Страж

— На колокольне церкви Риверсайд расположены службы Мемориального центра Рокфеллера. Вершина башни находится на высоте 392 футов над уровнем города. Лифт идет до двадцатого этажа, на котором расположена интересная экспозиция колоколов и старинный, однако работающий, орган. Оттуда по лестнице можно попасть на колокольню и на наблюдательную площадку. Вам предстоит одолеть 147 ступеней...

Она остановилась и огляделась по сторонам. На лице у нее было выражение горькой обиды.

— Вот что, ребята, я ведь собираюсь рассказать о колоколах. Пожалуйста, послушайте.

Школьники, совсем маленькие, скорее всего третьеклассники, продолжали ребячью возню. Лифт поднимался медленно, но не делая остановок. Мы были сдавлены в нем, как сардины в банке. Не без труда я развернулся в толпе и встал спиной к ней и лицом к двери. Переложив портфель в левую руку, я сунул правую под пальто и расстегнул цепочку, которой он был пристегнут к брючному ремню.

— Подбор колоколов, или карильон, — запомните это слово — представляет собой дар покойного Джона Д. Рокфеллера-младшего церкви Риверсайд. Этот дар посвящен памяти его матери. В подборе 74 колокола общим весом свыше ста тонн. «Бурдон», отбивающий время, весит двадцать тонн. Это самый большой и самый тяжелый из звучащих колоколов во всем мире...

Найдя нужный ключ, на что у меня ушло некоторое время, я отпер портфель. Прижав его к груди, я раскрыл его на несколько дюймов, просунул руку внутрь и нащупал кристалл. Когда моя ладонь замкнулась на его холодной граненой поверхности, маленькая девочка с чрезвычайно черной кожей и узкими кошачьими глазами внезапно протерлась сквозь толпу и очутилась рядом со мной. Она пристально наблюдала за тем, как я извлек кристалл из портфеля, сунул за пазуху и поместил во внутренний карман комбинезона, поддетого под костюм.

— Что там у вас, мистер? — прошептала она. Я покачал головой и поднес в знак молчания палец к губам. Затем защелкнул портфель и намотал свободный конец цепочки себе на запястье. Девочка отвернулась и отошла.

— На колокольне имеются два помещения — это машинное отделение и органный зал. В машинном отделении размещено оборудование для автоматической эксплуатации колоколов. Самые крупные из них обеспечены электропневматической «поддержкой», позволяющей звонить к началу службы или по особым случаям. В дневные часы автоматика колокольного подбора настроена на мотив Святого Грааля из оперы Вагнера «Парсифаль»... Эй, вы там двое, сзади, прекратите сейчас же!

Лифт задрожал, останавливаясь.

— Спешить совершенно некуда. Пусть сначала выйдут посторонние.

Стальные двери разомкнулись, и ребячья гурьба с громкими криками устремилась наружу. Я успел опередить их и поспешил по проходу, быстро оглядываясь по с тронам. В выставочном зале, просторном и светлом помещении, проходящем по всему периметру башни, никого не было. Дети, не обращая никакого внимания на блестящие колокола, расставленные вдоль стен, устремились к большому кожаному дивану в углу, взгромоздились на него и принялись скакать, как на трамплине. Женщина в оранжево-желтой накидке, державшаяся сзади и по-прежнему зачитывавшая что-то из путеводителя, закричала на них, требуя, чтобы они вели себя прилично и хотя бы не портили церковное имущество.

Ориентируясь на указатель, на котором было написано: «КОНСОЛЬ КАРИЛЬОНА И НАБЛЮДАТЕЛЬНАЯ ПЛОЩАДКА», я обошел шахту лифта и оказался у начала узкой винтовой лестницы, сто сорок семь ступеней которой вели на вершину башни.

На дверях с табличкой «КОЛОКОЛЬНАЯ СЛУЖБА» была прикреплена машинописная справка, извещавшая, что колокола вновь заговорят в 13.30. Это время уже прошло, и колокола молчали. Снизу, из выставочного зала, до меня доносились ребячьи голоса. Из конторы «Колокольной службы» не было слышно ни звука. Я подергал дверную ручку: заперто.

