Пир плоти

— Откуда я знаю, что их не больше?

— Ну, шеф, надо же хоть чуть-чуть доверять людям, — оскорбился Либман. — Я прошу всего пять тысяч — меньше, чем по пятьсот фунтов за штуку, — и на этом всем вашим страхам конец.

Рассел все так же молча смотрел на Стефана. Либману показалось, что этот жирный боров исходит потом, но в сумерках трудно было утверждать это наверняка. Наконец Рассел произнес:

— Учти, я не убивал ее.

Стефан едва не рассмеялся с презрением, но сдержался и сказал только:

— Ну да… — затем, помолчав, добавил: — Откровенно говоря, мне начхать, вскрывали вы ей утробу или нет. Все, что меня интересует, — небольшая пачка наличных.

После секундной паузы Рассел спросил:

— Где снимки?

Стефан полез в карман и вытащил пачку небольших квадратных фотографий.

— Не хотите взглянуть? — спросил он, неумышленно проявив умение играть на чужих нервах.

— Нет! — содрогнулся Рассел. Казалось, он вдруг уменьшился в объеме, как будто в нем открыли некий клапан и часть наполнявшего его жира утекла в атмосферу. — В этом нет необходимости, — сказал он. — Деньги у меня с собой.

Локвуд и Уилсон наблюдали за этой сценой из окон машины, и возбуждение их нарастало с каждой минутой. Подозревать, что дело нечисто, они начали, когда Рассел ни с того ни с сего затормозил на этой пустынной и почти не освещенной улице, а появление Либмана стало для них необыкновенным сюрпризом.

— Гребаная хреновина! — выдал Локвуд свою коронную фразочку, которую произносил, видя что-либо странное, значительное или эффектное.

Полицейские принялись спорить, что им теперь следует предпринять. Как минимум надо было позвонить Уортон — к тому же начальству виднее.

— Что они делают? — спросила она.

— Просто разговаривают. — Как раз в этот момент Стефан достал фотографии. — Теперь Либман показывает ему что-то. Какие-то карточки.

Колесики в голове Уортон бешено крутились. Что это значит? Либман шантажирует Рассела? Но чем он может ему угрожать? Локвуд прервал ее размышления:

— Рассел достает что-то из нагрудного кармана. Они чем-то обмениваются.

Значит, все-таки шантаж. В связи с убийством? Но каким образом сюда затесался Либман? Однако сколь любопытны ни были бы эти вопросы, с ответами на них придется повременить.

— Продолжайте наблюдение за Расселом. Я еду к дому Либмана.

Елена и Джонсон ненадолго потеряли Либмана из виду, но минут через десять вновь его обнаружили. Наблюдать из машины за пешеходом — самый трудный вид слежки, но Стефан был поглощен собственными проблемами и ни на что вокруг не обращал внимания. Когда он, дойдя до синагоги, остановился, видимо кого-то поджидая, а еще через какое-то время к нему подошел вынырнувший из темноты как черт из табакерки Рассел, Джонсону пришлось проехать мимо них и припарковать машину метрах в двадцати за синагогой.

— Так-так…

— Кто это? — спросила Елена, никогда прежде не видевшая толстого профессора.

— Рассел.

— А что они делают?

— Видите ли, я сомневаюсь, что Рассел и Либман принадлежат к одному обществу и состоят в приятельских отношениях. Рассел вряд ли часто наведывается в этот сомнительный райончик, так что, по-видимому, это какое-то тайное свидание, о котором наши друзья договорились заранее.

Парочка мирно беседовала в тени синагоги; вскоре Либман что-то вытащил из кармана.

— Фотографии? — предположила Елена.

Джонсон, ничего не ответив, продолжал наблюдать.

Когда Рассел извлек из кармана конверт, бывший сержант пробормотал:

— Шантаж, вне всякого сомнения.

— Но как это понимать? — нахмурилась Елена. — Ведь шантажистом вроде бы была Никки Экснер.

— Очевидно, наш Стефан пронюхал что-то и решил тоже извлечь кое-какую выгоду из сложившейся ситуации.

— Ему следовало бы вести себя осторожнее, учитывая, чем все кончилось для Никки.

