Семнадцать каменных ангелов

– Вы где находитесь? – спросил инспектор Фаусто.

– Я на заправке на Ассесо-Норте, около Ломас-де-Сан-Исидро.

На самом деле он находился на Линьерс, в пятнадцати километрах от Ассесо-Норте.

– Что это вы там делаете?

– Ходил на день рождения к другу. Какой у нас план?

– Я в «Циклоне», недалеко от Линьерс. Васкес ждет меня на улице.

Доминго произнес эти слова так уверенно, что Фортунато чуть было не усомнился, в самом ли деле он двадцать минут назад убил Васкеса. Фортунато почти мгновенно понял, что у Доминго могла быть только одна причина утверждать, будто Васкес с ним.

Неистребимый рефлекс – делать мину доверчивого идиота.

– Очень хорошо. Никто не видел тебя с Васкесом?

– Нет.

Хотя бы об этом hijo de puta говорил правду. Он представил себе жирную, одутловатую морду с рябыми отметинами, рожу ставшего взрослым школьника-хулигана.

– Ну и какой у тебя план?

– Я заплачу ему за Онду, а после того, как дам ему деньги, скажу, чтобы приезжал в заведение в Сан-Хусто. Вы знаете, то, что на углу Конде и Бенито-Переса?

– Около старой фабрики, – уточнил Фортунато.

В свое время это был публичный дом для рабочих этой заводской зоны, но заводы после глобализации позакрывали, и бордель переделали в почасовую гостиницу для тайных любовников. Бюрократ в его душе отметил, что ежемесячно каждое десятое число хозяева за это платили тысячу песо.

– Правильно.

– Хорошее место, – холодно одобрил Фортунато. – Полузаброшенное. Тихое.

– Точно. Мы с Васкесом ходили туда раньше, так что ничего необычного. Я припаркуюсь за углом перед грузовыми воротами фабрики. Постараюсь, чтобы он уже как следует нагрузился и нанюхался. Вы ждите на следующем участке рядом с фабрикой. Мы подъедем со стороны Триумвирато. Он вылезает из машины. Вы подходите сзади, кончаете его, и мы засовываем его в багажник. На все про все уйдет не больше пятнадцати секунд. Если там будет кто-нибудь ошиваться, я с минуту буду искать сигареты в салоне машины, а вы его кончайте.

– А тело?

– У меня есть место в Тигре, там болото. Есть у вас чистые наручники?

– Да. Ты когда ждешь меня там?

– Через полчаса, это значит, около часа. Я приеду с Кристианом между часом и половиной второго. Está?

Фортунато мог туда добраться минут за десять.

– Слишком скоро, – произнес он, потянув чуть-чуть с ответом. – Могут быть пробки. Дай мне времени до четверти второго.

– Хорошо. Между половиной второго и двумя я его привезу.

Комиссар подпустил в голос нотку теплой искренности:

– Спасибо, Доминго, что ты все организовал. Отметим это потом.

Доминго несколько секунд мешкал.

– Ясное дело, комисо. Но благодарить вам нужно Шефа.

Фортунато не сразу спрятал телефон, некоторое время он все еще прижимал мертвый пластик к уху. Появилось тупое осознание того, что ему следует бояться, но страх не задержался, сменившись чувством оскорбленности. Они хотели убить его! Его! Старшего комиссара с тридцатью годами службы в конторе за плечами. Когда они приняли это решение? Он представил себе разговор между Шефом и Доминго, когда они решили убрать его. Он уже выработался, этот старик. Он всегда был слишком мягким. Слишком слабенький! Это Бианко, его «друг». Он же никуда не годится, подпевал ему Доминго. Трус. Лучше отделаться от него сейчас, пока он не заговорил. Возможно, там был кто-нибудь из людей Пелегрини, в своем дорогом костюме и с короткими, подстриженными по-военному волосами; он наверняка не догадывался, что случайная смерть Уотербери с самого начала была подстроена. Нужно было убрать его в самом начале, когда идиот напортачил. Или ничего не говорил, только ухмылялся. Прикончить его будет не труднее, чем Уотербери.

Они считали, что он, как дурачок, сам подставится под их пули. Как же быстро они сработали убийство Уотербери!

Убить невинного так просто. Уотербери был человеком из другого мира, верил в свою судьбу, у него была другая жизнь, он жил в своих книгах, жил возвращением к своей семье. Он не был насторожен и не ждал нападения. Но у него, Фортунато, теперь нет семьи и никаких надежд. И он, конечно же, будет начеку. Теперь посмотрим, кто кого.

