Черно-зеленый лес, или Шофер оранжевого грузовика

— Посмотри! — воскликнул Альберт. — У нее на животике уже начал прорастать пушок — это чтобы ей теплее было! — Он протянул руку и хотел было уже пощекотать этот нежный, шелковистый, желтовато-коричневый пух, неожиданно появившихся на животе младенца.

— Не прикасайся к ней! — закричала женщина. Она обернулась и посмотрела на мужа; глаза ее горели, и сама она сейчас походила на маленькую испуганную птицу, вытянувшую в его сторону шею, словно готовая в любой момент взлететь, броситься в лицо и выклевать глаза.

— Постой, погоди же, — проговорил он, отступая.

— Ты сошел с ума! — прокричала она.

— Мейбл, подожди минутку, пожалуйста, потому что если ты продолжаешь думать, что это штука действительно опасная… Ведь ты же действительно так думаешь? Ну ладно, хорошо. Слушай меня внимательно. Сейчас я намерен доказать тебе, Мейбл, раз и навсегда доказать, что маточное молочко абсолютно безвредно для людей, даже если его принимать в громадных количествах. Например, скажи, почему мы в прошлом году получили меда в половину меньше, чем обычно? Объясни мне это.

Отступив назад, он оказался в трех-четырех метрах перед ней, что позволило ему ощутить себя в большей безопасности.

— Причина сокращения вдвое нашего прошлогоднего урожая меда заключается в том, — растолковывал он медленно, чуть понизив голос, — что сто своих ульев я переоборудовал для производства маточного молочка.

— Что ты сделал?

— Ага, — прошептал он. — Я знал, что могу удивить тебя. И я продолжал заниматься все этим прямо у тебя под носом. — Его маленькие глазки мельком глянули на нее, а в уголках губ змеилась хитроватая улыбка.

— Но ты никогда не догадаешься, зачем я все это проделал, — сказал он. — Вплоть до сегодняшнего дня я не решался даже касаться этой темы, поскольку опасался, что это может… ну… отчасти смутить тебя.

Возникла небольшая пауза. Он сцепил руки перед собой на уровне груди и потирал ладони одну о другую, издавая при этом мягкий скребущий звук.

— Ты помнишь ту цитату, которую я прочитал тебе из журнала? Насчет крыс? Позволь мне объяснить, как все было дальше? «Стилл и Бардетт обнаружили, что мужская особь крысы, которая прежде была неспособна к размножению…» — Он заколебался, затем улыбка его расползлась шире, обнажая зубы.

— Ты ухватила мою мысль, Мейбл?

Она стояла неподвижно и смотрела на него.

— В тот самый первый раз, когда я прочитал эту фразу, Мейбл, я подпрыгнул в кресле и сказал себе, что если это действует на какую-то вонючую крысу, то не существует на свете таких причин, почему оно не подействовало бы также на Альберта Тейлора.

Он снова сделал паузу, наклоняя голову вперед и чуть поворачиваясь одни ухом в направлении жены, явно ожидая, что та что-нибудь скажет. Она, однако, ничего не сказала.

— И другое еще, — продолжал он. — Я почувствовал себя настолько восхитительно, Мейбл, настолько отлично от того, что я чувствовал прежде, что продолжал принимать его даже после того, как услышал от тебя эту радостную новость. За последний год я, должно быть, проглотил ведра этого молочка.

Большие, тяжелые, встревоженные женские глаза напряженно всматривались в лицо стоящего мужчины, в его шею. Нигде на этой шее, даже по краям, за ушами, не было видно ни одного участка обнаженной кожи. Все это пространство вплоть до того места, где она уходила под воротник, было покрыто теми самыми коротенькими, шелковистыми, желтовато-черными волосками.

— Кстати, — сказал он, отворачиваясь от нее и бросая на младенца взгляд, полный любви, — на таких крохотных детей оно оказывает даже более сильное воздействие, чем на взрослых вроде меня. Да ты только посмотри на нее, разве не так?

Глаза женщины медленно сместились вниз и остановились на ребенке. Младенец голым лежал на столе — жирный, белый, словно впавший в коматозное состояние, — чем-то напоминая собой гигантскую черву, завершавшую период своего личиночного развития и готовившуюся к тому, чтобы вскоре предстать миру с крыльями и жалом.

— Почему ты не укроешь ее, Мейбл? — спросил он. — Мы же не хотим, чтобы наша маленькая маточка простудилась.