках подкрался к окну, осторожно отодвинул занавеску и застыл на месте. За окном на расстоянии вытянутой руки висел полицейский аэромобиль. Сидевший внутри полицейский уплетал хот-дог, капая кетчупом на свои форменные брюки. Прошло несколько секунд, прежде чем страж порядка заметил, что за окном стоит обнаженный мальчик и, вытаращив глаза, смотрит на него. В первое мгновение полицейский замер и тоже уставился на мальчика, затем на его лице появилось испуганно-виноватое выражение, аэромобиль тут же нырнул за угол дома и исчез из вида. Мика задернул штору и в панике заметался по комнате в поисках своих джинсов, сердце в груди бухало кузнечным молотом. Наконец джинсы нашлись, Мика рывком натянул их и бросился к двери. Наступив босой ногой на что-то острое, он разразился тихими проклятиями и вылетел в гостиную, где на раскладном диване спали родители. Мика принялся тормошить отца за плечо.

— Пап! Мама! Проснитесь! — жарким шепотом звал Мика. — Там происходит что-то странное!

Отец заворочался под одеялом, затем приподнялся на локте и потер кулаком глаза.

— Что? — сонным голосом пробормотал он. Вид у отца был помятый, словно он всю ночь пролежал, уткнувшись лицом в подушку.

— У нас под дверью собрались какие-то люди, — испуганно прошептал Мика. — А за окном моей комнаты полицейский ест хот-дог.

— Почему ты так решил? — спросила мама, приподнимая голову от подушки. — Мика, может быть, это снова один из твоих кошмаров?

— Нет! — сжав кулаки, воскликнул Мика. — Это не сон. Я услышал шум мотора и отдернул занавеску. А когда полицейский понял, что я его заметил, он сразу исчез, но вид у него был такой встревоженный, словно он замышлял что-то нехорошее.

Отец неохотно вылез из постели и натянул халат.

— Дэвид, посмотри, что там за окном, — сказала мама. Она сидела на диване, напряженно вытянув шею, в темноте было видно, как поблескивают белки ее глаз.

Отец тяжело вздохнул, как человек, который понимает, что понапрасну теряет время, и направился к окну. Он слегка раздвинул жалюзи и сквозь образовавшуюся щелку выглянул наружу. Несколько секунд отец молча всматривался в предрассветную мглу. Мика стоял рядом, дыхание с шумом вырывалось у него из груди, мальчик никак не понимал, почему его охватил такой страх.