Теодосия и последний фараон

Чем дольше я копала, тем чаще начинала спрашивать себя, так ли уж обрадуется Гаджи, узнав, что за новую работу я ему нашла. Весь день копать лопатой в пыли и грязи – царское ли это дело?

И где, интересно, Гаджи сейчас? Я даже прекратила копать и задумалась. Может быть, он все же решил вернуться к уаджетинам? Нет. Я видела на конюшне Сефу, а без своей обезьянки Гаджи никуда не ушел бы.

С Гаджи мои мысли, разумеется, быстро перескочили на уаджетинов и их планы, но, почувствовав это, я сразу же прогнала эти мысли прочь. Все это больше не моя забота, то, что от меня требовалось, я уже сделала. А вот о чем положено думать археологу, когда он перебрасывает с места на место песок и камни, оставалось для меня загадкой. Я никогда не думала, что археологи так мало работают мозгами и так много – лопатой.

Ядвига и Румпф весь день копали рядом со мной. Стоило мне повернуться, и я едва не натыкалась на кого-нибудь из них. В конце концов мое терпение лопнуло.

– Черт побери! – сказала я. – Так я больше никогда ничего не найду!

Я не могла ошибаться сильнее, чем в эту минуту.

Я решила перейти на новое, совершенно бесперспективное место, надеясь на то, что хотя бы там назойливые мамины помощники оставят меня в покое. Действительно, так оно и случилось, они за мной не потащились. А место оказалось вовсе не бесперспективным.

Расчистив небольшой пятачок от щебня, я увидела под ним маленькое отверстие. Заинтересовавшись – и взволновавшись, – я принялась активнее работать лопатой и вскоре обнаружила маленький узкий колодец. Щебень прикрывал только вход в него, а сам колодец выглядел нетронутым.

Загадочный темный проход манил меня к себе, тянул, словно магнит. Я встала на колени и просунула внутрь руку с зажженным фонарем, а за ней и голову. Луч фонаря осветил прочные каменные стены и потолок – тоже прочный, без единой подозрительной трещины или щели.

Я почувствовала прикосновение к своей руке, едва не взвизгнула от страха, но успокоилась, увидев, что это Исида.

– Не делай так больше, – сказала я ей. – Меня едва кондрашка не хватила.

Исида села и принялась всматриваться в даль.

– Ну, что скажешь? – спросила я. Вместо ответа Исида вильнула хвостом, пошла вперед и вскоре скрылась в темноте. – Там безопасно? – крикнула я вслед.

Исида вернулась на мой голос, ткнула меня носом в руку, развернулась и вновь исчезла в колодце.

– Надо полагать, безопасно, – пробормотала я и оглянулась через плечо. Мама, Ядвига и Румпф стояли кружком, сблизив головы, и что-то обсуждали. Отлично. Я проверила, хорошо ли застегнут ремешок на моем пробковом шлеме, крепче ухватила фонарь и вползла внутрь колодца. Сразу за входным отверстием он расширялся, и я могла встать во весь рост.

Спустя несколько секунд меня обступила непроглядная темнота, только за моей спиной осталось маленькое светлое пятнышко – вход в колодец. Я зажгла свой фонарь и направила его на стены. Они оказались целиком покрыты тонкой резьбой, на которой удивительно хорошо сохранились краски, нанесенные древними художниками тысячи лет тому назад.

Рисунки на стенах изображали сцены жертвоприношений, которые совершал фараон (и это в самом деле был Тутмос III!), то вместе с богом Амуном, то с богом Манту. На одной фреске Амун указывал Тутмосу дорогу, на другой фараона обнимал Манту.

Я так увлеклась фресками, что перестала смотреть под ноги и вскоре сильно ударилась большим пальцем о лежавший на дне колодца камень.

– Ай! – прошипела я, крутясь на месте. На шум прибежала Исида. Она села и стала спокойно дожидаться, пока я не закончу завывать. Конечно, ей что! Она в темноте все как днем видит! Мне бы так!

Когда боль в пальце из нестерпимой стала терпимой, я снова двинулась вперед, не забывая теперь светить себе под ноги. Исида снизошла до того, чтобы любезно сопровождать меня, великодушно оставаясь в поле зрения.

