Партнер

– Все утро я проговорил с судьей Трасселом. Он вышел отсюда минут пять назад.

– Думаешь, он отнесется ко мне непредвзято?

– Трассел будет абсолютно беспристрастен. Я сказал ему, что, по моему мнению, это будет суд не над убийцей. Мои слова он воспринял с облегчением.

– Суда вообще не будет, Карл.

Патрик взглянул на прикрепленный к стене календарь – таким Карл пользовался всегда. Каждый день октября плотно забит слушаниями и заседаниями, работы хватило бы и на пятерых.

– Компьютера ты себе так и не купил? – спросил он.

– Хватает того, что стоит у секретарши.

В этом кабинете они познакомились много лет назад, когда Патрик пришел сюда как адвокат семьи, попавшей в трагическую автомобильную катастрофу. Ведение дела было поручено Карлу. Суд длился три дня, после которых они стали друзьями. Присяжные постановили, что виновник трагедии должен выплатить пострадавшим два миллиона триста тысяч долларов – самую большую сумму за всю историю судопроизводства на побережье. Фирма Богена согласилась уладить дело за два миллиона ровно, и треть, как полагается, юристы оставили себе. После уплаты каких-то долгов и некоторых покупок оставшаяся сумма была поделена на четверых. В то время Патрик еще не входил в число партнеров, и они неохотно поощрили его премией в двадцать пять тысяч.

Это было то самое заседание суда, которое стало звездным часом Кловиса Гудмэна.

Оглядев отставшие от стены обои в углу, Патрик поднял глаза к потолку, на коричневое пятно от протекшей с крыши воды.

– Неужели в округе нет денег на ремонт? За последние четыре года твой кабинет ничуть не изменился.

– Мне осталось просидеть в нем всего два месяца. Плевать.

– Помнишь процесс по делу Гувера? Мой первый под твоим руководством и самый блестящий?

– Конечно. – Карл положил ноги на стол и сцепил руки на затылке.

Патрик рассказал ему историю Кловиса Гудмэна. От начала и почти до конца.

Его неторопливое повествование было прервано громким стуком в дверь. Принесли обед. Стоявший на пороге служитель держал картонную коробку, от которой распространялся тонкий аромат. Патрик встал рядом со столом и наблюдал за тем, как из коробки появился салат из икры и огромные клешни краба.

– Это от Мэри Мэхони, – объяснил Карл. – Боб послал вместе с приветом тебе.

Заведение Мэри Мэхони представляло собой нечто большее, нежели просто оазис для измученных голодом и жаждой судей и адвокатов. Оно было старейшим на побережье ресторанчиком, славившимся деликатесами и салатом из икры.

– Передашь ему и мой, – ответил Патрик, протягивая руку к клешне. – В ближайшее время я думаю поужинать у него.

Ровно в полдень Карл включил втиснутый на книжную полку маленький телевизор, и оба, не проронив ни слова, просмотрели репортаж об утренних арестах. Событие никак не комментировалось. Сами юристы, казалось, потеряли дар речи. Ничего, к удивлению смотревших, не сказал и Морис Маст. Представители ФБР тоже молчали. Сколь-нибудь значимая информация отсутствовала. Журналистке, готовившей репортаж, оставалось только фильтровать слухи.

Тут-то и всплыло имя Патрика. Из каких-то источников ей стало известно, что аресты стали частью детального расследования дела мистера Лэнигана. На экране замелькали кадры, запечатлевшие прибытие Патрика в суд Билокси на первое слушание. Затем появилось простое и честное лицо ее коллеги. Приглушенным голосом он оповестил зрителей о том, что в данный момент стоит у двери расположенного в Билокси офиса сенатора Гэрриса Нея, двоюродного брата Чарлза Богена. В настоящее время сенатор находится в Куала-Лумпуре с торговой делегацией, визит которой, если окажется успешным, позволит создать в штате Миссисипи новые рабочие места, правда, заработная плата будет минимальной. В связи с этим сенатор не имеет возможности сообщить что-либо о факте ареста. Никто из восьми сотрудников его офиса вообще ни о чем не слышал и мнение свое высказать не пожелал.

Длился репортаж десять минут.

– Чему ты улыбаешься? – спросил Патрика Карл.

– Отличный сегодня день. Надеюсь, им хватит мужества добраться и до сенатора.

– Я слышал, ФБР сняло с тебя все обвинения.

– Да. Вчера мне пришлось дать показания большому жюри присяжных. С каким удовольствием, Карл, сбросил я с плеч свою тяжкую ношу! Я же годами носил в себе их тайны.