Странная парочка рассталась. Тут Джонсон, окинув взглядом вечернюю улицу, присвистнул:

— Любопытно…

— Что там?

Он указал на синий автомобиль, примостившийся метрах в пятнадцати от них у противоположного тротуара.

— Это полицейская машина, и, если не ошибаюсь, в ней сидят констебли Локвуд и Уилсон.

Сначала Елена ничего не могла понять, затем воскликнула:

— Они следят за Расселом!

— Очевидно.

— И что же нам теперь делать? — спросила Елена, раздосадованная тем, что полиция вмешалась в их расследование.

— Держать под наблюдением обоих мы не можем. Выбирайте — Рассел или Либман?

Он что, шутит? Однако решать надо было быстро, пока оба не исчезли из виду.

— Либман, — выбрала она.

Джонсон не стал спорить и не высказал никаких комментариев по поводу ее решения. Дождавшись, пока Стефан Либман отойдет на достаточное расстояние, он медленно двинулся вслед за ним.

Расселу с трудом удалось забраться в машину — его трясло. Он был в ярости и чувствовал себя отвратительно. Никогда еще его положение не было столь отчаянным. Профессору казалось, что одновременно с потом он с ног до головы был облеплен грязью; им овладели запоздалые сожаления и страх. Рассел долго сидел, не в силах пошевелить даже пальцем и тяжело дыша, словно только что взбежал на самый крутой холм в аду — и лишь для того, чтобы увидеть с его вершины ухмылку дьявола.

Но самым отвратительным было то, что Рассел прекрасно понимал: на этом кошмар не кончился. Одиннадцать фотографий теперь были у него, но облегчения он не испытывал. Если есть одиннадцать, почему бы не быть двенадцатой? Или еще двадцати, тридцати, тысяче? А главное, существовал сам Либман. Даже если бы тот не оставил себе ни одной фотографии, Рассел знал: и одного слова или письма этого подонка будет достаточно, чтобы погубить его навсегда. И помимо недостойной связи со студенткой могло вскрыться, что ее удивительные успехи на экзаменах объяснялись просто: профессор Рассел всегда заранее сообщал ей содержание билетов. Какая подлость с ее стороны, что она после этого стала вдобавок требовать с него деньги за молчание!

Что именно удалось Либману подсмотреть, кроме сцены, когда она отрабатывала свой гонорар, стоя перед ним на коленях? Наблюдал ли Либман за тем, как Рассел угостил ее мадерой? Конечно, он не мог знать, что к вину подмешан мидазолам. Видел ли этот подонок, что Рассел делал с ней после того, как наркотик оказал свое действие?

Но он же не убивал эту тварь! К столь кошмарному злодеянию он не имеет отношения. Что бы этот маленький негодяй ни видел и что бы ни знал, о чем бы он ни догадывался, он не мог утверждать, что убийство — дело рук Рассела.

А что если он станет утверждать и это? Предположим, по той или иной причине Либман поделится с полицией не только тем, что он действительно знает, но и своими домыслами?

Этого нельзя было допустить.

Либмана необходимо было убрать. Почему бы и нет? Рассел четко представлял себе, как это можно сделать. Конечно, существовал риск того, что у Либмана сохранились еще фотографии и в случае его гибели они выплывут — тогда все его усилия будут напрасны, — но Рассел понимал, что не сможет жить, постоянно чувствуя угрозу со стороны Либмана. Оставалось только надеяться, что парень сказал правду и других фотографий не существует или если они есть, то надежно спрятаны и не будут найдены после его смерти.

Неожиданно в голове у профессора прояснилось, дурные предчувствия покинули его. Либмана надо уничтожить.

Все-таки он поступил мудро, когда, отправляясь на встречу со Стефаном, записал его домашний адрес. Парня надо убрать, и он сделает это сегодня же.

— С таким же успехом можно подождать его возле дома.

Они следовали за Либманом уже десять минут, и тот шел точно тем же путем, что и на встречу с Расселом. По всей вероятности, он возвращался домой.

— А что если перед самым домом он возьмет да и свернет куда-нибудь?