Прах к праху

Куинн обнял ее за плечи и в очередной раз помог положить голову ему на плечо.

— Все хорошо, — прошептал он.

— Неправда!

— Дай я обниму тебя, Кейт.

У нее не нашлось сил возразить. Сказать по правде, ей и самой хотелось того же, лишь бы только не ощущать гнетущего одиночества. Слишком долго она прожила одна. Ей недоставало его близости. Недоставало его любви, его тепла. И вот сейчас, вновь чувствуя себя в его объятиях, она впервые за многие годы оказалась там, где хотела быть.

— Я всегда любил тебя, — прошептал он.

— Тогда почему ты меня отпустил? — спросила она. Боль подрагивала под самой поверхностью. — Почему сам держался на расстоянии?

— Мне казалось, что тебе самой этого хочется. Мне казалось, что для тебя так лучше. Ведь в самом конце ты избегала знаков внимания.

— Потому что ты имел неприятности с начальством.

— Не из-за тебя, из-за Стивена.

— Стивен хотел наказать тебя из-за меня, из-за нас с тобой.

— А ты по той же самой причине хотела спрятаться.

Она не стала даже пытаться отрицать. Ведь в их тайной любви было нечто такое, что не сравнимо ни с чем: некая магия, которую многие ищут, но мало кто находит. Магия, которая была им обоим неведома раньше. А когда тайна оказалась раскрыта, никто из посторонних этой магии не увидел. В резком, ослепительном свете всеобщего внимания их любовь превратилась в банальный роман, в нечто дешевое и постыдное. Никто ничего не понял, никто даже не пытался понять. Никто не заметил ее горя, ее одиночества. В их глазах она не была матерью, потерявшей ребенка, от которой отвернулся муж и которая от горя не находит себе места. В глазах коллег это ее муж не находил себе места от горя; она же была шлюхой, неверной женой, которая, едва успев похоронить ребенка, пустилась во все тяжкие.

В известной степени ее собственное чувство вины в чем-то отражало настроение окружающих, хотя она и знала, что они не правы. А все потому, что не привыкла лгать и обманывать. В нее с детства вбивали свойственное католикам чувство вины и типично шведское самоедство. Лавина обвинений в свой адрес, ощущение того, что она нарушила какие-то важные заповеди, все это накрыло с головой, и с тех пор она никак не могла выплыть на поверхность — тем более что единственный человек, к которому она потянулась за помощью и поддержкой, оставил ее, терзаемый собственным гневом и болью.

Воспоминания будоражили. Не в силах усидеть на месте, Кейт вновь вскочила на ноги, вовсе не в восторге от того, какие чувства они разбудили.

— Ты мог бы вернуть меня, — сказала она. — Но сделал свой выбор в пользу Бюро. И я подумала, что ты любишь работу больше, чем меня, — добавила она сдавленным шепотом, после чего одарила Куинна кислой улыбкой. — Что ты, в конце концов, решил, что от меня одни неприятности, которых я вовсе не стою.

— Боже мой, Кейт, — он приподнял ей подбородок и заглянул в глаза. Его собственные были темны, как ночь.

В глазах Кейт застыла знакомая неуверенность, которая всегда бередила ему душу, — та самая, что так ловко скрывалась за фасадом силы воли и упрямства. Которая была сродни его собственной.

— Я отпустил тебя, потому что подумал, что тебе так хочется. А сам с головой ушел в работу. Это был единственный способ залечить раны. Все свои силы, да что там, всего себя я отдавал работе, — добавил он со вздохом. — Не знаю даже, осталось от меня после этого хоть что-нибудь. Но точно знаю: я никогда не любил работу — и ничего в этой жизни — так, как любил тебя.

Но Кейт молчала. Шли секунды. Джон заметил, как по ее щеке скатилась слезинка. Он думал — как так получилось, что каждый пошел своим путем? И сколько потерял от этого. И что все на самом деле гораздо сложнее, чем просто отсутствие общения. Их чувства, их страхи, их гордость, их боль — все то, что встало между ними, было искренним, неподдельным. И таким острым, таким резким, что ни он, ни она не нашли в себе мужества разобраться в этом. Легче оказалось пустить все на самотек — как ни странно, это было как раз то, чего он не привык делать.

— Мы с тобой пара, — прошептал он, повторяя слова, которые она произнесла, когда они сидели в машине Ковача. — Что ты чувствовала, Кейт? Я был тебе не нужен? Ты разлюбила меня? Скажи честно, ты…

Кейт поднесла к его губам дрожащую руку и покачала головой.

