Президент

Загружались в Як-40, как и было предусмотрено, рано утром десятого августа. Фургон с группой и оборудованием подкатил вплотную к заднему трапу и потому со стороны никто не мог видеть, кто и что в самолет загружается. Бойцы Шторма сами перенесли в салон оружие, ранцы, укомплектованные всем необходимым в тылу, несколько гранатометов и два небольших контейнера. За погрузкой лично наблюдал Шторм. Он видел, как сильные, одетые в камуфляж люди передвигались по трапу и в их неторопливых, уверенных движениях была надежда.

Молодой дагестанец Изербеков с сыном Шторма Виктором таскали из фургона тяжелые ящики с патронами и оба молодых человека в чем-то были схожи. То ли рост один, то ли отсвет притушенных фонарей в салоне делал их лица и стать очень похожими.

Тени от людей, изломившись, уплывали за край трапа, исчезали в нутре самолета и снова выдвигались и изгибистыми контурами падали на бетонную дорожку, задок фургона, срывались с него и уходили в небо.

Путин прибыл в половине шестого. Не один: с ним были его начальник охраны Щербаков и телохранитель Павел Фоменко. Тот самый, который, как две капли воды, похож на президента. Все трое были облачены в камуфлированную форму, на головах — черные шапочки. Они сидели в машине и наблюдали за погрузкой. Дверца со стороны Щербакова была приоткрыта и он, чтобы не задымлять салон, руку с зажженной сигаретой держал возле неширокого зазора, откуда повевал предутренний ветерок.

К ним подошел Шторм-старший и поздоровался со всеми, кто сидел в машине. Рука президента была сухая и теплая, у Щербакова — костистая, неудобная для пожатия. Зато ладонь Фоменко, словно холодная рыбка, складно уложилась в широкой ладони Шторма, но ответила жестким до боли пожатием.

Все разговоры уже были позади. Путин только сказал: «Я никогда не думал что так много наберется вещей…» «Кое-что оставим в схроне, на месте приземления, — объяснил Шторм. — С собой — ничего лишнего, классический набор — от иголки до штыка…»

Было без четверти шесть, когда убрали трап и запустили двигатели. За иллюминатором, куда бросил взгляд Путин, уже вовсю было светло. Он смотрел на электроопоры, густые неподвижные кроны старых кленов и вязов, под сенью которых белел бетонный забор, с вьющейся поверху колючей проволокой. Забор отделял Тот мир, где остались его близкие, уклад уже начинающей налаживаться новой жизни, от мира Этого, с нарастающими звуками самолетных движков, с тенями, утренней свежестью и возникшем чувством тревоги.

Пред его взором предстало лицо жены, ее взыскующие, умоляющие глаза и ее внезапный вопрос: «Ты все же решил пойти туда сам?» И это было словно удар грома, потому что у него не было времени убрать с лица гримасу фальшивого удивления, подавить в голосе ложную ноту: «О чем ты? Обыкновенная поездка на отдых…» «Перестань, я же знаю, ты ходил тренироваться в тир, от тебя пахло, как от пороховой бочки…» Людмила обняла его и он услышал, как бьется ее сердце. Щекой ощутил влажную теплоту, ее сдерживаемое дыхание… «Если пойдешь туда, — ее губы были у его губ, — постарайся напрасно не убивать. С этим потом и тебе и мне будет трудно жить…» Он прижал ее голову к своей голове и их глаза близко встретились: и женщина, может быть, впервые за их совместную жизнь, увидела в глазах мужа несогласие, словно зрачки его вдруг покрылись непроницаемой пленкой — матово-блеклой, не способной пропустить в себя осмысленность.

Он прошел в детскую, но не стал задерживаться: лежащая на подушке головка спящей дочери едва не подкосила его в ногах и он, чтобы не расслабляться, направился к дверям. Однако к нему подошел черный лабрадор и носом ткнулся в ноги, подставляя себя под поводок — пришло время прогулки. Хозяин потрепал пса по лобастой голове и, сказав «до встречи, Рэй» , обернулся к жене. Обнял ее, прижался к щеке. И женщина улыбнулась, тоже обняла его, поцеловала и, перекрестив, тихонько подтолкнула его к порогу… Она боялась своей слабости и не в ее характере было провожать мужа в дорогу слезами. Она знала — простых, хоженых тропок у него немного, а может быть, их вообще у него нет…