Корни травы

Глава 29

Шестичасовые новости были украшены репортажем с места вынужденной посадки Уилла в. Атланте. Это было увязано с ходом его кампании. Возможность диверсии не упоминалась.

Китти Конрой ввела какого-то человека.

– Уилл, – представила она, – это вот агент по особым поручениям Дейвидсон из Федерального бюро расследований.

– Вам позвонили из управления авиации, не так ли? – спросил его Уилл.

– Да, – ответил Дейвидсон. – Похоже на диверсию, мистер Ли. Мы согласились с Бэрреном.

– Это забавно, – сказал Уилл, слегка огорошенный. Другого слова он так и не нашел.

– Как полагаете, кому могло понадобиться уничтожить вас таким образом?

– Никому лично. Может, я не понравился людям из общества сторонников превосходства белых? Они были очень недовольны приговором по делу Лэрри Муди. Один из них пытался мне пригрозить во время процесса.

Уилл глянул на включенный телевизор и замер. Весь экран занимала фотография мужчины в темных очках, которого он утром видел в аэропорту.

– Этому человеку – его имя Гаролд Перкерсон – посвящен специальный бюллетень, выпущенный сегодня во второй половине дня полицейским управлением Атланты, – сообщал репортер. – Перкерсон разыскивается в связи с убийством трех служащих книжной лавки и покушением на убийство владельца этой лавки.

На экране появились две фотографии Перкерсона, старая рядом с новой.

– Перкерсон, как говорят, перенес пластическую операцию, которая изменила его внешний вид. Старая его фотография слева, а более свежая – справа. Так, вероятно, он выглядит сегодня. Полиция предупреждает, что Перкерсон вооружен и очень опасен.

– Мистер Дейвидсон, – сказал Уилл, – сегодня в без четверти семь утра этот человек выехал мне навстречу с территории аэропорта Рузвельт-Мемориал-Филд на машине «вольво-универсал».

– Какого цвета машина?

– Темная. Черная или темно-синяя.

– Могу я воспользоваться вашим телефоном? – спросил Дейвидсон.

Гаролд Перкерсон сидел в ресторане в центре Атланты, с удовольствием жуя сосиски под соусом чили и глядя в телевизор. Все сработало, судя по передаче новостей, но этому парню, Ли, удалось вывернуться. Ерунда, подумал Перкерсон, я до него доберусь. Затем на экране вдруг появилась его собственная фотография. Послушав текст, Перкерсон бросил закуску и выскочил, пока его здесь не узнали. Свою фотографию он обнаружил и на первой полосе дневного выпуска «Атланта джорнел». Откуда они, черт возьми, ее взяли?..

Первым делом теперь нужно было снять усики. Этим он и занялся, сидя в машине. Затем он медленно, вдумчиво прочитал сообщение полиции и комментарий газеты.

Ни слова об акции в аэропорту, о его нынешнем имени и новой машине. Внизу первой полосы под заголовком «Планы кандидатов в день выборов» сообщалось, что Дон Беверли Кэлхоун будет в этот день находиться в большом бальном зале отеля «Атланта Хилтон», а Уилл Ли в «Омни». Вечер сотрудников и помощников Ли по случаю выборов состоится в отеле «Омни», в бельэтаже. Кандидат выйдет туда ровно в шесть, а потом вернется в свой номер ждать результатов голосования.

Перкерсон знал бельэтаж в отеле «Омни». Несколько лет назад там был Центр развлечений. В огромный светлый зал выходили над бельэтажем окна из многих номеров отеля.

Перкерсон напряженно думал. Теперь ему самому предельно опасны улицы города – не поохотишься там. В церкви стрелять нельзя, это Старейшина запретил. Остается... Перкерсон выехал со стоянки, нашел телефон-автомат и позвонил в отель «Омни».

– Я хочу заказать комнату, если можно.

– На какой срок?

– До среды, а уеду утром.

– Это пять ночей, сэр.

– Я хотел бы нечто комфортабельное, с окнами, выходящими в зал, притом невысоко.

