Последнее предупреждение

Надж храбро подходит к могиле. Старается что-то сказать, но начинает плакать. Притягиваю ее к себе, обняв за плечи.

Перевожу глаза на Игги. Точно почувствовав это, он как-то неловко дергается и говорит осипшим голосом:

— Мне нечего сказать.

Теперь очередь Клыка. Но он отступает назад, знаком пропуская меня вперед. Тотал рыдает у меня в ногах. Осторожно переступаю через него и подхожу к краю могилы. В руках у меня две лилии. Я бросаю их на гроб моего сводного брата. Я в стае главная, и они все ждут моей прощальной речи. Но как я могу высказать все, что чувствую? Ари, однажды убитый мной, в конце концов, стал защищать меня и стаю. Во второй раз он умер прямо у меня на глазах. Я знала его мальчонкой, я знала его здоровенным ирейзером. Я сражалась с ним буквально не на жизнь, а на смерть, а закончила тем, что, в конце концов, предпочла его своему лучшему другу. Я ненавидела в нем абсолютно все, а потом обнаружила, что половина человеческой ДНК у нас общая.

Несмотря на мое всегдашнее красноречие, для всего этого у меня нет слов. Я кому угодно зубы заговорю, но какие, к черту, слова найдутся для прощания навеки с семилетним ребенком, который был обречен с рождения?!

Клык подходит ко мне и легко проводит рукой по моей спине. Пытаюсь хоть что-то прочесть в его черных глазах. Безрезультатно. Он кивает, гладит меня по волосам, делает еще один шаг вперед и бросает на гроб горсть земли.

— Ари, прости. Жаль, что все так печально кончилось, — даже с моим сверхчутким слухом его едва слышно. — Ты был славным малым, а потом настоящим чудовищем. Я не доверял тебе до самого конца. Я тебя не знал и знать не хотел. — Клык останавливается и откидывает со лба упавшие на глаза слишком длинные волосы. — Теперь я об этом очень жалею. Страшнее трагедии, чем твоя жизнь, не представишь!

Что же это получается, наш кремень-парень расчувствовался? Эмоции свои выплеснул? И от этого во мне точно плотину прорвало. Из глаз хлынули слезы. Я даже не пытаюсь их больше сдерживать. Зажав себе рот обеими руками, я только стараюсь не рыдать вслух. Надж и Ангел крепко обнимают меня с двух сторон, и обе чувствуют, как вздрагивают мои плечи. Все мы сбились в одну тесную кучу, все обнялись крепко-крепко. А я кладу голову на плечо Клыку и горько-прегорько плачу.

4

Ты, дорогой читатель, прекрасно знаешь, что покой нам только снится.

Как только наши слезы немного поутихли, как только мы смогли оторваться друг от друга, и когда Ари был, наконец, похоронен, Джеб говорит:

— Нам пора! — Лицо у него бледное и несчастное. — Доктор Мартинез и я уже говорили тебе о поездке в Вашингтон. Нам обоим кажется, что ваше участие в этой встрече имеет чрезвычайное значение.

Он вздыхает и старается не смотреть на свежую могилу.

— Напомни-ка мне, в чем там такая важность? А то я вроде бы запамятовала. — Я очень стараюсь переключиться на насущные вопросы нашей жизни. — Ты говорил, там что-то с правительством связано и все такое?

Джеб зашагал из леса. Я с ним рядом, впереди. Стая настороженно следует за нами по пятам. Клык идет замыкающим.

— После того, что случилось в Германии, — начинает Джеб, — с нами вошли в контакт исключительно влиятельные люди из правительства. Люди, которые понимают всю серьезность положения. Я тебе гарантирую, они на нашей стороне.

Я чуть было не ляпнула: «Какая-такая „наша сторона“? Сам-то ты на чьей?» — но удержалась и промолчала.

— Они с нетерпением ждут встречи с вами, — продолжает Джеб свои уговоры. — Если честно, эти люди могли бы стать могущественными и важными союзниками. Могли бы предложить и поддержку, и защиту. Но они привыкли ничему не верить на слово, привыкли держать все под своим контролем. Поэтому они хотят увидеть чудесных детей-птиц своими глазами, — закончил он с извиняющейся улыбкой.