— Нет, — сказала она так тихо, что слово прозвучало чуть громче мысли. — Нет, никогда.

Она ненавидела его. Злилась. Обвиняла во всех смертных грехах и пыталась забыть. И продолжала любить. Но самая страшная истина заключалась в том, что даже через пять лет любовь эта была жива, и она ни разу не испытала нечто хотя бы отдаленно на нее похожее. И вот теперь эта любовь вновь проснулась, словно раздутое ветром пламя, сжигая усталость, сжигая страх и что там еще поселилось в ее душе.

Кейт потянулась к Куинну и подставила для поцелуя губы. В ответ она ощутила вкус его губ и собственных слез. Он обнял ее, изо всех сил прижал к себе, приспосабливая изгибы ее тела к своему.

— Боже мой, Кейт, как мне не хватало тебя, — признался он, легонько касаясь губами ее уха. — Как мне тебя не хватало!

Кейт поцеловала его в щеку, пригладила коротко стриженные волосы.

— Мне никогда никто не был нужен… кроме тебя… Мне был нужен, мне нужен только ты…

Джон тотчас уловил разницу и отстранился, чтобы заглянуть ей в глаза. Он не стал спрашивать, уверена ли она в собственных словах. Испугался, что я не отвечу, подумала Кейт. Что так и случилось бы. Потому что полной уверенности не было. И никакой логики, мысли не шли дальше того, что происходило сейчас. Был лишь спутанный клубок чувств и непреодолимая потребность забыться в его объятиях.

Она за руку отвела его наверх. Он трижды остановился, чтобы ее поцеловать, прикоснуться к ней, зарыться лицом в ее волосы. В спальне они помогли друг другу раздеться. Переплетенные руки, нетерпеливые пальцы. Его рубашка на спинке стула, ее юбка ворохом на полу. И все это не размыкая объятий, лаская, целуя, желая…

Кейт как будто бы вернулась на пять лет назад. Казалось, прикосновения его рук впечатались и в память, и в сердце. И оно вытащило на поверхность желание, какое она знала только с ним, не замедлило заявить о себе — острое и сладкое одновременно. Как будто они с ним расстались на пять дней, а не на пять лет.

Его губы тем временем ласкали ее грудь. От наслаждения перехватило дыхание. Затем его рука скользнула между ног. Она уже ждала его, горячая и мокрая. Бедра сами раскрылись навстречу, как делали это десятки раз, давным-давно…

Ее руки скользили по его телу. Знакомая территория: неровности, впадины и возвышенности. Гладкая, горячая кожа. Упругий позвоночник. Его эрекция была крепкой, как камень, и нежной, как бархат. Мускулистым бедром он еще шире раздвинул ее мягкие женские бедра.

Она помогла ему войти в себя. Боже, какое наслаждение! Они словно были созданы по одной мерке, чтобы точно подходить друг другу. Чтобы дарить наслаждение. И так всякий раз, когда они вместе. Ощущение это нисколько не притупилось. Наоборот, сделалось даже острее.

В свете ночника Кейт видела его глаза. Боже, сколько самых разных вещей прочла она в них: и желание, и восторг, и даже чуточку отчаяния, порожденного осознанием того, что такая магия возможна, лишь когда они вместе, и больше никогда.

Стоило ей об этом подумать, как она едва не расплакалась. Боже, ведь он единственный. Для нее он один-единственный. Тот, за кого она вышла замуж и чьего ребенка родила, ни разу не дарил тех ощущений, какие она в избытке получала в объятиях Джона Куинна. Даже не в объятиях, а от одного его присутствия.

И Кейт, вторя его движениям, крепче прижала его к себе, глубже вонзившись ногтями в спину. Джон в ответ жадно впился ей в губы. Он двигался в ней с нарастающей силой, затем немного убавил темп, отводя их обоих от края…

Время потеряло всякий смысл. Не было ни секунд, ни минут, лишь надрывное дыхание, всхлипы, прилив и отлив наслаждения. И когда финал наконец наступил, он был подобен взрыву, ослепительной вспышке во всех частях спектра. Затем на смену ему пришло странное сочетание умиротворения и беспокойства, удовлетворения и пресыщенности, пока в конце концов усталость не взяла свое и они заснули, не разжимая объятий.