Он свернул в направлении фабрики.

Комиссар чувствовал прилив чувств, какого не знал никогда. Может быть, так и должно. Может быть, он стоит на новом пути или на пути, по которому сделал первые шаги, но потом оставил, чтобы взбираться по ступеням полицейской иерархии. Он, человек, который никогда не верил в судьбу или какое-нибудь общее дело, сделался мстителем. Доверенным лицом. Человеком, который должен завершить роман Уотербери.

Шевельнулась и другая мысль. Для него еще не закрыт путь к спасению. С полумиллионом долларов в портфеле он мог доехать до Парагвая, найти пути перехода через границу, приобрести новый паспорт и новую личность. Ему, с его полицейским носом, будет не трудно затеряться в Парагвае. Оттуда – в Бразилию, куда-нибудь на побережье, с цветами у крылечка. Придумать легенду о прошлом занятии – страховой бизнес или недвижимость. Его будут звать El Porteco. Полмиллиона может хватить надолго в таком месте, при скромной жизни и умелых вложениях.

Но нет, Фортунато не бежит. Лучше умереть по своему закону, чем всю оставшуюся жизнь спасаться в бегах. То, что он всегда уважал в Качо и обреченных участниках Народной революционной армии. Большинство из них умирали, но не спасались за рубежом. Жизнь прошла. Тайной остались только время и место – тайной, открыть которую он намеревался сейчас.

Он доехал до Рамос-Мехиа. Над головой, упираясь в небо, смотрели друг на друга фасады многоэтажных домов, разукрашенных зеленью на балконах и разнокалиберной лепниной. Застывшие венки победителей прикрывали неуютные двери подъездов, обвивали почерневшие колонны. В открытое окно врывался звук бегущих вдоль Ривадавии поездов, везущих груз воспоминаний; звук его детства. Ему вспомнилось, как он стоял с отцом у железнодорожных путей, в руках какой-то мешок. Дорожные огни казались сверхъестественно зелеными и красными, вроде тех густых красок, какие видишь на испорченном телевизионном экране. Безумно прекрасные краски, красивее он не видел в жизни. А теперь он мертвец. Всего лишь дух, обретающийся в городе духов. Из своего дальнего далека он смотрел на влюбленных, прижимающихся друг к другу на уличных углах, и заглядывал в огромные сверкающие окна ресторанов, где посетители склонялись над своими стальными тарелками. Вокруг него жарко кипела жизнь. Люди страстно верили в свою любовь или скудные богатства своих знаний. Он всегда сторонился страстей или слишком глубокой веры во чтонибудь. Это удел учителей и солдат, активистов движений за права человека или людей, познавших великую любовь. Мир заблуждений, наполненный ложными идеями, вроде идеи судьбы, которая вела Уотербери, или долга, который властвовал над Афиной. Он говорил Марселе, что жизнь оплачивается наличными. Никак не глупыми мечтаниями. Кончилось тем, что его собственная жизнь оплачивается так же, как жизнь всех других.

Теперь все его мысли вернулись к ситуации, с которой ему придется сейчас разбираться, он думал об этом как коп. Через пять минут он будет у заброшенной фабрики. Нужно поторапливаться, и поторапливаться так, как никогда еще в жизни не приходилось. Доминго рассчитывал приехать первым, чтобы устроить засаду. Его единственный шанс – это доехать туда первым и убить его, когда тот будет выходить из машины. Если с ним будет кто-то еще, сначала через боковое стекло застрелить пассажира, а потом разделаться с Доминго, прежде чем он разберет, откуда стреляли.

Теперь он мертвец, и думать ему нужно, как мертвецу, – никакого страха или эмоций. Через пять минут он был в районе ангара. Оставив машину за два квартала, он подошел к углу, чтобы убедиться, что все чисто. Уличное освещение там не работало, и темнота казалась сырой, заплесневевшей. В неясных тенях не было видно никаких признаков автомобиля Доминго, но Доминго не такой дурак, чтобы поставить машину прямо у входа. Нужно порыться в памяти, что там осталось об этом месте, которое он проезжал сотни раз, когда был молодым ayudante и помощником комиссара и когда завод работал в две смены и от его ворот отъезжали грузовики с продукцией, на которой значилось Industria Argentina. Что осталось? Пространство, заваленное искореженным металлом, пустошь, где когда-то стоял завод, на котором покрывали эмалью стальные листы. В памяти всплыло другое никчемное пространство, где они оставили Уотербери, – заросший дикими травами плоский прямоугольник.