Оборотни

Мы переживаем жестокий момент, Маркус. Этот тип не делает такое для забавы.

Каас наклонился вперед, поставил Эдема на ноги и вызвал охранников. Эдем не сопротивлялся: не было смысла растрачивать силы, если в ответ он мог получить только очередное избиение. Он должен был выжидать, сохранять терпение, пока не придет время действий. Ведь всегда наступал для этого момент. Задача заключалась в том, чтобы разгадать его, не пропустить нужного мгновения.

— Наши люди добиваются от него признания, докладывал Краган.

— Вы что-то слишком долго тянете, — резко возразил Фрик, и в голосе его прозвучала явная озабоченность. — Нам необходимо выяснить, что замышляли эти люди. У меня нет времени на это дерьмо. Больше и не остается времени. Мы должны привести себя в готовность. Наш момент наступает.

Они находились в большой комнате на втором этаже, которая служила для Фрика кабинетом. Когда-то это была спальня хозяина, и окна ее с восточной стороны выходили на лес. Фрик любил взирать на зимний пейзаж с сильным снегопадом.

— Мы не должны позволить, чтобы это дело замедлило наши усилия, — сказал Краган, придвигаясь к Фрику. — Но нам нужно узнать, что же…

— Что нам нужно узнать, я знаю сам. Вам надлежит это выполнить.

— Это исполняется, но…

— Вы спрашивали, почему они здесь?

— Да.

— И они ничего не сказали?

— Пока нет.

— А зачем им понадобилось убивать Триммлера? И Гуденаха?

— Если они сделали это.

— Так вы не думаете, что это они? — Фрик развернулся, чтобы посмотреть в лицо своего адъютанта, пораженный его ответом.

— Я не знаю. Просто не вижу, зачем бы им понадобилось это.

— А зачем же им тогда приезжать сюда? В Дрезден. Затем в Heide. Если не для того, чтобы заманить нас в ловушку? С помощью властей. Или американцев.

— Но их фотографии даны по всем сводкам новостей. Фотографии, которые могли исходить только от американцев или же от англичан, — осторожно ответил Краган.

Фрик ненавидел, когда ему возражали, и часто впадал в ярость, когда его ставили в такое положение. Но на этот раз Фрик задумался.

— Тогда это русские. Чтобы привести в замешательство американцев. И вынудить нас раскрыться.

— Это весьма вероятно, фюрер.

— Есть ли какие-либо изменения в Берлине? — спросил Фрик, внезапно меняя тему.

— Бюле говорит, нет.

— Надеюсь, он держит язык за зубами.

— Он же газетчик. Он привык к секретам. — Краган не добавил, что сам он никогда не верил этому владельцу газет, который заседал в Совете. И не потому, что тот был сколько-нибудь не лоялен делу, а потому, что он слишком уж наслаждался своей значимостью.

— Он еще привык и к утечкам информации, — заметил Фрик, — но в данный момент, кроме него, у нас в этой среде никого нет.

— Если и произойдут какие-либо перемены, я уверен, что нам удастся вовремя узнать об этом. Но, думается, этого не будет. Такие вещи планируются и отрабатываются задолго до самих событий.

— Пока никто не начал что-то подозревать. Поэтому выясните, что знают этот англичанин и его женщина. У них может оказаться ключ, который спасет нас.

Страх ее перешел в отрешенность, затем в тоску, а теперь в гнев. Группа штурмовиков грубо оттащила Билли от горевшей машины и запрятала ее в дрезденский Heide. Она вспомнила свои вопли, вспомнила, как один из штурмовиков ударил ее по лицу, чтобы она заткнулась. Когда они тащили ее от полыхавшего «ауди», Билли оглянулась и увидела, что Эдем лежал на дороге, прикрываясь от сыпавшихся на него ударов. Она закричала им:

— Не бейте его! Не бейте его!

Но крик ее затерялся в общей кутерьме, а затем ей снова дали зуботычину, на этот раз сильнее и с угрозами. Она почувствовала, что ее верхняя губа разбита, ощутила вкус крови и больше не открывала рта. Она могла только думать об Эдеме и молиться, чтобы с ним было все в порядке.