– Посмотрим. Есть, к примеру, приятный номер на пятом этаже в середине зала, сэр. Двести пятьдесят долларов в сутки.

– Почти идеально, – сказал Перкерсон. – Считайте, что комната занята. Буду у вас через полчаса.

В отеле Перкерсон заехал в гараж и передал швейцару свои холщовые сумки.

– Запаркуюсь сам, – сказал он дежурному и вручил пару долларов. – Она у меня новая.

В глубине гаража он нашел полутемную нишу. В гараже такого отеля никто не подумает искать его «вольво». Он зарегистрировался как Говард Джеймс, передал портье кредитную карточку и подписал счет, затем проследовал на пятый этаж и вошел в номер. Комната была просторна, хорошо обставлена, и вид из нее на центральный зал был исключительный.

Перкерсон вынул пятидолларовую бумажку.

– Можно устроить девушку на вечер? – спросил он сопровождающего дежурного по этажу.

– Думаю, что да, – улыбаясь, сказал дежурный. – В какое время?

– Пожалуй, около девяти. Если она мне понравится, резервирую для вас еще полсотни баксов.

– Положитесь на меня, мистер, – сказал дежурный.

Перкерсон открыл окно и выглянул. Бельэтаж примерно в пятидесяти ярдах. Превосходно, подумал он. Оставалось позвонить Старейшине.

Глава 30

Сидя в первом ряду стульев в Баптистской церкви Святого Холма обоих побережий, Уилл сперва прослушал некий «гимн». Солировал певец с пышной прической. Его поддерживали стоголосый хор и небольшой оркестр. Кроме того, тут была дюжина разукрашенных барабанов. Золотистые одежды хористов, ярко-голубой ковер, развернутый в проходах между скамьями и стульями, десяток рассредоточенных в зале телекамер и цветные витражи в окнах создавали иллюзию театрального или циркового оформления предстоящего действа. Зал был огромен и публика наэлектризована.

Пение кончилось, загремели аплодисменты. Уилл бывал и в баптистских молельных залах и в ирландских католических храмах Старого света, но там аплодировать не полагалось, не говоря уж о том, что не могло быть никаких барабанов.

На кафедру поднялся прыщеватый сын Дона. Он минут десять толковал о великом значении пожертвований паствы, в это время по залу плавало несколько блюд для сбора денег, на них трепыхались конвертики с чеками и наличностью, передаваемые из рядов.

Преосвященный Дон Беверли Кэлхоун сменил сына, взойдя на свою прежнюю кафедру столь же привычно, как надел бы старую перчатку.

– Друзья мои, я возвращаюсь сюда, чтобы представить вам молодого человека, которого вы, надеюсь, уже видели на экранах ваших телевизоров. Он претендует на ваши голоса в избирательной кампании. И я сказал бы, преследует свою цель с большим рвением. – Кэлхоун повернулся к Уиллу.

Уилл слегка улыбнулся и кивнул.

– Вы слышали, думаю, – продолжал доктор Дон, – жалобы Уилла Ли на то, что я привношу в свою политическую кампанию религиозную пропаганду, – он одарил аудиторию широкой улыбкой. – Что ж, друзья, я привношу призывы к нашему Господу во все, что делаю, поскольку не вправе и не буду держать свою веру отдельно от чего бы то ни было. Это моя жизнь.

Раздались горячие аплодисменты, и Кэлхоун упился ими.

– Мистер Ли не обнаружил готовности поделиться своей верой с людьми, поддержки которых он добивается, и, оправдываясь за это, пожаловаться, что, мол, не располагает соответствующей кафедрой. Что ж, я, с вашего согласия, предлагаю ему эту кафедру, пусть обнародует символы своей веры

Кэлхоун, сойдя с кафедры, протянул Уиллу руку и проводил его на возвышение.

Уилл положил перед собой Библию своего деда, свои часы и слегка улыбнулся, оглядывая зал.

– Доброе утро, – сказал он.

– Доброе утро, – ответили в унисон три сотни прихожан.

