От полуночи до часа кошмаров

До нас донесся звук тихих, медлительных шагов. Я испуганно посмотрел на дверь и увидел, как Элен, все еще бледная как труп, медленно, неуверенными шагами вошла на кухню. Элен дрожала, как осиновый лист, и все-таки, несмотря на то что она была растрепана, промокла до нитки и лицо ее с левой стороны было одутловатым, сине-фиолетовым, в сравнении с Юдифью, Карлом и мной, она имела гораздо более благополучный вид, по крайней мере, единственная из присутствующих, она не была перепачкана кровью. Она тоже замерла на пороге, а ее взгляд испуганно и беспорядочно блуждал по помещению. Но это не был беспорядочный взгляд умалишенной, какой мы с Юдифью застали ее во дворе. Это был взгляд человека, который проверяет, знакомится с ситуацией, решает, как действовать дальше — несмотря на весь ужас, который предстал ее глазам. (Кухня и перепачканные кровью люди, в том числе и я, должны были произвести на нее впечатление, будто она зашла на скотобойню, где мясники, которыми были Юдифь, Карл и я, отдыхают в обеденный перерыв, а Эд играет роль забитого животного.) Подозреваю, что у нее в сумке была целая бутылка экстракта валерианы, которую она осушила во дворе до дна, потому что она хотя и выглядела все еще очень изнуренной и нервной, но все же не была больше беспомощной, как ребенок. Потом я вспомнил о том, что сегодня уже видел один раз, как она более-менее тайно принимала какие-то пилюли. Может быть, в них было объяснение ее такого внезапного улучшения.

Элен сделала затяжку от промокшей на дожде, едва тлеющей сигареты и закрыла глаза, выдыхая голубой дым. Затем она стряхнула пепел, медленно подошла к Эду на белом пластиковом стуле и приложила ладонь ему ко лбу.

— Смерть наступила не больше получаса назад, — тихо констатировала она. Ее голос дрожал, это показывало, с каким трудом она силится сохранить свою чудом восстановленную выдержку от нового срыва. Она провела привычным, абсурдным в данных обстоятельствах жестом по лицу Эда, закрыв ему веки, затем обернулась ко мне и Юдифи. — Что случилось? — тихо спросила она. — Кто это сделал?

— Этого я не знаю, — ответил я почти шепотом. Мне стоило огромного труда выговорить даже эти несколько обычных слов. Несмотря на это, я мягким движением немного отодвинул дрожащую Юдифь, которая все еще совершенно расстроенная и перепуганная жалась ко мне, медленно встал, держась за притолоку дверного проема, и помог встать на ноги Юдифи, чтобы снова бережно взять ее за руку. (Хотел ли я ее защитить? Я был больше и сильнее ее, я был мужчиной, но в этот момент я чувствовал себя скорее не защитником, и лишь по одной причине я не прислонился, всхлипывая, к ее груди — потому что она была на две головы ниже меня, и поэтому это было совершенно невозможно. Мне так хотелось дать себе волю, упасть на колени и прижаться к ней! Я чувствовал себя таким слабым и беспомощным, как еще никогда в моей жизни.) — Карл, — сказал я бесцветным голосом. — Спроси у него. Он был тут раньше меня.

— Я… Я прибежал из подвала, когда рухнул потолок, — запинаясь, начал говорить Карл, беспомощно тряся головой. — Я прибежал сюда. На кухню. Было совершенно темно… Но он был еще жив…

— Да? — недоверчиво переспросила Элен. Не нужно было иметь телепатические способности, чтобы понять, что происходит в ее голове. Ее скачущие мысли на этот раз целенаправленно следовали по пути, на повороте которого я уже однажды заблудился. — И что ты потом делал? — спросила Элен.

