Агония

— Спасибо. — Мика откусил кусочек и прожевал, стараясь не морщиться.

— Ну, так ты расскажешь о своих скучных кошмарах? — спросила Хелен.

— Ну, если хотите…

— Выкладывай, — Хелен с энтузиазмом закивала головой, — обожаю захватывающие триллеры.

Мика доел пирожное, Хелен протянула ему еще одно, но Мика осторожно положил его на скатерть рядом со своей чашкой.

— Тебе снится один и тот же кошмар или каждый раз разный? — спросила Хелен.

— Один и тот же, — сказал Мика.

— С чего он обычно начинается?

Мика вспомнил начало своего сна и внутренне содрогнулся. Сейчас он не был уверен, хочется ли ему говорить об этом с Хелен. Мику охватило знакомое чувство ужаса, который не отпускал его даже после пробуждения и черным облаком преследовал в течение всего дня.

— Ты передумал? — спросила Хелен, наблюдая за тем, как Мика катает пальцем по скатерти крошки. — Неважно, мы можем поговорить о чем-нибудь другом или сыграть партию в покер.

— Нет, я действительно хочу рассказать вам мой сон. Просто… просто это очень страшно.

— О, я заинтригована. Начинай, пожалуйста, не томи.

— Ладно. — Мика сделал глубокий вдох. — Вначале я лежу на больничной койке. Больница похожа на ту, куда меня привезли… ну, в тот раз, когда я начал задыхаться. Я открываю глаза и вижу колышущуюся зеленую занавеску, а потом понимаю, что они забрали мою одежду и надели на меня больничную распашонку — вы знаете, такая дурацкая штука с завязками на спине, которая едва прикрывает задницу.

— А, да-да, знаю. Ненавижу эти больничные рубашки, — горячо воскликнула Хелен. — Совершенно неподобающая одежда для приличного человека, но для кошмара самый подходящий наряд. Но я тебя перебила, извини. Продолжай, пожалуйста.

— Занавеска начинает шевелиться, как будто кто-то хочет откинуть ее, но не в одном месте, а по всей длине. Потом она вспучивается, и я вижу контуры лиц, как если бы люди прижимались к ней с другой стороны. Вдруг картинка меняется, как в театре, когда поднимают занавес, и я оказываюсь среди этих ужасных людей. Они толпятся вокруг моей кровати, толкают друг друга и склоняют головы то вправо, то влево, как будто хотят получше рассмотреть меня.

Хелен удовлетворенно кивнула.

— Почему ты называешь их ужасными? Что тебе в них не нравится? — спросила она.

— Их головы, — Мика запнулся, — Боюсь, это прозвучит глупо…

— А ты попробуй, — подбодрила его Хелен, — Итак…

— Вместо нормальных голов у них на плечах старые телевизоры, знаете, такие квадратные ящики со стеклянным экраном, большие и тяжелые. Они слишком тяжелые для их тонких шей.

— А, знаю, — подтвердила Хелен, — когда я была маленькой, у меня в спальне стоял такой. Изображение было ужасным.

— Бог мой, да вы действительно ужасно старая, — воскликнул Мика и тут же прикусил язык. — Ой, извините, я не хотел.

— Ничего, все в порядке, — расхохоталась Хелен. — Я действительно ужасно старая. А лица у этих людей есть?

— Есть. Они видны на экранах телевизоров. Это очень страшные лица, похожие на скелеты, кожа сухая и желтая, плотно обтягивает скулы, и волос на голове почти нет, они похожи на мумии. Люди начинают разговаривать, они обсуждают, как им лучше приготовить меня. Одни говорят, что предпочли бы съесть меня в виде отбивной, а другие настаивают, что рубленый бифштекс будет вкуснее. А в ногах кровати стоит Главный Мясник, он ничего не говорит, просто точит нож и пристально смотрит на меня. И тут меня охватывает настоящий ужас, я пытаюсь пошевелиться и не могу. Я парализован. Вдруг комната погружается в темноту, экраны начинают светиться еще ярче, теперь я вижу только их лица. Люди перестают спорить, они молча смотрят на меня и облизывают свои морщинистые губы длинными шершавыми языками.

— Ты узнаешь кого-нибудь из них? — спросила Хелен. — Это учителя из твоей школы или, может быть, человек с ножом похож на полицейского, который сообщил вам о смерти Элли?

— Нет, — Мика поежился, — Но они очень старые, напоминают ходячих покойников.

— Твои ходячие покойники смахивают на людей, которые принимают таблетки бессмертия, — пренебрежительным тоном сказал Хелен. — Ничего глупее не придумаешь — платить сумасшедшие деньги за горсть таблеток, чтобы стать похожим на скелет и пугать окружающих своей физиономией. И все это ради лишних пяти-шести лет жизни. Взять хотя бы наш парламент, настоящая гробница. После Эпидемии все самые отвратительные люди заняли все самые высокие посты. Таблетка бессмертия — это самое вредное изобретение нашего времени. Я считаю, что люди должны достойно уходить из жизни, когда приходит их срок. Но это только между нами, я не стала бы распространяться на подобную тему с малознакомыми людьми. — Хелен многозначительным взглядом уставилась на Мику поверх своей чашки.

— Я понял, — улыбнулся Мика.

