Год людоеда. Игры олигархов

«Почему они говорят так, что их даже не хочется слушать? — подумал Кумиров. — Может быть, существуют особые законы рекламы, по которым выходит, что так и надо обрабатывать потенциального покупателя, чтобы быстрее и выгоднее распродать свои тряпки и жратву? Неужели некрасота в самом деле притягательней красоты?»

Какие необычные лица! Может быть, на самом деле он все-таки умер и теперь перемещается лишь в качестве банального призрака? Игорь с раздраженным лицом вышел на станции «Гостиный двор» и тотчас столкнулся со встречным потоком пассажиров, которые почему-то были не в состоянии подождать несколько секунд своей очереди. «До чего людей тянет к разрушению и хаосу!» — повторил про себя давнее наблюдение Кумиров.

Он оказался в начале поезда и машинально посмотрел в сторону туннеля, идущего вверх. Потом перевел взгляд на часы, но совершенно не запомнил времени. Позже он обратил внимание на бедно одетого мужчину, несколько вычурно опершегося на большой серебристый куб, в котором, очевидно, хранилось какое-то местное имущество. Подобные геометрические фигуры всегда вызывали у Игоря воспоминания о цирке. Мужчина был напряжен и бледен. Вглядевшись, Кумиров понял, что этот человек мертв.

Женский голос сообщал что-то о движении поездов, но часть букв пропадала в эфире, и, наверное, только тот, кто обладал превосходной интуицией и чувством юмора, мог угадать, в чем суть каждого нового объявления.

Обстановка в метро показалась ему несколько странной. Он тут же допустил мысль о необъективности своего восприятия ввиду болезненного состояния и, конечно, редкого посещения подобных мест скопления разного люда, который здесь действительно представал самый, на его взгляд, экзотичный.

Поглядывая на местных персонажей, Игорь представил, что они оказались бы вполне уместны на холсте под названием «Страшный суд». Он всматривался в обтекающих его пассажиров и тайно изумлялся деформации и уродствам их лиц и фигур. Ему невольно вспомнились полотна Эль Греко, Франсиско Гойи и даже Пабло Пикассо.

Наиболее невыгодным для него в данной ситуации Кумирову показалось то, что все окружающие его люди представляют примерно один тип — бывшие кем-то в той прошлой жизни, когда имели достойную работу и их называли по имени-отчеству. Игорь чувствовал себя в этой среде не очень уютно и с надеждой ожидал встретить иные лица, но они никак не появлялись. Единственное, что его уравнивало с этой массой, — неподобная экипировка, которая, судя по выразительным взглядам, заслуживала всеобщего внимания.

Он видел, как множество рук тянется за Милостыней. Здесь были разные руки: старческие и детские, почти младенческие, крепкие и загорелые и бледные, словно бы и неживые и пораженные различными кожными недугами, увечные и покрытые татуировками. Кумиров различал выставленные на всеобщее обозрение гниющие ноги и даже испещренный зигзагами грубых швов воспаленный живот. Внезапно дорогу ему преградило инвалидное кресло. В нем помещался мужчина в очках с треснутыми стеклами, зафиксированных на лице вместо отсутствующих дужек белой засаленной бельевой резинкой. У мужчины отсутствовали ноги от самых коленей. При взгляде на гангренозные культи Кумиров не сразу согласился с тем, что перед ним то, что осталось у инвалида от ног. Мужчине было от тридцати до шестидесяти лет, на нем был надет грязный камуфляж, а небритое лицо затеняла армейская фуражка. На груди у него мерцал какой-то явно самодельный крест. «Конечно, самодельный, — согласился Игорь, — настоящий-то у него сразу отнимут!»

Отвернувшись от безногого инвалида, Кумиров чуть не сбил с ног маленькую смуглую азиатскую девочку. Она тянула к нему маленькую, почти черную сухонькую ручку и повторяла с очень глубоким звуком «а»: «Дай! Дай!» За плечами у нищенки что-то болталось. Вначале Игорю показалось, что девочка носит с собой весь свой примитивный скарб, но, вглядевшись, он различил две крохотные стопы, а переместив взгляд за другое остроугольное плечо девочки, встретил сморщенное личико младенца, который безучастно, словно рюкзачок, колыхался за спиной возможной сестры. «Умер уже? — подумал Кумиров. — И давно она его здесь таскает? Где же родители? Неужели им все равно? Может, их уже арестовали давно или убили, а она все так и колесит по метро и клянчит, а что дальше будет делать?»

