Сказки Севки Глущенко

ый день. И конечно, тыща помощников-адъютантов. Он только глазом мигнет, и сразу кому положено помчатся отправлять посылки… Но вообще-то Владик правильно засомневался: если каждый будет Сталину писать, у того не останется времени, чтобы страной управлять.

Но тут Севку зацепила одна мысль, которая появлялась и раньше, только он с ней ни к кому не приставал (он хотя и всего-навсего второклассник, но кое-что соображает).

– Мама… А ведь Сталин – самый лучший, правда? Ну, самый хороший среди людей, да?

– Конечно, – сказала мама. И посмотрела по сторонам.

– Но ведь хороший – это значит и самый скромный, да?

– Ну… разумеется…

– Ты ведь сама говорила.

– Да. А с чего ты вдруг об этом…

– Ну, если он скромный, почему он разрешает, чтобы его так хвалили: «самый умный», «самый великий», «самый-самый»? Это ведь…

– Сева… – сказала мама деревянным голосом и пошла быстрее. – Надо понимать. Народ его очень любит. Такую любовь трудно сдержать…

– Ну уж трудно! Да он бы только словечко сказал – все сразу бы рты прихлопнули! Его же все слушаются.

– Всеволод! – Мама опять оглянулась и крепко взяла его за руку. – Давай не болтать на улице. Ты говоришь, не думаешь, а люди услышат – мало ли что будет… За длинный язык никого не хвалят.

– А никого близко нет, – понимающе отозвался Севка. – Я же соображаю.

– А раз соображаешь, то давай договоримся: такие вопросы ты пока никому задавать не будешь. И особенно посторонним.

– Ты же не посторонняя…

– И всё равно пока помолчи.

– А «пока» – это сколько?

– Пока не подрастешь.

Так строго сказала мама, что Севка покладисто кивнул:

– Ладно…

– Потому что Сталин хороший и мудрый… – Мама опять оглянулась. – Но дураков и мерзавцев на свете много. Они услышат и скажут, что это я тебя таким разговорам научила. И сообщат куда надо…

– В НКВД?

Мама не стала говорить «помолчи» или «не твое дело».

– Именно, – тихо сказала она.

– Да, там уж разбираться не будут: попал – и крышка… – вздохнул Севка.

– Господи! Ты чьи это слова повторяешь?

Севка повторял слова старой соседки Евдокии Климентьевны. Историю о том, как попал в НКВД и сгинул задолго до войны ее муж, он слышал не раз. А попал за то, что на демонстрации нечаянно уронил в лужу портрет Ворошилова, и по этому портрету прошлись по инерции несколько человек…

Севка так маме и объяснил.

– Всё, – сказала мама. – Ни слова об этом.

И Севка опять кивнул. Хотя еще один вопрос вертелся на языке: «Если Сталин такой умный и добрый, почему он не разгонит дураков и мерзавцев? Он же всё видит и понимает!»

Этот вопрос он задал маме позже, года через три, когда они говорили друг с другом совсем по-взрослому и Севка умел о многих вещах молчать каменно. И мама, зная про это его умение, рассказала ему о многом. О том, что знала, и о том, про что догадывалась… В самом деле, как могли стать иностранными шпионами столько людей с тихой улицы сибирского городка, где жил Севка. А ведь из каждого двора