Мерзость

— Нашел! — Голос Же-Ка едва слышен, но мы вместе с двумя шерпами ползем на звук.

Каждый хватает часть груза, уже покрытого десятидюймовым слоем свежего снега, и тащит к большой палатке… но где же большая палатка? К счастью, Лакра Йишей не потушил свечу из топленого масла, которую шерпы поставили на полу — хотя глупо оставлять ее без присмотра в брезентовой палатке, где может легко возникнуть пожар, — и мы со стонами и проклятиями ползем на крошечный огонек.

Внутри — под ветром и снегом разгрузить рюкзаки и тюки с поклажей просто невозможно — царит настоящий хаос.

В палатку попало довольно много снега, и наши пуховые куртки и штаны (шерпы не надевали дополнительные штаны, подбитые пухом, которыми мы их снабдили), а также два расстеленных на полу спальных мешка покрыты белым слоем, который скоро растает от тепла наших тел. Чем сильнее намокает гусиный пух, тем меньше он действует, и в конце концов греет не лучше, чем холодная и мокрая фланель.

Борясь с головокружением и тошнотой, я сворачиваюсь калачиком в самом сухом месте палатки; меня трясет, и с каждым движением головная боль только усиливается. Резкий запах керосина тоже не идет мне на пользу.

Жан-Клод проверяет содержимое рюкзаков и тюков: еще несколько замерзших консервных банок и герметичные пакеты того, что в ВМС Великобритании с начала XIX века называли «переносным супом», но воды нет. И еще пять жестянок с керосином для примуса.

Теперь у нас достаточно керосина, чтобы взорвать немецкий дот или прожечь дыру в ледяной стене Северного седла, но чертов примус не в состоянии его зажечь.

Же-Ка очищает место в центре палатки и расстилает свою запасную шерстяную рубашку, так что получается рабочее место. Из своего рюкзака он достает фонарик, свет которого прибавляется к слабеющему голубоватому мерцанию крошечной лампы со свечой из топленого масла.

Потом он снова устанавливает примус. У нас два больших котелка для кипячения воды, и у каждого есть собственная жестяная кружка. Же-Ка убеждается в том, что емкость для горючего на две трети заполнена свежим керосином, как и положено по инструкции, зажигает спирт в крошечной емкости под горелками, нагнетает давление и снова пытается поджечь горелки.

Безрезультатно.

Же-Ка разражается такими цветистыми ругательствами, что я понимаю лишь одно непристойное выражение из двадцати. Потом снова начинает разбирать проклятую железяку, стараясь не расплескать керосин и остатки спирта.

— Как он может не работать? — Я лежу в позе эмбриона, и говорить мне мешает пульсирующая в голове боль.

— Я… не… знаю, — отвечает Жан-Клод сквозь стиснутые зубы.

Ветер с такой силой ударяет в стенку большой палатки, что мы вчетвером хватаемся за деревянные ребра купола, пытаясь удержать палатку собственным весом и иссякающей силой мышц. Когда мы были снаружи, Же-Ка вывесил свои защищенные стальной трубкой приборы и теперь шепотом сообщает мне результаты измерений: давление пугающе низкое и продолжает падать, а температура после захода солнца опустилась до минус тридцати восьми градусов по Фаренгейту. Для измерения скорости ветра в этой «защищенной» зоне у подножия Северного седла у нас есть только собственное тело, палатки и страхи, но этот ветер явно достигает ураганной силы. Скорость некоторых порывов не меньше ста миль в час.

Я заставляю себя сесть и посмотреть на латунные детали разобранного примуса, слабо поблескивающие в неярком свете фонарика и одной почти погасшей масляной свечи.

«На свете не существует устройства, более надежно защищенного от дурака, чем шведский примус одноименной фирмы», — думаю я.

Дикон приобрел в основном новые модели 1925 года, но, за исключением некоторых усовершенствований для использования на больших высотах — часть этих доработок предложил некто Джордж Финч, — они практически не отличались от предыдущих моделей печек, выпускавшихся с 1892 года. Мы использовали наши примусы для приготовления пищи на всем маршруте через Сикким и Тибет. И все печки работали.

