Страж

Но тогда каким образом Сомервиль вторгся в мою жизнь? И другой вопрос: зачем? Ясно одно: это никак не связано с характеристикой, выданной ему Хейвортом: блестящий психиатр, с которым он познакомился на конференции врачей, практикующих гипноз, в Чикаго. Все это как-то подстроено. Все вокруг меня подстроено.

Если именно Сомервиль подсунул мне белую коробку, в которую я уложил тела собак, — а я ведь так и не могу вспомнить, откуда она взялась, — тогда почти наверняка он же и внушил мне мысль убить их. Это кажется невероятным, но, как только я свыкся с мыслью, что не несу никакой ответственности за их смерть, тут же встало на свое место и все остальное. Браслет с медальоном, купленный мной для Анны в аэропорту, фигура человека в синем пиджаке, виды Нюрнберга в Публичной библиотеке... Они хотели, чтобы я думал, что я параноик. Вот почему за мной следили или, вернее, меня вели. Я ничего не выдумал. Им понадобилось убедить меня в том, что я сошел с ума, в том, что я нуждаюсь в помощи — в их помощи, с тем чтобы любой мой поступок, любой мой шаг погружал меня все глубже и глубже в эту трясину.

Когда я в последний раз возвратился из Кентукки, у Сомервиля хватило сообразительности не оказывать на меня давления, не настаивать на встречах с ним и на возобновлении лечения. Он предоставил это занятие другим: Пенелопе, Хейворту, даже Анне. Он подсказал Пенелопе способ весьма деликатно внушить мне, что моя находка похищена из его дома, что она представляет собой недостающую подвеску из его чертовой уотерфордской люстры. Я чуть было не клюнул на эту удочку, чуть было не поверил.

Прошлой ночью они предприняли новую попытку завладеть кристаллом. Им понадобилось, чтобы я убил Анну. Не знаю, как именно им удалось мне это внушить, да и неважно как, потому что, слава Богу, покушение оказалось безуспешным. Но тогда они заставили меня отправиться к Сомервилю.

А он сплел для меня очередную паутину своих измышлений, назвал меня убийцей, пригрозил отправить в тюремную психлечебницу. Он понимал, что мне придется раз и навсегда разоблачить его ложь, но на этот раз потребуется принести ему то, чем он и хочет завладеть, — неопровержимое доказательство.

История повторилась. Сейчас мне стало ясно полное значение того, что должно было произойти. В конце концов создалась в точности такая же ситуация, какая привела к гибели Магмеля. Точно так же, как Магнус, не осознавая, что он делает, отдал талисман старцу в пещере, я сейчас собирался передать его Сомервилю по собственной доброй воле.

Поезд зарычал на выходе из туннеля и помчался в южном направлении уже по городу. Мы ехали в сторону 125-й улицы, последней остановки перед Центральным вокзалом, и по обеим сторонам дороги мелькали трущобы и убогие многоэтажки Гарлема. А что, если меня поджидают на перроне? Решение необходимо принять именно сейчас: уклониться ли от встречи или дать поймать себя в ловушку, уже осознавая, что это ловушка, чтобы посмотреть, что из этого выйдет?

А ведь столько еще остается загадочного. Кто такой Сомервиль? Кто такая Пенелопа? Как они меня нашли? Пересекались ли наши дороги в прежних существованиях? Является ли он перевоплощением старца? А она — Нуалы? Или они всего лишь современные адепты старого волшебства, чародей и его помощница, посланные в наш хрупкий, исполненный спесивого самообмана мир властью Хозяина, пребывающего в затерянной в бездне веков и покрытой туманом юдоли? Все, что известно мне наверняка, заключается в том, что Сомервиль использует меня для того, чтобы завладеть кристаллом — что ему самому по какой-то неизвестной причине не дано совершить, — и что во что бы то ни стало я обязан не допустить, чтобы кристалл попал в его руки.

На карту поставлена судьба всего мира.

Повинуясь мгновенному импульсу, я встал, подхватил портфель и пошел по проходу в сторону выхода.

