Зомби

Они вошли в подъезд, выкрашенный известкой. Лоснилась бетонная лестница и пахло мочой.

Левая стена обозначалась как «сортир для Крысы» (текст вырубили топором?), закут под лестницей оказывался «туалетом им. Фихтмана», и там действительно имелись две подсохшие кучки

— символы движения масс по спирали. На правой стене расписался «Корж», дверь же с цифрой «сорок два» гляделась вполне прилично, обитая черным, с «морозом», дерматином. Ручка никелированная, низ двери не обшарпан. В силу какого-то физического ли, мистического ли обстоятельства, может быть капиллярного проникновения или молекулярной диффузии, буква «Ж» из «Коржа» переехала на дверь.

Опять намек? «Ж» — «Жрец»?

Роальд прислушался. На лестнице шаркали. Где-то, этаже на третьем, попискивало радио.

Прошла кошка. Важно, не обращая внимания, только следя за следователями рваным ухом. Угол наружной двери был обломан, за ним сверкали золотистая щепка и изумрудный бутылочный осколок. Кошка проникла в дыру, отбросив рогатую тень на стену.

— Надо бы кого-нибудь из домоуправления? — оглянулся Роальд.

— А что скажем? Что ожидается покойник? Потом ничего никому не докажешь. История-то идиотская, книголюб.

— Ну… я-то могу, пожалуй, и доказать.

Роальд Васильевич пошел к двери сороковой квартиры.

— По-моему, зря, книголюб, — сказал Борис, но тут на звонок отозвались: дверь открыла девушка. Оплывшая фигура, порванный халат с мокрым подолом. Лицо же ее, осиянное блаженной улыбкой, коротконосое, приплюснутое, с характерным разрезом глаз окончательно подтверждало — юродивая.

— Таня?

— Да! — радостно пробасила девушка.

— Господи, книголюб! — махнул Борис. — Ты же видишь!

— Дети и… вот такие говорят правду, — серьезно сообщил ему Роальд, — а вы одна живете?

— Ой, одна! А мамка моя прижмурилась! А ее рак съел! Рак!

— Вы… — Роальд показал на дверь сорок второй, — у него убирались?

— Да! Безногий он! Безногий! Не ходит! Щупает! Вот тут!

— И… когда к нему заходили последний раз?

— Когда! Сегодня! Борода! Борода приходил! Щупал!

— Сколько времени назад! А что за «борода»? Ты его знаешь?

— Сегодня! Не знаю! Нет! Щупает он! Они щупают! Они!

— Бесполезно, Роальд, — поморщился Борис, — ты что? Не знаешь таких? Приедет Капустин, она и ему начнет говорить, что это ты ее щупал. Влетишь так! За развращение малолетних!

— Дурак! — обозлилась девушка. — Ты не щупал. Он! Илья! Безногий!

— Пошли! — махнул на нее Борис, — или я один войду. Охота тебе.

— Ну, начнем, — неохотно решил Роальд, — а про бороду бы…

— Дурак! — крикнула Таня. — Не умеешь — не берись! Взялся за гуж — не говори, что не дюж!

— Пошли с нами, Таня, — поманил Роальд, оглядываясь. Борис же потянул за сверкающую ручку, и дверь открылась.

Показалась прихожая в расширяющейся щели.

Борис отступил, словно демонстрируя Роальду обои в клеточку, половик, потом вешалку, зеркало, полку с телефонным аппаратом. На половике — помойное ведро.

Тут же между следователями к ведру протянулась толстая рука. Таня хихикнула, сильно толкнув обоих, и, подхватив ведро, отправилась вразвалку во двор.

— Зачем ты ее-то, — кивнул вслед Борис, — впутываешь? Толку-то!

— Илья Михайлович! — позвал Роальд. — Вы дома?

Его собственная квартира, что в трех-четырех километрах отсюда (по прямой), была, наверное, похожа: прихожая была похожа, только половик не засаленный, зеркало — чище и просторней, вешалка — нагруженней, а вместо той вон стены у него — дверь в другую комнату. Все они похожи, капитан. И люди и квартиры…

Здесь падал псевдосолнечный желтоватый свет из комнаты первой и единственной.

— Илья Михалыч! Мы зайдем?

— Вы чего к нему? — спросили сверху.

Подняв голову, Борис обнаружил на ступеньках шлепанцы, а выше — крупную женщину. Кажется, седую, с розовыми скулами и покрасневшим носом.