— Если под «чудесными детьми» ты подразумеваешь невинных младенцев, зачатых в пробирке, у которых спираль ДНК была искусственно развернута и смешана с двумя процентами птичьего генотипа, тогда это мы и есть, — отвечаю я ему. — Поскольку это, действительно, чудо, что мы не совершенные уроды и не мутировали в какие-нибудь полные отходы генетического производства.

Джеб поморщился и коротко кивнул, по всей вероятности, принимая ответственность за ту роль, которую он сыграл в нашей короткой и трудной жизни.

— Значит, ты меня поняла. Они хотят с вами встретиться. Твоя мать, доктор Мартинез, и я настоятельно рекомендуем вам согласиться на эту встречу.

Тем временем мы уже вышли на опушку леса. В чащу царапиной врезается тонкая длинная взлетная полоса. На ней в ожидании застыл индивидуальный самолет обтекаемой формы, а по обе стороны трапа вытянулись по струнке двое секретных агентов-охранников.

Лихорадочно соображая, я замираю на месте в десяти ярдах от самолета. Ничего не поделаешь, привычка никому не доверять берет свое. Но в нас никто не стреляет. Из леса не бегут наперерез ни толпы ирейзеров, ни когорты флайбоев.

— Не знаю, — я озадаченно смотрю на самолет. — Как-то странно, что никто мешки на головы нам не набрасывает.

Клык стоит рядом со мной и усмехается.

Джеб уже ушел вперед и, повернувшись, торопит:

— Макс, мы же с тобой обо всем договорились. Самолетом до Вашингтона много быстрее, чем на собственных крыльях.

Ты, дорогой читатель, может, собираешься спросить, не учимся ли мы в летной школе. Особенно, если ты новенький и еще не знаешь про нас всех подробностей. Пожалуйста, не стесняйся, спрашивай. А я тебе в ответ расскажу про те два процента птичьей ДНК, о которых только что напомнила Джебу: мы на 98 процентов люди, а на два — птицы. У нас у всех есть крылья. И мы умеем летать. А теперь продолжай читать. Скоро тебе все станет совершенно ясно.

— Ага… — Меня по-прежнему гложут сомнения. Больше всего на свете мне хочется сейчас развернуться, побежать и взмыть в небо. Со всепоглощающим чувством свободы ощутить, как меня отрывают от земли мои собственные мощные крылья…

А Джеб вместо этого стремится затолкать нас всех в железную мыльницу, как сардины в банку.

— Макс, — Джеб добавляет нежных тонов в свой регистр, и я автоматически настораживаюсь еще больше. — Ты что, мне не доверяешь?

Шесть пар глаз разом нацелились на него. Если вместе с Тоталом, то семь.

Я мысленно перебираю возможные ответы:

а) сардонически рассмеяться — всегда полезно;

б) закатить глаза и презрительно фыркнуть;

в) бросить саркастическое «ты, дружок, наверное, шутишь».

В данной ситуации любой из подобных ответов будет вполне уместен. Но за последнее время я, кажется, слегка повзрослела. Причины? Отчасти, разбитое сердце. Отчасти, пережитая смерть Ари. Отчасти, обретение родителей. В целом, скажу тебе честно, все это, дорогой читатель, способствует взрослению.

Поэтому я серьезно смотрю на Джеба и говорю:

— Нет, тебе не верю. Но верю своей маме. А она почему-то на тебя полагается. Так что не волнуйся, мы загружаемся в самолет.

Уверенным шагом направляюсь к трапу, но успеваю заметить в глазах у Джеба боль и сожаление. Интересно, смогу я когда-нибудь забыть все его предательства и все несчастья, причиненные им и мне, и всей стае. Пусть у него были причины и оправдания. Пусть он считал, что на стороне наших врагов он мог втихаря нам помочь, пусть думал, что все, что он ни творит, делается во имя благой цели и моей высокой миссии.

Я все равно так легко никого не прощаю.

И никогда никому ничего не забываю.

5

В этом самолете не было обычных рядов сидений. Внутри он был больше похож на жилую комнату, гостиную, с диванами, креслами и журнальными столиками. Там нас встретили еще несколько агентов секретной службы, и, сказать по правде, они меня не на шутку напугали. Пускай мне даже известно, что это те самые люди, которые временами охраняют самого президента, но что-то есть нездоровое в мужиках, одетых в строгие черные костюмы, с солнечными очками на носу и с крошечными переговорными устройствами на лацканах. Лично меня от них передергивает.