Код Вавилона

— Это будет последним заданием, которое вы выполните для меня. Вы мне поможете принести покаяние. И тогда я повернусь спиной к этой юдоли.

— Я не понимаю.

Криса охватило неприятное напряжение, какого ему еще не приходилось испытывать в присутствии Графа. Затылок его вдруг закаменел, а мускулы стали жесткими, как стальные канаты.

— Естественно, вы не понимаете, — Форстер засмеялся, тяжело дыша, и проницательно глянул на Криса своими бледно-голубыми глазами. — Болезнь Паркинсона. Они поставили мне такой диагноз. Да вы и сами видите, мое тело неудержимо распадается.

Крис опустил глаза:

— Я в этом не особенно разбираюсь…

— Ограниченная моторика, неконтролируемые реакции организма, преждевременное старение. В конце полная беспомощность, совершенная неподвижность. Мозг отмирает целыми участками. Дерьмо, а не жизнь! — взволнованно прохрипел Форстер. — Пока что я еще в себе, но депрессии, психозы и слабоумие уже заслали своих лазутчиков. Я, правда, прячусь от них, но скоро они меня найдут.

Крис молча ждал. Он предвидел неприятную неделю и спрашивал себя, так ли уж необходимо ему — наряду со своими собственными трудностями — нагружать себя еще и проблемами заказчика.

— Поэтому я решил принести покаяние и затем умереть.

Когда Крис ошеломленно раскрыл рот, Форстер вяло поднял правую руку:

— Ни слова о моем решении. Я рассказываю вам это не для того, чтобы вы комментировали. Я хочу лишь объяснить…

— Но…

— В Швейцарии, к счастью, есть организация, которая помогает умереть, помогает человеку подобающим образом привести в исполнение такое желание. Все это готовится и производится под наблюдением.

— Из этого мира так просто не уходят, — пробормотал Крис после паузы.

— А я уйду, — Форстер язвительно засмеялся. — Это решено, и я не хочу больше это обсуждать. Я это вам сказал лишь для того, чтобы вы лучше поняли, чего я от вас хочу. Я ускоренно качусь по наклонной плоскости. С каждым днем мне все хуже. Таблетки, на которых я держусь, это настоящие водородные бомбы. Несмотря на это, они помогают лишь на какое-то время и уже давно не компенсируют потери.

Крис посмотрел на Форстера долгим взглядом. В голову ему не приходило ни одной здравой мысли, которую он мог бы высказать. Этот человек прожил целую жизнь, и казалось, что он всегда знал, что делал.

— Я не хочу доводить себя до состояния полной беспомощности и быть прикованным к постели, в то время как психозы в моей голове будут пожирать последнюю ясную мысль. Понимаете вы это?

Их взгляды встретились.

Пустота в неподвижных глазах Форстера была бесконечной. Они хоть и смотрели, но не видели. Через некоторое время веки Форстера дрогнули, и Крис освободился от чар.

Он наконец кивнул — лишь бы показать реакцию. Он не мог ничего говорить. Его мать без жалоб ухаживала за его старыми дедом и бабкой. А поскольку его родители погибли десять лет назад в автокатастрофе, ему не пришлось увидеть вблизи бедствия и нужды старости, усиленные болезнями.

— Когда это исполнится, линия Форстеров прекратится. И линия Штайнеров тоже.

— Разве нет никаких родственников? — спросил Крис, не ведая, кого имел в виду Форстер, называя вторую фамилию.

— Только дальние. Очень-очень дальние. Не имеющие никакого значения для меня. Нет, моя линия вымерла.

— У вас нет детей?

Форстер смотрел в пустоту перед собой, затем презрительно засмеялся:

— Если б были, я бы, может, действовал иначе. Но нет, детей у меня нет.

Граф поднял палку и ударил по столешнице. Раздался звучный хлопок. Он еще раз шарахнул палкой по столу.

— Я сделал все возможное, чтобы изменить это положение. Я соединялся с молодыми женщинами, хотел использовать их в качестве детородных машин, предлагал им большие деньги, если они родят мне детей. Но от денег в этом деле, к сожалению, мало толку.