Проводник прошел по вагону, объявляя остановку, и поезд прибыл на 125-ю улицу. Двери с шипением раскрылись. Я вышел на платформу. Ярко светило солнце, и воздух был непривычно свеж. Пару минут я постоял, глубоко вдыхая его. Двери поезда закрылись у меня за спиной. В тот момент, когда поезд тронулся, я обернулся и мельком увидел своего попутчика в сером костюме. Он неподвижно сидел у окна. Он тоже меня увидел и повернулся ко мне, широко раскрыв рот и шевеля подбородком, как будто хотел что-то сказать.

Было полпервого. Встреча с Сомервилем назначена на час. По лестнице я спустился с высокой платформы на улицу и возле грузового лифта нашел телефон-автомат. Я набрал номер Хейворта. На другой стороне улицы, прислоняясь к полосатой красно-белой будке торговца хот-догами, стоял человек, откровенно следивший за мной. Я поглубже забрался в будку и прижал к телу портфель, чтобы наблюдатель не заметил, что он прикреплен цепочкой к моему брючному ремню. Я услышал несколько длинных гудков, а затем повесил трубку.

Я подождал пять минут. Наблюдатель ушел. Я вновь набрал номер Хейворта. На этот раз успел раздаться только один гудок. Трубку подняла Анна.

— Не называй моего имени. Ты одна? Или кто-нибудь еще в комнате?

— Никого, но...

Я почувствовал, что при звуке моего голоса у нее перехватило дыхание.

— Не называй моего имени.

— Хорошо.

— В том, что произошло сегодня ночью, есть определенный смысл. Я не могу сообщить тебе этого по телефону.

— А где ты?

— В городе.

— Ты идешь к Сомервилю?

— Нет. Мне надо встретиться с тобой. Ты согласна?

— Я...

— Анна, прошу тебя. Я не сделаю тебе ничего плохого. Мы можем встретиться в любом месте по твоему выбору — на улице, где полно народу, где хочешь. Но мне нужно объясниться с тобой. Это все, о чем я прошу. Пожалуйста.

— А тебе не кажется, что лучше было явиться на встречу? — ее тон несколько смягчился. — Ты нездоров, дорогой. Поговорить мы могли бы и позже.

— Когда ты услышишь то, что я собираюсь тебе сказать, ты переменишь свое отношение к доктору Сомервилю. Это он убил наших собак, Анна. Он, а не я. Я был всего лишь орудием в его руках.

На другом конце провода ничего не ответили.

— Анна!

— Да, я слушаю. Я просто... Я просто не знаю, что сказать.

— Скажи, что ты согласна. Пожалуйста. Скажи, что ты согласна.

В разговоре возникла еще одна долгая пауза. Затем Анна быстро произнесла:

— Хорошо. Я встречусь с тобой. Давай встретимся в церкви Риверсайд.

— Когда ты там будешь?

— Через полчаса.

— Я буду ждать тебя. Но не говори никому, куда ты идешь. Никому. Ты поняла?

— Хорошо, договорились.

— Я люблю тебя.

— Всего хорошего, Мартин.

16

В парке Риверсайд было холодно. Северный ветер приносил сырость с Гудзона и ворошил палую листву на пустынных аллеях. Я оглянулся на реку: тонкая сине-стальная полоса воды блестела из-за деревьев. В парке никого не было — лишь несколько детей играли в мяч у исчерканной надписями гробницы генерала Гранта.

Я сел на скамью в аллее, соседней с той, что вела к церкви. Я высматривал такси, на котором она приедет. Пока мы жили в Нью-Йорке, я каждое воскресенье отправлялся сюда с собаками и встречал Анну на выходе из церкви. Не поэтому ли она выбрала такое место для встречи?

Мне кажется, что с тех пор минула целая вечность.

Холод начал доставать меня и под двойным слоем одежды. Я посмотрел на часы. Без двух минут час. А Анны все нет. Вот-вот Сомервиль поймет, что его план не сработал... Я улыбнулся, представив себе, как он, в свою очередь, в нетерпении меряет шагами комнату и смотрит на свои часы.

Меня одолела дрожь. Я встал и медленно побрел по направлению к церкви. Когда я пересекал аллею, часы на башне пробили. Я остановился и посмотрел на них. Высоко-высоко и небе парил башенный колокол. У меня слегка закружилась голова.

Опустив глаза, я увидел человека на ступенях у входа в церковь. Бесстрастный, как фигуры святых, изваянные из камня над церковными вратами, он молча следил за моим приближением. Дубовая дверь у него за спиной легонько подрагивала, он только что вышел оттуда.