Тест для убийцы

— Он думает, что защищает ее, — ответила Мэри.

— Но Уильямс ведь сказал «убийство». Что это за защита такая?

— Ты никогда не задумывался, а вдруг Уильямс не говорит всей правды?

— Да кончай ты. Он всю дорогу нас запутывает. Это и так ясно. Но есть же правила, и это одно из них. Какой смысл в игре, если в ней нет правил? Уильямс сам сказал, что девушку убьет похититель.

— Наверное, — вздохнула Мэри разочарованно.

— В любом случае вся эта теория выеденного яйца не стоит, — сказал Брайан, все еще глядя на деревья. — Убийца Майк.

— Майк? — переспросила Мэри шутливо. Впервые она дискутировала о загадке Уильямса с кем-то вне стен университета, и ей это нравилось. Мэри должна была встретиться с Саммер и девчонками из «Дельты» только через час. Она вышла на улицу подышать свежим воздухом и — нужно признать — не переставала думать о Полли и профессоре.

— Да, Майк, — повторил Брайан. — Этот парень сказал всем на вечеринке, что завалится спать, а когда никто уже не обращал на него внимания, он смотался в дом Полли. Вломился к ней в комнату, забрал ее и где-то спрятал. Ты ведь знаешь, как оно бывает: по пьяни все равно никто ничего не помнит. Им показалось, будто они видели Майка на диване, но Майк ли это был?

— Ну-у, — произнесла Мэри.

— Ага. Точно.

Он продолжал вглядываться в ту же точку вдали.

Так они и стояли на ветру, а вокруг опускалась ночь. Вдоль Монтгомери-стрит зажглось несколько фонарей, залив виадук наполовину бледно-белым цветом.

— Мне пора. Пойду в общагу и нажрусь, — сказал наконец Брайан.

— Ах да, — застенчиво отозвалась девушка, — мне тоже пора.

Брайан обернулся к ней. Мэри заметила, какие красные у него глаза, какие беспокойные. Зрачки походили на разбитую тарелку, состоявшую из тысяч отдельных осколков. В его глазах что-то скрывалось. Разочарование или, может быть, обида. Брайан отвернулся.

— Так тебе нравятся «Шайнс»? — осведомилась Мэри, заметив его футболку.

— Да, — сказал он, — а что?

— Какая у тебя любимая песня?

Брайан вновь отвернулся. Он и вправду не помнил ни одного названия. У соседей по комнате была запись, и Брайан знал, что тоже должен слушать эту группу, так как почти всем с его курса она нравится, хотя ему самому такая музыка казалась сплошным шумом.

— Ну, которая с первого альбома.

— «Нью слэнг», — догадалась Мэри. — Классная тема.

— Да без разницы, — отозвался Брайан, уходя. Он уже шагал в кривых отблесках бледного света, долетавшего с Монтгомери-стрит, когда Мэри крикнула: «До понедельника!», но Брайан, должно быть, не расслышал и потому не попрощался.

5

Как же он ненавидел все эти мероприятия по сбору средств. Терпеть не мог. Все светила науки столпятся у стены и будут потягивать скотч, оставив жен танцевать со студентами. Сама ситуация напоминала некое подобие феодализма: господа в отдалении ведут беседы о деньгах, а слуги занимаются хозяйством. Дэннис Флаэрти стоял в углу, периодически отпивая имбирное пиво из пластикового стаканчика, и думал о… том, о чем только и мог думать последнее время.

О ней. Элизабет Орман, жене ректора.

Дэннис познакомился с ней в библиотеке, названной в честь ее мужа. Сперва он решил, что Элизабет там работает, потому что она была старой — «старше», как она его обычно поправляла, когда они шутили на эту тему, — и, казалось, знала там все. Дэннис писал курсовую об Альфреде Адлере, и когда полюбопытствовал, где можно найти книгу «Постижение человеческой природы», Элизабет спросила, что именно его интересует.

Она оказалась докторантом и знала немало об Адлере. После беседы с ней Дэннису даже не потребовалось заглядывать в книгу. Они сидели подле окна с восточной стороны, и он записывал за Элизабет. «Вы знали, — говорила она, — что прежде чем стать социологом, Адлер изучал неврологию? Он интересовался тем, как функционируют глаза, как мы видим мир с их помощью. Все свои выводы о человеческом зрении Адлер позже использовал в теории о комплексе неполноценности. Только в этой гипотезе речь шла о том, как мы видим себя, а не других. О зрении, обращенном внутрь, о духовном оке».