Ее бросили в джип и завезли в Heide через лес к большому деревянному зданию, запрятанному в деревьях. На руках ее пронесли из машины через главный вход по коридору в маленькую комнатку. Комната была без окон, совершенно пустой, там она провела последние девять часов.

Никто ее не посещал. Единственным свидетелем ее присутствия здесь была яркая лампа, укрепленная высоко на потолке и покрытая толстым стеклянным колпаком с мутными полосками. В комнате не было мебели, только облицованные деревом стены и деревянный пол. Все это было неуютно, но дерево защищало от холода.

Когда страх ослабел, она стала стучать в запертую деревянную дверь. Ответом явился смех охранников, которые располагались по другую сторону двери.

Она села в углу напротив входа, губа ее сильно болела. Попыталась представить себе, что в такой ситуации ожидал бы от нее Эдем, как он хотел бы, чтобы она себя повела. Она долго старалась взять себя под контроль, оттолкнуть от себя страх.

«Это нелегко для бабы средних лет вроде меня», — пошутила она сама с собой. Затем она занялась своими опаленными волосами, полизала свою разбитую губу и попыталась подправить свои сломанные ногти. По крайней мере, у нее будет более приличный вид, когда они, кто бы они ни были, войдут к ней. Увидел бы ее сейчас Питер! А Гейри? Этот, без сомнений, занят в эту минуту своей последней поклонницей. Будьте вы прокляты! Все, все! Это не имело уже никакого значения. И она плакала по Эдему, плакала потому, что боялась его смерти, боялась потерять то, что так неожиданно нашла.

Наконец она взяла себя в руки. Сосредоточилась. Настроилась на волю Эдема, чтобы терпеливо ждать, что же произойдет дальше.

Через девять часов после того, как она была заточена в этой комнате, к ней бесцеремонно бросили Эдема. Дверь быстро открылась и закрылась, и он неожиданно оказался с ней.

Волосы его прилипли к темени. Он был без рубашки. На спине и под мышками виднелись глубокие порезы. На руках и на плечах следы ожогов. Штаны были еще на нем, но «молния» их была разорвана, и немногие части его тела оставались без кровоподтеков.

— Привет, принцесса, — мягко произнес он опухшими губами.

— Привет, ушлый парень. — Она не знала, что еще сказать, придя в ужас от того, что они с ним сделали.

Он улыбнулся. Затем сознание его отключилось.

Она бросилась к нему, заключила его в объятия и прижала к себе. Через некоторое время она положила его на спину и проверила его тело. Она не обнаружила переломов, и дыхание его было ровным. Она стала лизать его лицо, смывая с него грязь и кровь, охлаждая припухлости вокруг глаз и на щеках. Это казалось ей вполне естественным. Ничем, кроме языка, она не могла ему сейчас помочь. И действительно, ее слюна и дыхание помогли его телу восстановить саморегуляцию.

Вторично придя в себя, он внезапно принял сидячее положение. Ей было заметно, что он старался сосредоточиться, снова совладать со своим рассудком и телом, сфокусировать зрение. Она отошла, оставив его в углу комнаты, и остановилась там, где он мог ясно видеть ее.

— Серьезных нарушений нет.

— А где мы находимся? — Он говорил медленно и с трудом.

— Где-то в их лагере. — Она ругнула себя за очевидность ответа, за то, что не узнала, куда ее принесли. — Извините, я не… — И она замолчала, смутившись своим здоровым видом в сравнении с его. Он выглядел таким разбитым, таким беспомощным.

— Со мной все в порядке. — Он понял ее ощущения и попытался разубедить ее. — И вы все время были здесь?

— Да.

— И ничего не происходило?

— Ничего. Они просто впихнули меня сюда. Я никого не видела.

Он кивнул, почувствовав облегчение от того, что они оставили ее в покое, хотя и знал, что их мучения только начинаются.

— Что же они сделали с вами? — спросила она, не в состоянии больше скрывать свою тревогу. По лицу ее потекли слезы.

— Ну послушайте! Спокойнее. — Он пододвинулся к ней, протянув руки.

— Нет, — выпалила она, не желая, чтобы он двигался, повредил себе. — Нет. Лежите спокойно.