Борис толкнул Роальда в плечо, показал большим пальцем через свое плечо:

— Вот и понятые, — и прошел в сорок вторую квартиру, сразу свернув на кухню.

— А чего с ним? Танька-то у него?

— Вы его видели сегодня?

— Илью-то? Да уж дней пять не катала его Танька. А что?

Она, тяжело топая, сошла к двери. Роальд показал ей удостоверение:

— Зайдите с нами.

Тетка, как полагается, перекрестилась:

— Убили?! Да это же не дом! Содом! Дверь вечером боимся открыть! А этот?! Одинокий! Больной!

Роальд Васильевич прошел в прихожую. Справа от него Борис щелкал тумблерами.

— На кухне и в сортире никого.

Комната встретила их псевдосолнечным цветом задернутых желтых штор. Бросилась в глаза вполне приличная «стенка» с безделушками. Книголюбу Роальду тут же привелось мгновенно оценить румынские (как у него дома) полированные книжные полки — шесть штук в два ряда. За стеклами сквозь желтый дребезг отраженных штор проступали корешки знакомых книг.

Широкую тахту, заваленную вроде бы только скомканным бельем, сначала закрывал от них письменный стол, тоже весь заставленный: посудой, пузырьками, стопками книг.

Потом, по мере их приближения, из-за угла стола показалось изголовье с подушкой, с желтым лицом на подушке.

— Илья Михалыч! — соседка опередила их, склонившись над лицом и вскрикнув.

Борис отстранил ее, профессиональным «докторским» жестом нащупал запястье, затем бесстрастно поднял лежащему веко. Глаз уже высох — не отражал «солнечной» шторы. Зрачок расплылся и словно потерял контуры. Веко, когда от него отлепился грубый, с острым ногтем палец Бориса, осталось поднятым. Глаз глядел в никуда.

— Господи! «Скорую»?!

— Час, как умер, — сказал Борис, — сам себе уколы делал?

— К нему врач ходила! Не часто! Как вызовет! У него, как обычно, на столе телефон всегда стоял, второй аппарат! Вот стоит!

— Пузырьки из-под инсулина, шприц, вата. Спирт, видно, пролил, — перебирал носком ботинка на полу вещественные доказательства Борис.

Ему в такт что-то шаркало в прихожей. Роальд увидел, что Таня протирает тряпкой зеркало, второй телефонный аппарат.

— Не надо! — показал он ей пальцем на лестницу, — туда уйди!

Таня засмеялась.

— Танюшк! — седовласая, красноносая соседка протянула к ней руки из широких рукавов. — Илья-то помер! Помер!

Таня повернулась, подошла. С тряпки капало.

— Укол! — сказала она. — Спит Илья! Безногий! Щупал! Щупал! Спит! Буди! Гулять!

— Уйди к себе! — показал на лестницу Роальд.

— Пойдем-ка, Танюш! — подхватила ее под руку соседка. — Пойдем! Я звоню? Вашим-то?!

— Да-да, — кивнул Роальд, — по ноль три. А в отделении знают.

— Кто? — спросил Борис.

— Я же им звонил на всякий случай. Сюда сейчас участковый должен зайти.

Складки, морщины на лице покойного были уже разглажены смертью. Покоем. Покойные — самые спокойные.

— Не старый?

Борис листал паспорт. Уже успел найти.

— Тридцать восемь лет.

— Глядится старше, — Роальд приподнял одеяло. Пахнуло тленом. Уже? Ног у покойного не было. Короткие култышки. Бурые, сырые пятна на простыне.

— При тяжелом диабете, я читал, — Борис все то отступал, то подходил, звенел посудой, — бывает такая штука… гангрена. Наверное, у него ноги так-то и пропали.

— Отрезали, — подтвердила седовласая, — я вашим позвонила. Сейчас, сказали, подъедут. А чего теперь? Отмучился. Такой вроде был жалостный. Вежливый. Танька его посодит на лавку вон там, он и сидит, со всеми здоровкается. Был ученый человек, видать. Говорили образованный, в техникуме учился. Небось семья была. А кому безногие нужны? Когда их вон с ногами сколько хошь! Алкашей! А вообще-то он тут у нас три года живет. А кто его знает?..

— Ни друзей, ни родственников? — Роальд скользил взглядом по корешкам на полках. Стандарт: Алексей Толстой, Достоевский, Генрих Манн. Это все, наверное, у кого-то оптом куплено. Издано в пятидесятых. А вон то недавнее. Но как-то без вкуса, без пристрастия, без системы. Словно чтобы как у всех, не хуже.