И так далее, и тому подобное. Элизабет рассказывала, а Дэннис записывал. До самого вечера. Неделю спустя он случайно встретил ее там же, и они снова разговорились, но на сей раз беседовали об обычных вещах: о политике, музыке (как оказалось, ей очень нравился Мингус). Во время второй встречи Дэннис впервые увидел в Элизабет женщину. Несомненно, она была старой — «старше», поправил он себя. Ей, должно быть, уже под сорок. Но после их первой встречи в ней что-то изменилось. Как будто она готовилась к свиданию, подумал Дэннис. Элизабет расстегнула верхнюю пуговицу кофточки и зачесала рыжие волосы набок, открыв лицо. Вид потрепанной докторантки пропал совершенно. Ей явно было не все равно.

Элизабет стала называть Дэнниса своим «приятелем». В этом чувствовалось некое сексуальное напряжение, но, нужно признать, довольно легкое. Оно то неожиданно усиливалось, то совсем пропадало. А позже Дэннис уже сомневался, не показалось ли ему.

Лишь на третий или четвертый вечер в библиотеке Дэннис узнал, кто она такая. Все произошло совершенно случайно.

— Миссис Орман, — прошептала библиотекарь, заглянув в читальный зал, где сидели они с Элизабет. — Вас к телефону.

— Черт! Прости, — сказала она. — Придется ответить.

Орман, подумал Дэннис. Ну конечно! Именно. Вот почему в библиотеке к ней относились с таким уважением, улыбались, уступали дорогу, интересовались, не нужно ли ей что-нибудь. Элизабет была женой самого ректора.

Когда женщина вернулась, Дэннис впервые заметил ее обручальное кольцо.

— Итак, — сказала она. Стыдно ли ей хоть немного?

— Ну что ж… Элизабет Орман, — произнес Дэннис.

Она промолчала.

— Я не… — начал он.

— Надо было тебе сказать, — прервала Элизабет мягко.

Дэннис хотел вымолвить: «Конечно, нет, Элизабет. Я думаю, ты бы сразу об этом упомянула, но раз так вышло, то ничего страшного, что ты замужем за самым влиятельным человеком в университете». Ничего подобного он не произнес, а сказал только:

— Все нормально.

— Нет.

— Ладно, — согласился Дэннис. — Ненормально.

Это задело Элизабет. Она отвернулась к окну и глубоко задышала, собираясь с силами.

— Как феминистка, — начала она, — я никогда не представляюсь женой ректора. Ты ведь не разгуливаешь по двору со словами: «Здрасьте. Я Дэннис Флаэрти, парень Саванны»?

Интересно, откуда она узнала про Саванну, подумал Дэннис. Очень интересно.

Он остался на лето в Дилейне и работал стажером у одного конгрессмена-республиканца в Кейле. В течение нескольких месяцев Дэннис виделся с Элизабет лишь время от времени, но даже в такие моменты он не мог не признать, что нечто изменилось. Их разговоры утратили привычную интимность и стали еще более нейтральными. После того как Дэннис узнал, кто она, Элизабет превратилась в абсолютно другого человека. Точнее, когда он узнал, кто ее муж.

В сентябре все изменилось к худшему. Элизабет отдалилась и вечно была занята. Возможно, стыдилась. Когда Дэннис зашел в библиотеку в последний раз, ее там не оказалось. Однажды он догнал Элизабет в коридоре Грей-брик-билдинг и спросил:

— Ты сердишься на меня?

— Конечно, нет, — усмехнулась она, оттолкнув студента. И исчезла на лестнице.

Но в ее голосе явно чувствовался гнев. Тем не менее Дэннис не сомневался, что она злится не на него, а на себя, потому что обманывала его на протяжении тех нескольких встреч, которые запали Дэннису в память. Элизабет знала об этом. Знала и жалела о своем поступке.

Вечер по сбору средств представлял собой официальное мероприятие, которое члены братства «Тау» проводили для Американского общества больных раком в «Карнеги-Холле», административном здании Винчестера и старейшем на территории университета. Обычно Дэннис легко переносил подобные вечера: улыбался и ворчал, пока старики травили свои байки, но сегодня он особенно сильно почувствовал себя лишним. Хотелось уйти, но куда? Что ему делать? Стоя здесь, в «Карнеги», Дэннис размышлял над этими вопросами. Он прикидывал в уме возможности вообще покинуть Винчестер. Перебраться в Темпл, поближе к отцу. Вероятно, стоит…