Втайне Элен, должно быть, уже сделала вывод из слов длинноволосого хозяина гостиницы. Эд был еще жив, когда Карл появился здесь, и вот он теперь сидит на корточках, перепачканный кровью, возле его трупа. Собственно, я уже давно вынес свой приговор, так как раньше уже посчитал этого престарелого хиппи убийцей Стефана. Но я предпочел ничего не говорить, а дать ему договорить. В конце концов, мыс Юдифью тоже были с ног до головы перепачканы кровью и при здравом размышлении, по крайней мере, в глазах Элен, нас тоже можно было заподозрить в жестоком убийстве Эда, как и все еще сидящего на корточках на линолеуме хозяина гостиницы. Карл должен был рассказать нам все, как он совершил это второе убийство, которого он сам, по всей видимости, не смог перенести и которое привело его к нервному срыву, подробно прояснить все детали и сознаться во всем, иначе мы, чего доброго, могли бы и убить его. После всего, что мы здесь пережили, что я пережил, я ни секунды не сомневался, что мы в состоянии это сделать. Я уже чувствовал в себе прилив адреналина, который толкал меня на это.

— Потом вдруг выключился свет, — продолжал Карл, и вдруг начал говорить так легко, так свободно, как будто у него развязался язык, который до этого был судорожно зажат. По крайней мере, мне так сначала показалось. — Я услышал шаги, но я ничего не видел. Секунду назад было светло как днем, и вдруг настала кромешная тьма — я абсолютно ослеп. Я только заметил, что были слышны очень тихие шаги, но очень близко. А потом все стихло.

Хозяин гостиницы вытер кулаком слезы с лица. Его слова вовсе не звучали как откровенное признание, на что я втайне надеялся, хотя бы для того, чтобы, наконец, найти выплеск для своей злости и отвращения, которые закипели во мне при виде зверски убитого Эда и забрызганных кровью стен. Но все это пробудило во мне новое, совершенно неожиданное подозрение: что это сказал Карл? Очень тихие шаги? А мы с Юдифью как раз нашли в подвале один ботинок Марии. Босиком можно ходить очень тихо. Я обменялся многозначительными взглядами с Юдифью, которая, казалось, подумала о том же, так как она со страхом посмотрела в направлении темной прихожей. Потом она, двигаясь спиной вдоль стены, потянула меня за собой, вытащила меня за дверь и прошептала:

— …надо брать дело в свои руки, — повторила она те слова, которые выкрикнула Мария, прежде чем мы вытолкали ее, бывшую вне себя от ярости, из кухни во двор. Она быстро осмотрела кухню, остановила свой растерянный взгляд на свастике, нарисованной на лбу Эда, которая с этого расстояния была почти не видна из-за кровоподтеков. — Против свиней определенного сорта. Да это суд Линча. Явный суд Линча.

Я чуть ближе притянул ее к себе и крепко обнял за плечи. Я не знал, ослабеет ли она от перенапряжения или с криком бросится бежать во двор, если я ее выпущу, но решил, что лучше не допускать ни того ни другого, и еще крепче прижал ее.

— Я думаю, Эд тоже их слышал, — рассказывал Карл, снова начав всхлипывать. — Сначала он снова начал отпускать свои глупые шуточки. Я был недоволен им. Черт возьми, я думал, что все вы мертвы, я был совершенно потрясен и нервы у меня были ни к черту, а он что? Сидит здесь и острит. Но вдруг стало совсем тихо.

Пока он говорил, голос его становился все громче и громче. Его охватило возбуждение. Но когда хозяин гостиницы начал говорить снова после небольшой паузы, он был не только возбужден, он был в истерике. Он почти кричал.

— Вдруг я услышал хрип, ужасный булькающий хрип, никакого крика, ничего подобного, но намного хуже, какой-то ужасный, отвратительный, сдавленный звук. А потом что-то струей ударило мне в лицо, что-то теплое. Я сначала подумал, что за дерьмо, а потом что-то попало мне на губы и в рот, и я почувствовал вкус крови. Это кровь в меня брызнула! Понимаете, это кровь, кровь была у меня во рту! А потом этот шорох, этот отвратительный булькающий звук…

Карл снова замолчал. Он тщетно боролся со слезами и глотал воздух, чтобы закончить свой рассказ.

— А потом был голос, — закончил Карл, перешедший уже грань нервного срыва, уже громким криком. — Тихий голос. И знаете, что он сказал? Ты больше не принадлежишь к нам, сказал он. Тихий голос. Очень ясный и звонкий. Детский голос, вы понимаете?