– Я благодарен Дону Кэлхоуну – он просит, чтобы его в эти дни так называли, – за возможность обратиться к вам и ко всем, кто сейчас смотрит или слушает эту передачу у себя дома. Приветствую вас от имени прихожан Первой Баптистской церкви Делано, это моя родная община. Уверен, что мои предки, жившие в Мериуезерском округе – многие поколения баптистских проповедников и общественных деятелей – смотрят сегодня с неба и тоже шлют вам привет и благословение... Меня здесь просили рассказать, во что я верю. Превыше всего я верю просто в Бога. Верю, что во всяком случае в конце наших жизней, а быть может и ранее, каждый получит свое – по справедливости... Как и вы, я верю, что Святая Библия является законом Божьим. Но несомненно, Божий закон представлен и в других священных для людей книгах – в Талмуде, Коране и других. Я также верю., что закон Божий записан в звездах, на камнях Земли и в наших сердцах... Я верю, что Бог дал каждому разум и ждет, что мы воспользуемся им. Я рос баптистом, меня учили, что каждое человеческое создание имеет право понимать Священное писание, сверяясь с собственной совестью, а Господь рассудит нас по нашим делам... Верю, что Бог доверяет нам рассуждать, задаваться вопросами и решать, что для нас следует из каждой библейской заповеди. Возможно, здесь мы расходимся, ведь, насколько я могу верить вашему бывшему пастору, прихожане этой церкви обязаны принимать каждое слово Библии буквально, не спрашивая себя, что оно значит. Вас называют в миру фундаменталистом, как, скажем, и мусульман и иудеев крайней ориентации... Но, оглядываясь, я вижу, что многие из тех христиан, кто относит себе к фундаменталистам, извлекают из текстов Библии не все положения. А кое-что не воспринимают. К примеру, в законе Божием сказано: «Не убий». И все же фундаменталисты, как правило, демонстрируют сильную поддержку светских законов о смертной казни. Притом меня озадачивает, что человека, который принимает заповедь «Не убий», некоторые христиане именуют безбожником, малодушным, или, иногда, либералом. Я этого просто не понимаю. Далее. Как примирить согласие фундаменталиста со смертной казнью и его же яростное неприятие абортов? Кто-то заявил, что фундаменталисты озабочены защитой человеческой жизни «начиная с концепции и заканчивая рождением». Правда ли это?.. Еще меня озадачивает, что люди, провозглашающие принципы христианской морали и необходимость строить жизнь общества в согласии с этими принципами, поддерживают политические и экономические воззрения, которые расходятся с учением Иисуса Христа. Христианство – это религия любви, равенства всех, заботы каждого о каждом Божьем создании. Между тем политики, представляющие фундаменталистов, на деле реализуют философию жадности и голосуют обычно против государственных программ помощи угнетенным и бедным людям. Христианство осуждает гордыню и призывает к смирению и кротости; тем не менее, политики, о которых я говорю, неустанно бьют себя в грудь, похваляясь. Они кичатся тем, что именуют патриотизмом и пытаются унизить всякого, для кого патриотизм – нечто большее, чем пустые посулы, расистские лозунги и размахивание флагами. Да, это меня озадачивает... Меня вообще беспокоит разлив фундаментализма всех направлений. Аятолла Хомейни, как вы знаете, религиозный фундаменталист, большинство идейных коммунистов – политические фундаменталисты, советские генералы – это военные фундаменталисты, такие генералы есть и в нашей стране. Меня тревожат люди, уверенные, что только они абсолютно и неизменно правы, и что все, несогласные с ними, неправы. Разве можно монополизировать истину?.. Немногим более двухсот лет назад наши отцы-создатели выработали политическую систему, которая должна была гарантировать свободный обмен идеями, систему, которая была рассчитана на постижение истин в итоге споров и столкновения множества мнений. Эта система была изначально светской, ее придумали люди, и в большинстве они были, заметьте, набожными христианами. Ими двигала и в данном случае вера. Должны ли мы принимать теперь, от религии что-либо меньшее?