Год людоеда. Игры олигархов

Рамиз по-хозяйски осмотрел бар и потянулся к изящной костяной ручке. Вдруг он почувствовал щекотание в гортани, ставшее мгновенно назойливым и вот уже обжигающим его где-то в груди. Похожие неудобства и даже страдания ему приходилось не раз испытывать во время весенне-осенних простуд, связанных, по его мнению, с гнилым питерским климатом.

Дыхание стало сопровождаться сипением и хрипами. «Астматический синдром, — вспомнил милиционер один из диагнозов, поставленных ему врачами в ведомственной поликлинике на Малой Морской. — Подальше от пыли, меньше бумаг на письменном столе, переходите работать на компьютер…»

В голове образовалась назойливая помеха. «Что за ерунда?!» — возмутился Шалманбеков. До чего его всегда бесили любые сбои в работе очень редко дававшего знать о своей неисправности организма.

«Пьяная голова и огненная грудь, — определил свое состояние капитан. — Кумир что-то сделал? Кумир, падла!» — подумал Рамиз и вдруг увидел, что в двери, за которой исчез его желанный компаньон, образовалось застекленное окно, за которым — свет, а из него за капитаном наблюдает странная слонообразная голова.

«Да он же, блядь, в противогазе! — сообразил милиционер и попытался сунуть пальцы в ноздри рогатому украшению. Руки не слушались. Они оказались ватными и одновременно скрюченными. — Газом траванул! Хитрец двухметровый!»

«Стрелять! Только стрелять! — Капитан постарался извлечь из кобуры пистолет, но руки окончательно перестали ему повиноваться. — Не просчитал! Ты сам во всем виноват!»

Рамиз Шалманбеков почувствовал, как ему в горло сунули паяльную лампу, шея превратилась в почерневшую от сажи вытяжную трубу, торчащую над щитовым домиком в садоводстве его пожилых, ни в чем не повинных родителей, голова стала грецким орехом, который медленно, но неуклонно давили дверью о жесткий косяк, вместо языка у него объявилась автомобильная подушка безопасности, она вылезла изо рта и накрыла все лицо, глаза выкатились на бильярдное поле судьбы и растеклись по нему беззащитными яичными желтками.

Милиционер повалился на пол. Свернувшись, как самокрутка, он судорожно корчился на вихрастом, напоминающем морские водоросли темно-вишневом паласе. Рамиз различил, как отворилась дверь, из-за которой за ним наблюдал человек со слоновьей головой, в которого вдруг превратился его возможный компаньон, Семеныч. Этот человек, почему-то решивший расправиться со своим верным исполнителем, вступил в помещение и направился в сторону хрипящего капитана.

«Добьет, — подумал Шалманбеков, но Игорь прошел мимо, нагнулся к сервировочному столику, что-то произвел, и предмет отъехал в сторону. — Пытать решил, а что я ему сделал? Я ведь чист, как целка, чист! Мне Ангелина предлагала его завалить, а я ведь отказался, сразу отказался! За что же тогда?»

Рамиз почувствовал, что его схватили и потащили. Куда? Туда, где недавно стоял стол? Что здесь? Люк? И вот он уже куда-то сваливается, но совсем неглубоко, и падает на твердую поверхность. Он лежит на спине и видит, что наверху съезжаются две прозрачные створки, а над ними нависает слоновье лицо Кумирова.

«Смотрит, сволочь! — догадывается капитан и обоняет запах сероводорода. — В выгребной яме решил захоронить? Неужели нет ни одного шанса?! Эх, только бы сейчас выжить, тогда я уж…»

Рамиз почувствовал, что из-под него уходит поверхность, на которой он лежит, и он снова куда-то летит, вот он падает и испытывает еще большую, наверное адскую, боль. Голова его остается на поверхности, и он видит, как серная кислота разъедает его конвульсирующую плоть. Он исчезает.

В эту ночь соседи Евфросиньи Виленовны по лестничной площадке могли видеть, как к ее двери подошел и нажал кнопку звонка приземистый мужчина в ветхом пальто с поношенной хозяйственной сумкой в левой руке. Они даже могли слышать, как всхлипнул звонок, а Свальная усталым после трудового дня голосом заворчала: «Ну вот, на ночь глядя кого-то черт несет!» После этого наступила пауза, в течение которой пенсионерка, очевидно, следовала к дверям и рассматривала своего гостя сквозь пластмассовый глазок.