— Что еще ты можешь рассказать о телеголовастиках? — спросила Хелен.

— Большинство из них мужчины, но я заметил парочку женщин. А в конце Главный Мясник вскидывает руку с ножом, и я вижу, как лезвие сверкает в голубоватом отблеске его лица-экрана.

— А чем все заканчивается? Они сжирают тебя в виде отбивной или рубленого бифштекса? — поинтересовалась Хелен.

— Не знаю. Я кричу и просыпаюсь. Мои вопли пугают маму.

— Еще бы, — хмыкнула Хелен.

ГЛАВА 5

Розовый яд

Жить в квартире-раскладушке было не так-то просто. Единственная зелень, которую видели обитатели этих квартир, была зеленая плесень на стенах соседних домов. После того как на Земле случилась Эпидемия и большая часть планеты стала непригодна для жизни, людям пришлось оставить насиженные места и, навсегда позабыв о том, что такое солнце, лес и зеленая трава, переселиться в города вроде Барфорд-Норда, которые специально построили для беженцев. Здесь начинало казаться, что все население земного шара сгребли в одну кучу, бросили в огромный котел и тщательно перемешали, а затем разлили по бетонным коробкам. Например, соседом Мики был человек из Монголии, который большую часть жизни прожил в войлочной юрте; этажом выше жила женщина из Перу, когда-то она работала на ферме по разведению лам, теперь все они жили в квартирах-раскладушках. Существование в столь ограниченном пространстве научило людей терпению. Если ты живешь в квартире размером с носовой платок, раздражаться бессмысленно. Для того чтобы достать одну вещь, сначала надо убрать другую, а если ты делаешь это в спешке, то все пойдет наперекосяк и в результате вместо спагетти у тебя на тарелке окажется бельевая веревка. Если обитатели квартир-раскладушек хотели воспользоваться кухней, сначала им нужно было сложить диван, если же они хотели принять душ, прежде нужно было отодвинуть в сторону обеденный стол. Когда они поворачивали кран в ванной, душ начинал шипеть и плеваться ржавой водой; когда они слишком громко чихали, от буфета отваливались ручки, а стены были настолько тонкими, что они слышали, как их соседи чиркают зажигалкой. Единственный предмет мебели, который они могли себе позволить, — это раскладной диван перед телевизором.

Но жаловаться на тяжелую жизнь было так же бессмысленно, как сердиться на тесноту квартиры, поскольку ничего изменить все равно нельзя. Никому не под силу совершить чудо и снова сделать мир прекрасным. Тропические леса, бескрайние зеленые поля, светлые березовые рощи и чистые реки навсегда исчезли с лица земли; нашествие животных и последовавшая затем эпидемия чумы загнали людей за бетонную Стену. Время шло, и постепенно они привыкали жить в этом каменном аду. Хотя были в такой жизни и положительные моменты. Например, поссорившись, люди не могли просто хлопнуть дверью и уйти (если, конечно, вы не готовы переселиться на лестничную площадку), поэтому люди старались быть более терпимыми друг к другу. Если не считать мелких ссор, семья Мики жила дружно, и так продолжалось до того дня, когда, вернувшись из школы, Мика заявил, что его хотят отравить.

Школа Мики ничем не отличалась от других школ, которые строились в городах для беженцев: серый бетонный куб поддерживали четыре стальные сваи, покрытые ржавчиной и коричневыми водорослями. Сваи казались слишком тонкими, чтобы удержать над водой тяжеловесную конструкцию и находящихся внутри детей. Школьный двор заменяла залитая бетоном площадка с осклизлым полом, втиснутая в узкое пространство между сваями под зданием школы. В результате получалось, что над головами детей, игравших на такой площадке, нависала бетонная глыба, а внизу плескалась холодная черная вода. Тусклые лампочки освещали длинные коридоры, в которых пахло сыростью и плесенью; голые стены классов сливались с серыми бетонными полами. Здесь не было даже настоящих окон, на одной из стен висел длинный ряд фотографий, на которых были изображены красивые пейзажи, существовавшие на Земле сорок лет назад. Другая стена была увешана красочными плакатами с изображением пораженных чумой животных — налитые кровью глаза, оскаленные пузырящиеся пеной пасти внушали детям ужас. Рядом с плакатами висели две карты. Одна — с многочисленными изумрудно-зелеными островками, которыми были обозначены леса, — давала представление от том, какой Земля была до Эпидемии. На второй карте ученики могли видеть, во что она превратилась после катастрофы: серая заплатка в верхней части земного шара означала территорию, огражденную Стеной, за которой находились современные бетонные города. Остальное пространство было закрашено грязно-желтым цветом, здесь раскинулась безжизненная пустыня, покрытая толстым слоем ядовитой пыли и пепла. Кроме этих мрачных картинок, иных украшений в классах не было. Да и зачем, если в школе учились дети беженцев — они родились после Эпидемии и все равно никогда в жизни не увидят ни леса, ни травы. У них даже не было настоящих учителей, вместо живых людей с ними общались рисованные человечки, которые появлялись на мониторах, установленных на каждой парте. Классная руководительница Мики, миссис Фулер, восседала за учительским столом, однако ее единственной обязанностью было следить за дисциплиной и орать на учеников, чтобы они заткнулись и слушали своих мультяшных преподавателей.