Крису почудилось, что глаза старика увлажнились. Форстер быстро отвернулся. Когда он снова взглянул на Криса, влага исчезла.

— У меня мертвая сперма. Абсолютно мертвая. Нет силы продолжения рода. Моя… недееспособность была подтверждена тремя лучшими медицинскими факультетами мира. Даже искусственное оплодотворение не принесло бы результата.

Крису было не по себе, и он не знал, как ему реагировать. Перед ним сидел в принципе чужой человек, для которого он в последние несколько лет регулярно выполнял хорошо оплачиваемые задания, и этот человек открывал ему самое сокровенное, изливал ему всю свою горечь.

Форстер разом посерьезнел:

— И я решил возместить кое-какую вину, ответственность за которую падает на мою семью и на меня.

Надтреснутым голосом он несколько раз кликнул своего слугу, который вскоре явился с большим подносом и подал им ужин.

— Гренки, мясо дикого кабана, артишоки, фазан, овечий сыр. Превосходно! — Глаза Форстера вспыхнули, и он ободряюще кивнул Крису: — Вот то, чего мне будет так недоставать в аду.

Глава 5

Монтекассино

Четверг

Монсеньор Тиццани смотрел из окна автомобиля. Широкая равнина у подножия горы все больше отступала на задний план. Вдали он видел автобан Рим — Неаполь, по которому мчался бесконечный поток машин.

Узкая дорога перед ними мучительно поднималась в гору на протяжении девяти километров. Умберто ехал осторожно, прижимая свой «Фиат» к скале. Сделав шесть витков, они добрались до вершины горы, к истоку всех римско-католических монастырей.

Монтекассино ежегодно осматривают около полутора миллионов паломников. Когда-то бенедиктинский монастырь разрушили лангобарды и сарацины, а во время Второй мировой войны бомбардировщики союзнических войск изгоняли отсюда немцев. При этом все было погребено в завалах и пепле, однако монастырь каким-то чудом снова возродился.

Их поездка завершилась перед массивным строением на высоте 520 метров. Когда они вышли, шум долины сюда уже не пробивался. Тиццани был тонкий, хрупкий человек небольшого роста, а темный костюм с воротничком священника делал его еще изящнее. Умберто же был рослый, тренированный и заправлял всеми делами на бензоколонке в Остии. Всякий раз, когда Тиццани требовался заслуживающий доверия шофер, Умберто был наготове.

Если Умберто был простая душа, прямолинейный в мыслях и одаренный нерушимой верой, то Тиццани знал и другую сторону. Его вере приходилось каждый божий день иметь дело с тактическими хитростями, при помощи которых церковь утверждала свое место в мире. Его мышление находилось в разительном противоречии с простыми истинами Умберто.

Тиццани вошел в монастырь, который Бенедикт из Нурсии велел возвести в 529 году на том месте, где перед тем стоял языческий храм.

Почти небрежно он прошел мимо маленькой группы бронзовых фигур, изображающей святого Бенедикта среди монахов. Внутренний двор с его тысячью двумястами квадратными метрами создавал простор и внушал ясное спокойствие, однако Тиццани, полный мрачных мыслей, остановился посередине площади. Он любил коринфские колонны и пышные венцы перекрытий, однако его задание отнимало у него всякую возможность полюбоваться этой красотой. И он поспешил дальше в сторону фронтального здания, своенравно высившегося над долиной. Там, на третьем этаже, его поджидали.

Молодой патер встретил Тиццани холодно и отстраненно. Монсеньор из Римской курии был не тот человек, которому молодой патер мог бы обрадоваться. Патер сожалел, что монсеньора не сможет принять аббат, поскольку он в отъезде.

А Тиццани и рад был, что ему не придется встречаться с аббатом. Любое глупое замечание со стороны того могло быстро дойти до ушей тех, кого его миссия не касается. Этот монастырь был для всего мира образцом монашеской жизни, и аббат, как епископ, располагал целой сетью связей, которая охватывала всю общественную жизнь Италии.

Патер провел Тиццани в комнату со стенами, обитыми красной тканью. Картины с библейскими сценами украшали помещение, меблировка которого состояла из двух стульев, письменного стола и простого шкафа.