Брат Гримм

Бидермейер лишь пожал плечами, словно давая понять, что семантика не имеет для него ни малейшего значения.

— Как вы ее убили?

— Как правило, я начинаю работать ранним утром. Таков удел пекаря, герр Фабель. Половину своей жизни я, выпекая хлеб — самую древнюю и самую важную пищу человечества, вижу, как вокруг меня неторопливо просыпается мир. Даже сейчас я по-прежнему люблю сочетание первого света зари с ароматом только что испеченного хлеба. — Бидермейер умолк, видимо, снова пережив на миг ощущения раннего утра. — Довольно часто (это зависит от смены) я кончаю работать еще до полудня, и вся вторая половина дня остается в моем распоряжении. Пользуясь свободным временем, я на следующий день стал изучать передвижение Паулы. Оно оказалось нетипичным, поскольку это был день ее рождения. На то, чтобы захватить ее, шансов у меня не было. Но на следующий день Паула пошла в школу, и возможность захватить ее возникла в тот момент, когда она по пути домой переходила главную дорогу. Решение надо было принимать мгновенно, и я очень боялся, что меня схватят. Но Вильгельм сказал: «Бери ее сейчас. Все будет в полном порядке. С тобой ничего не случится. Бери ее и кончай ее сказку». Но я все равно боялся. Я сказал Вильгельму, что боюсь, что поступок, который намерен совершить, очень скверный и я понесу за него наказание. Но брат сказал, что подаст мне сигнал. Покажет нечто такое, после чего я пойму, что совершаю правильный поступок и что все будет в полном порядке. И он сделал это, герр Фабель. Брат дал мне истинный знак, говоривший о том, что он контролирует мою судьбу, ее судьбу и судьбу всех нас. Шагая из школы, Паула держала в руке первый том сказок братьев Гримм. И я совершил это. Все закончилось быстро, легко и просто. Я убрал ее с улицы, а затем и из мира. Ее сказка пришла к концу. — Лицо Бидермейера обрело мечтательное выражение, но уже через несколько секунд пекарь вернулся в реальный мир. — Я не стану входить в малоприятные подробности, но Паула практически не успела понять, что происходит. Надеюсь, вы знаете, герр Фабель, что я не извращенец. Я закончил ее жизненную повесть, ее сказку потому, что этого хотел Вильгельм. Он приказал мне защитить Паулу от зла мира, изъяв из него невинную девочку. И я сделал это очень быстро, стараясь причинить ей как можно меньше боли. Думаю, что даже по прошествии трех лет вам будут ясны все детали, когда вы эксгумируете ее тело. Я не отказываюсь от своего обещания сказать вам, где оно находится. Но время для этого еще не наступило.

— Поговорим о Вильгельме. Вы сказали, что долгое время не слышали его голоса. Когда вы его слышали? Убивали ли вы кого-нибудь ранее? Наносили ли кому-нибудь телесные повреждения?

Улыбка исчезла с радужной физиономии Бидермейера, и на смену ей пришло выражение глубокой печали.

— Я очень любил свою маму, герр Фабель. Она была красивой, доброй, умной, и у нее были роскошные светлые, чуть рыжеватые волосы. Это все, что осталось от нее в моей памяти. Это и ее голос, каким она пела мне, укладывая в колыбель. Я не помню, что она говорила, но ее пение запомнил навсегда. Я запомнил ее длинные, красивые, пахнущие яблоками волосы. Я был слишком мал, чтобы понять, но она заболела, и я стал видеть ее все реже и реже. Она пела мне все реже и реже. А затем она исчезла. Мама умерла от рака, когда ей было тридцать лет, а мне — четыре года.

Он замолчал, словно ожидая услышать слова сочувствия и понимания.

— Продолжайте, — сказал Фабель.

— Вы всё знаете, герр Фабель. Ведь, преследуя меня, вы читали сказки. Отец женился вторично. Жестокая женщина. Фальшивая мать. Жестокая и злая. Она велела мне называть ее «мутти». Отец женился на ней не по любви, а исходя из практических соображений. Он был весьма практичным человеком. Папа служил первым помощником на торговом судне, большую часть времени проводил вне дома и понимал, что не сможет растить меня в одиночку. Так я потерял красивую, добрую маму и приобрел злую мачеху. Вы поняли? Вы все поняли? Меня растила мачеха, и по мере того как я рос, возрастала и ее жестокость. А когда папочка умер от разрыва сердца, я остался с ней один на один.

Фабель кивнул, давая знак Бидермейеру продолжать. Он уже понимал масштабы его безумия. Это было нечто монументальное — своего рода огромный замок, сложенный из элементов чрезвычайно сложного психоза. Сидя в тени гигантского человека, обремененного столь же гигантским безумием, Фабель ощущал нечто очень похожее на благоговение.