— Ирод, смерти моей хочешь?! — с угрозой произнесла пожилая женщина. — Опять кремлевскую охрану обезоружили?! На свою голову вы это зло натворили!

— Тоня умерла, — негромко сообщил гость. — Надо пойти ей глаза закрыть, чтобы смертью не пахло!

— Не лги, проклятый! — довольно громко отозвалась хозяйка, отперла и приоткрыла дверь, оберегаемую цепочкой. — Не может быть! Когда? Почему? Где она?

В этот момент мужчина произвел мгновенное движение правой рукой, раздалось легкое шипение, и в лицо Евфросиньи ударила распыленная струя из маленького дезодоранта, которым оказался вооружен гость. Пенсионерка едва слышно охнула и стала оседать, наваливаясь на дверь. Мужчина уперся рукой старухе в голову и втолкнул ее внутрь квартиры. После этого он достал другую емкость и направил из нее струю на цепочку. Он постоял около двери, с улыбкой озираясь по сторонам, а потом надавил на нее, и дверь подалась, оборвав разъеденную цепочку. Гость проник в квартиру и притворил за собой дверь.

После этого соседи примерно в течение полутора часов не смогли бы увидеть около квартиры Свальной никакого движения, а из звуков по-прежнему оставалась различимой лишь работа телевизора. Позже из квартиры вышел мужчина, а в его руках была не только значительно увеличенная в размерах сумка, но еще и солидный мешок из особо прочного полиэтилена.

Первыми свидетелями происшествия в квартире Евфросиньи стали Ваня и Настя. Когда глубоко за полночь брат и сестра Ремневы вернулись домой, то еще в лифте учуяли приятный мясной запах. Несмотря на плотную еду в приюте, они, честно говоря, уже успели изрядно проголодаться, потому что всегда хотели есть, и сейчас они почувствовали, как их рот наполняется вязкой слюной. Они даже не подозревали, что источником этого обнадеживающего на лучшую долю аромата является место их теперешнего проживания, предоставленное бабушкой в связи с лишением ими собственной квартиры по вине пропавшего без вести Поликарпа.

Ребята искренне обрадовались запаху готовящейся пищи и даже начали в уме каждый по себе строить различные иллюзии по поводу их сказочного обогащения. Ваня постучал в дверь условным стуком, на котором настаивала их немного странная бабушка. В ответ никто не отозвался. Ребята подождали, и Ваня вновь постучал. И снова — ничего. Тогда юноша достал ключ, который ему выдала дежурившая нынче в ночь на заводе имени Немо Антонина. Отпирая дверь, он замечал, как все соблазнительней становится запах жаркого. На его счастье дверь оказалась заперта только на один замок, ключ от которого бабушка иногда доверяла его непутевой мамаше.

Войдя в квартиру, Ремневы включили освещение и тут же поняли, что вступили во что-то красное, наверное краску, обильно разлитую в прихожей. Ваня подумал, что это, возможно, учинила пьяная мать, добывшая где-то краску для ремонта, который она уже давно собиралась провести в довольно запущенной бабкиной квартире, чтобы этим хоть как-то отплатить Евфросинье за ее постоянную помощь.

— Что это, варенье? — спросила девочка, вспомнив, как пузырилось на полу содержимое банки, оброненной однажды внезапно потерявшей из-за головной боли сознание бабы Фроси. — Оно забродило, да?

Они прошли на кухню. На пожелтевшем от копоти шкафу, висевшем над умывальником, было написано чем-то красным, как вначале подумали ребята, маркером: «Ешьте! Все горячее!» На плите стояли кастрюля и сковорода. Это была самая большая кастрюля из всего запаса посуды бабы Фроси. И сковорода была тоже самая крупная, привезенная сюда мамой Антониной.

Ремневы подошли к плите. Ваня решил приподнять на кастрюле слегка дребезжащую крышку, взял ее двумя пальцами, но тотчас испытал боль от ожога и отбросил ее в сторону. Ребята внимательно смотрели на содержимое их знаменитой кастрюли и постепенно понимали, что в наваристом бульоне покачивается разваренная и ставшая очень большой голова бабы Фроси. Голова плавала кверху лицом. Она подпрыгивала в кастрюле, словно пританцовывала, а из лопнувших глаз брызгали горячие жирные капли.