Никто мне не верит

Она знала, что, как бы ей этого ни хотелось, заснуть она уже больше не сможет.

Она сварила кофе, включила телевизор и переключала его с канала на канал и обратно, чтобы какофонией звуков заглушить голоса, раздававшиеся в ее голове.

Глава девятнадцатая

Шоу подходило к концу. Головная боль у Линн уступила место тупой тяжести. Похоже, таблетки не повлияли на остроту ее восприятия, но она была рада, что сдержалась и не приняла ту таблетку после четырех утра. Однако, как только прошли титры, она почувствовала, что силы ее иссякли. После страданий в прошлую ночь плюс практически полного отсутствия сна у нее оставались силы лишь для того, чтобы собрать все мужество для проведения шоу.

Это все, что она была способна сделать. Провести шоу. После этого она отправится домой, примет эту проклятую таблетку, задернет занавески, закроет глаза и пролежит так, если понадобится, весь уик-энд.

— Деннис?

— Привет, Вики?

— Ну, как там у вас дела?

Он даже не пытался обмануть ее. Бог знает, что она слышала.

— Не очень хорошо, — сказал Деннис.

— Я видела два шоу. Линн чертовски плохо выглядит.

— Ага.

— Телестанции требуют, чтобы мы назвали новую дату пробного показа. Боюсь, мне придется им сказать, что мы аннулируем проект.

Он молчал, и Вики сказала:

— Мне очень жаль.

— Мне тоже.

Кара спросила Денниса:

— Линн знает?

— Еще нет. Я скажу ей после выходных.

— Ты подумал о том, что я просила?

Деннис потер глаза:

— Подумал. И ты права. Мы назначим тебя исполнительным продюсером. Вы с Линн будете рассматривать решения друг друга.

— Я чувствую себя отвратительно, делая это. Но в этом нет ничего личного. Все, что я хочу, это спасти наше шоу.

— Я уверен, что Линн поймет это, — сказал Деннис.

Линн открыла дверь квартиры, прошла прямо в спальню и приняла две таблетки перкодана.

Она не ела с… был ли это вчерашний ленч? Она все еще не испытывала чувства голода, но на пустой желудок лекарство могло вызвать тошноту.

Она поджарила в тостере английскую сдобную булочку и съела сколько смогла.

Она разделась и включила душ.

Перед ее глазами стояло мокрое лицо Бернадин. Сама боль.

Вина Линн. Она несет за это ответственность. Бернадин страдает из-за нее.

Незаслуженно и неправильно. Но без возможности это уладить.

Каре тоже пришлось пережить ужасную личную трагедию из-за нее.

Ее бедный брат, который обеспокоен до безумия, и это подрывает его здоровье…

Деннис, личная жизнь и карьера которого поставлены с ног на голову…

Она подумала о Майке, и у нее заныло под ложечкой.

Утром она попыталась забыть омерзительную мысль о настоящей роли Майка в ее жизненном кошмаре, потому что ей надо было работать. Но срок этой сделки, заключенной с самой собой, истек, и на нее снова хлынул поток вопросов.

В конце концов она завернула краны и вытерлась. Она замотала влажные волосы в полотенце и выдавила на щетку зубную пасту.

Склонившись над раковиной, чтобы почистить зубы, она заметила в зеркало, что нитка от полотенца прилипла к губе, и смахнула ее зубной щеткой.

Неожиданно губу начало жечь.

Она потерла ее, не осознавая, что причиной стала капля зубной пасты, попавшая на губу со щетки. В одно мгновение жжение стало невыносимым, губы горели огнем.

У нее в ужасе округлились глаза, когда она увидела, как в углу рта вздулся пузырь, побелел и появился запах обгоревшего мяса.

Она закричала, глядя на свое ужасное лицо в зеркале, кричала и не могла остановиться, и чувствовала, что сама глохнет от этого нечеловеческого визга.

Это был пункт неотложной помощи в другой больнице, но ощущения были до одури знакомые.