— Это была страшная женщина, герр Фабель. Она внушала ужас. — На лице Бидермейера появилось выражение, в котором также можно было увидеть благоговение. — Ее заботили лишь Бог и Германия. Наша религия и наша нация. В доме разрешалось держать только две книги — Библию и «Сказки братьев Гримм». Все остальное считалось грязью. Порнографией. Он отняла у меня все игрушки. Игрушки приучают к безделью, сказала она. Но одну я все же сумел спрятать. Ее подарил мне папа, прежде чем умереть. Маска. Маска волка. Эта крошечная маска стала единственным символом моего тайного сопротивления. Когда мне было десять лет, один из друзей дал мне почитать книгу комиксов. Я тайком принес книгу в дом и спрятал. Но она ее нашла. По счастью, книжка лежала не в том месте, где я хранил маску. Но после этого все и началось. Она сказала, что если я хочу читать, то должен читать что-то благопристойное, чистое и правдивое. Мачеха дала мне том «Сказок братьев Гримм», который, по ее словам, хранился у нее с того времени, когда она была маленькой девочкой. Для начала она заставила меня учить наизусть «Гензель и Гретель» и пересказывать выученное. Я должен был стоять рядом с ней и рассказывать сказку слово в слово. — Бидермейер посмотрел на Фабеля, и в его взгляде было нечто детское. — Ведь я был всего лишь мальчиком, герр Фабель. Маленьким мальчиком. Я путал слова. По-другому и быть не могло. Это было ужасно длинное повествование. Когда я ошибался, она меня била. Она колотила меня палкой до тех пор, пока у меня не начинала идти кровь. За неделю я должен был выучить одну сказку. И каждую неделю она меня избивала. Иногда она колотила меня так, что я терял сознание. Во время избиения она постоянно говорила. Она никогда не кричала. Нет, она говорила негромко и размеренно. Мачеха внушала мне, что я плохой. Что я — урод. Что я расту таким большим и уродливым, потому что во мне скрыто большое зло. Я учился ненависти. Я ненавидел ее. Но больше, чем ее, я ненавидел самого себя.

Бидермейер умолк с выражением скорби на лице. Затем, посмотрев на пустой бумажный стаканчик, перевел вопросительный взгляд на Фабеля. Полицейский наполнил стакан, и, прежде чем продолжить, Бидермейер отпил немного воды.

— Но сказки стали меня чему-то учить. Пересказывая, я начал их понимать. Кроме того, я научился различным хитрым трюкам, облегчавшим запоминание… Я научился видеть то, что скрывается за словами. Я пытался понять содержащееся в сказках послание, и в конце концов до меня дошло, что те образы, которые мы в них видим, — вовсе не люди, а некие символы. Знаки. Знаки добра и зла. Я увидел, что Белоснежка, так же как Гензель и Гретель, похожа на меня. Эти дети без всякой надежды на будущее страдают от зла, олицетворением которого являются их мачехи. Все это помогало мне запоминать сказки, и я делал все меньше и меньше ошибок. Это означало, что у мачехи стало меньше оснований меня бить. Но потери в частоте экзекуций она компенсировала ростом их жестокости…

И вот я как-то ошибся. Всего в одном месте. Поменял порядок фраз. Я не помню, что сказал, но помню, что она колотила меня без остановки. Мне вдруг показалось, что весь мир заколебался. В моей голове происходило нечто похожее на землетрясение: все, что находилось перед моими глазами, вдруг затряслось и заходило из стороны в сторону. Мне тогда показалось, что я вот-вот умру. И я был страшно рад этому. Вы можете представить это, герр Фабель? Одиннадцатилетний мальчишка радуется своей смерти. Я упал на пол, и она прекратила избиение. Затем она приказала мне встать, мне даже показалось, что на сей раз она испугалась, что зашла слишком далеко. Но я старался быть хорошим мальчиком. Я хотел сделать то, что мне велят, и попытался подняться. Но я не смог этого сделать. Просто не смог. Я чувствовал вкус крови. Кровь была во рту и текла из носа. Я ощущал присутствие чего-то горячего в ушах. «Ну вот наконец, — подумал я. — Наконец-то я умру». — Бидермейер наклонился вперед; его глаза пылали ярким огнем. — И вот тогда я его и услышал. Я впервые услышал его голос. Вначале я испугался. Думаю, что вы можете представить, как я испугался. Но голос звучал уверенно и в то же время очень мягко. «Я — Вильгельм Гримм, — объявил он и добавил, что писал сказки вместе со своим братом. — Ты не один, — сказал Вильгельм, — с тобой я. Я — сказитель, и я тебе помогу». И он сделал это, герр Фабель. Он помог мне пересказывать сказки. Я уже сказал вам, что мутти заставляла меня это делать в качестве наказания. После этого… после того как я впервые его встретил, я ни разу не ошибся ни в едином слове. Он подсказывал мне, что надо говорить.