Игорь решил перейти на «Невский проспект» и отправиться прямо в офис, где он сможет привести себя в порядок и приготовиться к ответственной встрече с одним из своих помощников. Он двинулся в обратную сторону — к лестнице, ведущей на пересадку. Подходя к ступеням, он обратил внимание на мужчину столь же убогого вида, как только что увиденный им покойник, этот человек стоял на середине лестницы, прислонившись лицом к мраморной стене, правой рукой он сжимал левую часть груди. Приближаясь, Кумиров понял, что мужчина умирает. Игорь подумал, что он может безбоязненно задержаться возле этого агонизирующего организма и проследить весь процесс расставания вечной души с отработанным телом. Впрочем, ему надо спешить, хотя еще не совсем понятно, куда и что его там, в этом избранном «куда», может поджидать?

До Кумирова донесся женский голос. Вначале он предположил, что, возможно, это кто-то поет, потом решил, что голос скорее всего звучит в его расстроенной памяти, но, пройдя еще несколько шагов, убедился в том, что песня действительно имеет своего реального исполнителя, — впереди стояла, прислонившись спиной к мраморному своду, пожилая миниатюрная женщина. Морщинистое лицо певицы иногда читалось среди непрерывного встречного потока людей. Оно напоминало сухофрукт с вырезанными щелками потухших глаз. Женщина исполняла арию, которую наверняка Игорю уже приходилось слышать, и не раз, но он не только не мог вспомнить ее названия, но даже не различал слов, возможно из-за гула и ропота, доминирующих на переходе с одной станции на другую. Подойдя поближе, он увидел, что женщина плавно дирижирует себе левой рукой, а в правой держит рулон из свернутой бумаги, который иногда подносит к поющему бескровному рту.

«Для чего это? — удивился Игорь. — Больная, которая считает, что у нее в руках микрофон? Или здоровая, которая использует специальный прием для усиления своего давно потерянного из-за тяжелой жизни голоса?»

Кумиров медленно миновал скосившую на него усталые глаза певицу и направился дальше. Вскоре он услышал звуки аккордеона. Когда Игорь оказался примерно на середине туннеля, связующего две станции, то увидел исполнителя. Это был старик пенсионного возраста в опаленной брезентовой плащ-палатке. Он лихо перебирал клавиши и задорно пел надтреснутым голосом:

Игоря Семеновича что-то насторожило в этом старике: то ли он его уже где-то видел, то ли этот старик ему кого-то напоминает? Он замедлил шаги и внимательно вгляделся в морщинистое лицо, обретавшее в мертвенном свете неоновых ламп эффект театрального грима и комичности. Старик заметил, что его изучают, посмотрел высокому бородатому мужчине в нищенском одеянии в глаза и понимающе подмигнул. Кумиров неуютно поморщился и ускорил шаги. В ожидании поезда он встал на краю платформы и тотчас подумал, насколько же легко от него сейчас избавиться. Толкнуть сзади на рельсы — вот, наверное, и все. Игорь посмотрел в туннель, куда должен вскоре умчаться его поезд. Оттуда светила пара огней, дальше было темно и бесконечно. Ему захотелось вдруг самому спрыгнуть вниз и умчаться в бездну. Вдруг в туннеле, ощущаемом им сейчас неким подобием собственной гортани, что-то произошло, какое-то быстрое движение, или ему померещилось? Да нет же, он различает впереди некоторое изменение рисунка, — что это? Кажется, лицо? Большое незнакомое лицо. Да нет же, бред! Опомнись! Что, до сих пор не восстановился?! Или все-таки лицо? Кумиров осмотрелся, не наблюдают ли за ним окружающие и не угадывают ли они его внезапное смятение? Потом он снова обратился к чернеющей перспективе. Но уже шел поезд. Надо было готовиться к посадке. Тошнотворно смердело мочой и перегаром. Кружилась голова. Во рту, в гортани наступила пустынная сушь. А впереди? Там, кажется, угадывались чьи-то глаза…