Глядя на экран, Патрик забыл о еде, а сейчас вообще потерял аппетит. Даже краб больше не казался вкусным.

– Ешь, – сказал Хаски. – Ты похож на скелет.

Взяв из пакетика подсоленное печенье, Патрик подошел к окну.

– Я все-таки хочу разобраться, Патрик, – продолжил Карл. – С разводом все улажено. ФБР забыло о своих претензиях к тебе, а ты согласился вернуть девяносто миллионов плюс небольшой процент. Так?

– В общей сложности сто тринадцать миллионов.

– Обвинение в умышленном убийстве вот-вот рухнет, потому что никакого убийства, оказывается, не было. Вменить тебе в вину кражу штат не может, потому что это уже сделали люди ФБР. Иски страховых компаний отозваны.

Пеппер где-то, надо полагать, неплохо устроился. С Кловисом все ясно. Таким образом, на тебе остается лишь его потревоженная могила.

– Почти в точку. Это называется глумлением над трупом, если ты дашь себе труд заглянуть в кодекс. Судьям полагается знать подобные вещи.

– Да. Другими словами, речь идет о преступлении.

– О нетяжком преступлении.

Карл бросил восхищенный взгляд на друга – наверняка тот сейчас обдумывает следующий шаг.

– А можно мне с тобой? – спросил он.

– Куда?

– Просто с тобой. Выйдешь отсюда, встретишь свою девушку, заберешь деньги и поселишься на яхте. Я бы с удовольствием присоединился к тебе.

– Но пока я здесь.

– С каждым днем ты становишься все ближе к двери. – Выключив телевизор, Хаски направился к Патрику. – Одного я никак не пойму, – сказал он. – Кловис умер, но что произошло после его смерти?

– Хочешь знать подробности? – Патрик усмехнулся.

– Я все же судья. Факты всегда важны.

Патрик сел в кресло и положил босую ногу на стол.

– Я чуть не влип. Не так уж просто украсть чей-то труп.

– Верю.

– Я настоял на том, чтобы Кловис оставил распоряжения на случай смерти. Я даже добавил один пункт в его пожелания относительно похорон: гроб должен быть закрыт, никакого прощания с покойным, никаких ночных бдений. Обычный гроб из досок и самая простая процедура погребения.

– Из досок?

– Да. В том, что касалось обряда похорон, Кловис был весьма щепетилен. Дощатый гроб без всякого саркофага. Так, видишь ли, хоронили его деда. Словом, в момент его смерти я находился в больнице, дожидался приезда из Уиггинса похоронной команды с катафалком. Их старшего звали Ролланд, он же был и владельцем ритуального бюро. Черный костюм, галстук-бабочка. Я сообщил ему о воле Кловиса. В соответствии с завещанием все, что требовалось сделать, должен был делать я, Ролланд ни на что не обращал внимания. Часа в три дня он заявил, что скоро нужно будет заняться бальзамированием, и осведомился, есть ли у Кловиса костюм. Мы как-то не подумали об этом. Я ответил, что нет, костюма у Кловиса мне видеть не приходилось. Обнадежил Ролланд: у него имелось несколько старых, он обещал позаботиться о достойном виде усопшего.

Кловису хотелось быть похороненным на своей ферме, однако я несколько раз объяснил, что в штате Миссисипи это невозможно – только на официальном кладбище. Дед его участвовал в Гражданской войне и считался, если верить Кловису, настоящим героем. Умер дед, когда мальчишке было семь лет, и бдение у гроба, по тогдашним традициям, продолжалось три дня. Гроб установили на стол в гостиной, через которую проходили те, кто хотел попрощаться. Все это очень нравилось Кловису, он и для себя намеревался устроить нечто подобное. Взял с меня клятву, что бдение проведу я сам.

Я растолковал волю старика Ролланду, и тот сказал, что видывал всякое.

В наступившей темноте я сидел на крыльце домика Кловиса, когда к нему подкатил катафалк. Я помог Ролланду поднять гроб по ступеням и занести в комнату. Мы поставили его напротив телевизора. Помню свое удивление: гроб оказался совсем легким. Старик под конец усох так, что весил не более сорока килограммов. Ролланд спросил, один ли я в доме. Да, сказал я, это малое бдение, и попросил открыть гроб. Он заколебался, мне пришлось объяснить, что я забыл положить туда семейные реликвии времен Гражданской войны, с которыми покойный не захотел расстаться.