Она смутно помнила стук в дверь ее квартиры и то, как открывала дверь еще одной паре полицейских, которых не видела раньше.

Похоже было, что в городе их было бесчисленное множество.

Но все они ничего не могли сделать, когда она нуждалась в них.

— Что-то было явно введено в тюбик. Осмелюсь предположить, что это был пятновыводитель, — сказал врач. — Похоже, у вас только внешние повреждения. Если бы вы проглотили это, ваш пищевод был бы полностью сожжен.

Он узнал Линн Марчетт и поднял брови, но она даже не пыталась что-либо объяснять.

В этом не было смысла.

Единственное, чего она хотела, — пойти домой, спрятаться в своей постели и забыть обо всем.

Ожог причинял меньшую боль, чем все остальное.

Наибольшую боль причиняли картины, возникающие в воображении, и от них было необходимо избавиться.

Мысленное воплощение того, что могло произойти с ее языком и всем ртом, если бы туда попала паста со всей щетки.

Картины других случаев, которые могли закончиться для нее плохо: енот и нож из кухонного комбайна…

— Вы уверены, что не хотите кому-нибудь позвонить? Семье или другу? — спросила сестра.

Линн покачала головой.

Она знала, что, возвращаясь в квартиру, она оставляет себя совершенно открытой для удара.

Но у нее не было сил принимать меры предосторожности.

В течение нескольких часов она спала без снов, и когда проснулась, было уже темно. Она выбралась из постели, чтобы пойти в ванную, но почувствовала тошноту и слабость.

Мазь, наложенная на ожог, привела к тому, что волдырь вскрылся. Рана кровоточила и намокала. Она снова подумала о том, как могли пострадать ее рот и горло.

У нее возникла смутная мысль, почему она не напугана еще больше.

Но она не чувствовала сильного страха.

Она подумала о тех детях, которые, накачавшись ЛСД, выпрыгивали из зданий, уверенные в том, что могут летать. У нее было подобное чувство. Гибель не имела значения. Она уже давно перешла эту грань.

Но разница была в том, что они ощущали себя могущественными. Она же чувствовала себя… почти мертвой.

Причин чем-то заниматься не было, поэтому она забралась обратно под одеяло.

Она снова заснула, но ее разбудил звонок в дверь. Она не хотела открывать. После еще двух звонков, она поднялась.

— Кто это? — спросила она через домофон.

— Майк.

— Я… не очень хорошо себя чувствую.

—  Яуже знаю. Впустите меня, ладно?

Она снова почувствовала, что действует по принципу меньшего сопротивления. Она нажала кнопку, открывающую дверь внизу.

Когда она открыла дверь, он уже стоял за ней в своем свитере со словом «Тафтс». Его брови поползли вверх, когда он увидел ее, стоящей в ночной рубашке, большого размера футболке с изображением котят, свисавшей с одного плеча. Волосы падали ей на лицо и рассыпались по спине. Она не успела смыть студийный грим, и то, что от него осталось, пятнами покрывало ее щеки и глаза. В углу рта у нее была красная рана, из которой сочилась кровь.

Он включил свет, и она прищурилась.

— В рапорте было написано, что в вашей зубной пасте было обнаружено какое-то едкое вещество. Оно попало в рот?

— Нет.

— Они проверяют тюбик. Что случилось, вы почувствовали его раньше, чем начали чистить зубы?

— Угу.

Взяв ее за плечи, он подвел ее к свету и наклонился ближе, чтобы рассмотреть рану.

Ее мозг напоминал фотоаппарат, все видящий и замечающий, но не реагирующий. Он зафиксировал пальцы на ее голой коже, теплое дыхание на щеке. Он подметил запахи крема для бритья и кислой капусты.

— Должно быть, чертовски болит, — сказал он.

Она не ответила. Но она зевнула, а это причинило боль, и она вскрикнула.

— Они дали вам какой-нибудь препарат, чтобы наносить на рану?

— Да.

— Где он?