Же-Ка снова подносит горелку к свету, желая убедиться, что она не засорилась, а я машинально перебираю остальные детали.

Маленькое простое устройство — это модель 210 со стационарными ножками, год выпуска 1925-й. Процедура розжига такая же, как и у остальных примусов, которыми я столько лет пользовался в походах и в экспедициях в горы. Они всегда работали на любой высоте, на которую я забирался.

Сначала нужно при помощи встроенного в резервуар для топлива насоса создать давление в этом резервуаре. При этом керосин поднимается по трубкам от резервуара к горелкам. Чтобы предварительно нагреть трубки горелок, необходимо зажечь небольшое количество метилового спирта в специальной чашечке, через которую проходит трубка горелки.

Все это мы десятки раз проделывали сегодня днем и теперь, когда наступил вечер, — бесполезно.

Когда трубка горелки нагревается до нужной температуры, через центральную форсунку в горелку поступают мелкие, почти невидимые капельки горячего топлива. Когда керосиновый пар смешивается с воздухом — даже разреженным воздухом Эвереста, — простой и прочный маленький пламегаситель примуса образует из этого газа кольцо. На самом деле в голубом кольце пламени примуса горит не керосин, а смесь воздуха с газом, образующимся из паров керосина. Шум, издаваемый круговой горелкой, всегда был довольно сильным, и поэтому альпинисты и туристы прозвали примусы «ревунами». Но немного найдется на свете звуков, таких же приятных для слуха усталого альпиниста, как рев примуса, на котором растапливается снег для чая, греется суп или жаркое и который обычно согревает холодную палатку, примостившуюся высоко в горах на снегу или скале.

А теперь… ничего.

— Мы можем заварить чай или даже сварить суп на маленькой спиртовой горелке, — предлагаю я. — Или разогреть сардины. — Маленькие спиртовые горелки предназначены для высокогорных лагерей — в основном чтобы сделать горячий чай, — но их используют в качестве запасных в любом лагере.

— Ни в одном из тюков не было спиртовой горелки, — говорит Жан-Клод. Мы обмениваемся виноватыми взглядами, и я понимаю, что нам обоим стыдно, что мы так плохо подготовили груз, шерпов и самих себя в нашем первом настоящем походе к горе.

— Значит, остается примус, — заключаю я.

Я тупо верчу в руках латунный резервуар, но не нахожу ни отверстий, ни трещин. Поскольку поврежденный резервуар должен протекать, в моих действиях нет никакого смысла. Словно загипнотизированный, я считаю языки, на которых сделана надпись на боку примуса. После окончания войны прошло только восемь лет, а эта шведская компания — В. A. Hjorth & Co., Стокгольм, как указано на шильдике, а также на рекламе принадлежностей для примуса (сосуд для спирта, с носиком, № 1745, набор игл для чистки, № 1050, и, разумеется, экран от ветра, № 1601), — продает свою печку как минимум в одиннадцати странах.

В этой модели примуса «экраном от ветра» служит маленькая треугольная пластинка, но Же-Ка заслонял печку от ветра своим телом, наклоняясь над ней всякий раз, когда пытался разжечь ее, так что дело не в защите от ветра. Вообще-то пользоваться примусами следует не в палатке, а снаружи, но при штормовом ветре, прорывающемся даже внутрь, разжечь эту штуку нет никакой надежды.

— Всё в порядке, — говорит Жан-Клод, проверяя каждую отсоединенную деталь: регулирующий пламя наконечник горелки, упорное кольцо горелки, пламегаситель, нитриловые уплотнители, свинцовую прокладку в самой горелке, кожаный манжет насоса.

Он что-то шепчет себе под нос и с помощью немногочисленных инструментов, имеющихся в его распоряжении — отвертки, маленького гаечного ключа, нескольких проволочных зондов, — снова собирает печку и пытается разжечь. Ничего не выходит.

— Не создается давление в резервуаре, — наконец заключает Жан-Клод.

— Как это может быть? — удивляюсь я. Нужно накачать примус, и давление заставляет керосин подниматься по крошечным трубкам. У меня всегда получалось.