Туннель все тянулся и тянулся, постепенно сужаясь, поскольку потолок имел небольшой наклон вниз, а пол слегка поднимался наверх, и наконец стал таким узким, что мне пришлось опуститься на четвереньки. Когда я стала опасаться, что не смогу продвигаться дальше и мне придется вернуться назад, впереди показалось темное отверстие. Исида села и ждала, когда я подойду ближе, а когда это случилось, махнула хвостом и проскочила в отверстие. Я задумалась. Там, наверху, меня уже, наверное, хватились и ищут? Я хмыкнула и покачала головой. Кого я хочу обмануть? Себя? Никто никогда не спохватывался, что меня нет. Каждый раз, спеша домой и боясь, что мое отсутствие обнаружили, я понимала, что никто и не заметил, что я куда-то уходила.

Эта мысль разозлила меня. Я крепче сжала в руке фонарь, протиснулась в горловину туннеля и моргнула.

Сквозь щели в потолке внутрь падали слабые, похожие на длинные бледные пальцы лучи солнечного света. Они освещали маленькое внутреннее святилище храма. Его северную и южную стену украшали изображения богини неба Хатор, а западную и восточную стену – изображения богини Исиды. Следовательно, святилище посвящено этим богиням.

В лучах света танцевали пылинки. Нет, постойте! Я присмотрелась внимательнее и поняла, что это не обычные пылинки, а бледные, лениво кружащие в воздухе символы власти и древние иероглифы.

Я сделала несколько шагов вперед, испытывая очень странное ощущение – мне казалось, будто я иду вброд по медленно текущей реке, только вода в ней теплая, ласковая и скорее сухая, чем мокрая. Я отвела руку в сторону, чувствуя, как обтекают мою ладонь невидимые легкие теплые струйки. Они касались моей кожи не настойчиво, как это бывает, когда сталкиваешься с проклятиями, а мягко, нежно, словно игривый ветерок.

Я погрузилась в абсолютную тишину – мне еще никогда не доводилось оказаться в таком тихом и мирном месте, как это. Здесь я чувствовала себя в полной, абсолютной безопасности. И только здесь и сейчас я поняла, насколько я несчастна. Как мне не хватает заботы и ласки. Сколько гнева и боли тяжелым камнем лежит у меня на душе, не говоря уже об огромной бреши, зияющей в моей жизни на том месте, которое, как я теперь понимаю, должен был бы занимать мой дедушка.

Груз переживаний, связанных с путешествием и незаметными исчезновениями из дома, постоянное волнение за всех: Гаджи, маму, Ови Бубу, даже за унылого Ядвигу. К моему горлу подкатил комок, в глазах защипало, и я заплакала.

Я плакала о Гаджи, который потерял свою сестру, а не найдя ее, прилепился ко мне и упустил свой шанс зажить по-царски. Я плакала об Ови Бубу, который хотел только одного – прощения за то, в чем он провинился перед жестокими уаджетинами. Я плакала о майоре Гриндле, который пожертвовал значительной частью своей жизни, чтобы изучить и освоить опасные – и незаконные – виды боевой магии. Я плакала о своей бабушке, на глазах которой сходил с ума любимый ею человек, и о своем папе, который был настолько сломлен этим, что сам захлопнул перед своим носом дверь, ведущую в мир невероятных чудес. Я плакала даже о Ядвиге, который не умел улыбаться и радоваться жизни.

Но прежде всего я плакала о себе самой. Я устала вести двойную жизнь, устала от необходимости постоянно быть то услужливой, то блестящей из страха, что иначе родители забудут о моем существовании. Я плакала оттого, что нет дедушки, который мог бы уверить меня в том, что я не сумасшедшая и не белая ворона, а нормальный, полноправный член нашей семьи.

Постепенно я выплакалась, но и утихнув, продолжала сидеть, опустив свою голову на колени, наслаждаясь ощущением полной внутренней опустошенности и все глубже погружаясь в состояние небесного покоя – его волны неслышно накатывали на меня, словно гладили меня по голове невидимой легкой и теплой рукой.

Это ощущение было настолько жизненным, что я даже оторвала от коленей свою щеку и огляделась. Никого. Только я и моя кошка.

И еще загадочные пылинки. Пока я ревела, как маленькая, солнце переместилось по небу, изменился и угол наклона солнечных лучей – теперь они падали на левую сторону моего тела, и в них танцевали, роились золотистые невесомые символы.