Еще через несколько ступенек на западной стороне башни я обнаружил окно, из которого можно было посмотреть вниз. К собственному изумлению я обнаружил, что далеко-далеко внизу двое мужчин по-прежнему стоят возле кажущейся отсюда игрушечной санитарной машины. Должно быть, Сомервиль велел им ждать. Затем я заметил пару полицейских машин, запаркованных в двух кварталах от Риверсайд-драйв, и сообразил, что к настоящему моменту, скорее всего, уже оцеплена вся округа. Так что он мог позволить себе не горячиться.

Поднявшись по лестнице, я вышел к узкой металлической двери. Она отворилась, впустив меня в высокое, продуваемое ветром помещение, наполненное машинным оборудованием, — шумно дышащий и позвякивающий лабиринт труб и шестерен, напоминавший машинное отделение теплохода. Ржавые железные ступени шли тремя зигзагами на самую крышу. Трапециевидные дорожки, защищенные выкрашенными в зеленый цвет проволочными перилами, пересекали пространство башни на нескольких уровнях. На площадке у меня над головой находился органный зал. Была мне видна и втулка карильона со множеством проводов, шестерен, пружин и канатов, уходящих по направлению к пульту. Колокола были здесь повсюду. Подвешенные на стальных тросах на общую перекладину, они располагались группами по размеру — самые маленькие висели почти под сводом, затем, расцветая гигантскими чугунными гиацинтами, они, группа за группой, становились все больше, оказываясь одновременно все ниже и ниже, а ряд массивных басовых колоколов висел всего лишь в нескольких футах от пола.

Здесь было страшно холодно. Вместо окон — уставленные в небеса решетчатые бойницы, пропускавшие колокольный звон и разносившие его над городом. Воздух врывался сюда со всех сторон, сама башня, казалось, слегка раскачивалась на ветру. На такой высоте мысль о том, что ты предан во власть стихиям, внушала тревогу. Голова у меня закружилась, когда, взявшись за перила, я начал последний подъем.

Я остановился на консольной площадке и быстро огляделся по сторонам, затем заглянул через окно в органный зал. Там, за пультом управления карильоном, сидел спиной ко мне какой-то мужчина и читал с листа музыку. Он был в рубахе с закатанными рукавами. Он курил трубку. На большом и указательном пальцах обеих рук у него были кожаные наперстки — должно быть, для того, чтобы бить по деревянным клавишам пульта. Его маленькие старческие ножки в домашних туфлях не доставали до педалей. У стены в этой комнатке находился электрокамин, а на стене — пара фотографий в рамочках и бронзовые часы; мне показалось, будто я подглядываю в окошко чужого дома. Но звонарь не подозревал, что за ним наблюдают.

У меня практически не оставалось времени. Мой единственный шанс заключался в том, чтобы найти здесь подходящее место и спрятать кристалл. Меня ни за что не отпустят, пока не сумеют заполучить его. Как знать, может, не сообразят поискать в органном зале. Я постучал по стеклу. Старик перевернул страницу в нотном альбоме, но глаз не поднял. Я постучал еще раз, погромче.

Голос у меня за спиной произнес:

— Он не слышит вас, Мартин. К сожалению, отец Игнациус глух как пень.

Я обернулся как ужаленный.

Это был Сомервиль. Он спускался по лестнице с крыши. В полном одиночестве. Ветер натягивал на нем одежду, заставляя казаться выше и стройнее, как будто сверху вниз по стене башни скользила длинная тень.

— Я подумал, что, возможно, найду вас здесь, — многозначительно произнес он, сходя с последней ступеньки и медленно продвигаясь по направлению ко мне. Он улыбался и держал руки прямо перед собой, как бы демонстрируя тем самым, что в них ничего нет и что он не собирается причинить мне никакого вреда.

Я попятился.

— Не подходите ко мне. Даже не смейте глядеть на меня. Я не собираюсь подпускать вас к себе.

— Мартин, я не причиню вам вреда. Я всего лишь хочу с вами поговорить.

— Держитесь от меня подальше, Сомервиль! Я вам серьезно говорю!

Я отошел к перилам, держа портфель в обмотанной цепочкой руке и прикрывая им голову, как щитом.

— Давайте пойдем на компромисс, Мартин. Стойте там, где вы стоите, я тоже останусь на месте. И мы сможем поговорить, по крайней мере пока не зазвонит колокол.