Обитель ночи

Полковник Жень выключил фонарь и сокрушенно вздохнул.

— Прошу прощения, капитан, но я хотел бы попросить вас покараулить у двери. Я должен посоветоваться с Оракулом и не хочу, чтобы тупой солдафон прервал меня. До сего момента Оракул успешно направлял нас. Хочется верить, он поможет еще раз — напоследок.

— Слушаюсь, полковник.

Полковник поднял небольшой вещмешок, принесенный ординарцем, и поставил его на стол.

— Какое несчастье, что они убили настоятеля, — проговорил он, развязывая тесемки мешка. — Он был бодхисатвой. Он достиг просветления, однако остался в бренном мире, чтобы помочь другим последовать его путем. Я мог бы часами беседовать с ним о жизни. Быть может, нам даже удалось бы уговорить его помочь… Он мог бы указать нам путь. — Полковник Жень посмотрел на капитана и закончил уже деловым тоном: — Это все. Теперь слово за Оракулом.

Капитан щелкнул каблуками, отдал честь, строевым шагом направился за дверь и крепко прикрыл ее за собой.

Оставшись в одиночестве, полковник Жень поднял глаза к заставленным книгами стенам, и хмурая гримаса на мгновение исказила его лицо. Затем он порылся в мешке, вытащил небольшую обтянутую кожей трубку и изрядно потрепанную книгу. Усевшись за стол, он открыл трубку и высыпал на правую ладонь сорок девять тонких деревянных палочек. Глаза его закрылись, а губы задвигались, словно в безмолвной молитве.

Чуть погодя он сгреб все палочки в пучок, поднес их к краю стола и, раскрыв ладонь, дал им высыпаться на столешницу.

Тяжело вздохнув, он начал кропотливый процесс отбора палочек и постижения смысла узора, который возник при их падении. Поднимая палочки одну за одной, он рисовал на листке бумаги серии маленьких точек и тире. Суть момента была схвачена, теперь должен заговорить Оракул.

6

Инспектор Лалл говорил и внимательно смотрел на Нэнси. Перед ними на столе лежал сверток из ткани, крепко стянутой обрывком грязной веревки.

— Вот это, — произнес Лалл, — обнаружили неделю назад на теле тибетского монаха-желтошапочника. [8]А монах был найден замерзшим насмерть в сугробе неподалеку от Маклеод-Гандж в Дхарамсале, на границе с Непалом. Вскрытие показало, что смерть наступила восемь-девять дней назад. Маклеод-Гандж, как вам, вероятно, известно, — это дом родной для ссыльного далай-ламы.

Нэнси протянула руки и взяла сверток. Тот оказался на удивление легким, внутри прощупывалось что-то твердое. Мистер Лалл продолжил:

— Мы полагаем, что монах пытался бежать в Индию через горные перевалы. И, как очень многие до него, погиб. Нам отлично известно, кому на самом деле принадлежало это: вашему предшественнику Антону Херцогу. — Он сделал паузу и добавил с угрозой в голосе: — Вот только предназначалось оно вам. Может, развернете?

Нэнси уставилась на мистера Лалла. Судя по выражению лица инспектора, выбора у нее не было. Что он имел в виду — «предназначалось оно вам»? Она нервно завозилась с кончиками веревки, чувствуя, как иезуитский взгляд инспектора следит за каждым движением. Лалл вновь гадко усмехнулся.

— Вы ведь уже догадались, что внутри?

Нэнси продолжала возиться с узелком, пропустив его обвинение мимо ушей. Может, они просто собрались засадить ее за решетку или повесить на нее что-то, чтобы манипулировать ею. Полицейский-сикх шагнул вперед и вытащил из кармана нож. Нэнси осторожно перерезала веревку, дав ее концам упасть на стол, опустила сверток на стол и развернула его. Ее глазам предстал прямоугольник из тонкого пластика, чуть крупнее кредитки. Нэнси сразу же узнала бейдж «Интернэшнл геральд трибьюн», на котором рядом с зернистой фотографией черным по белому было напечатано имя: «Антон Херцог».

Она подняла глаза. Мистер Лалл и его коллега не сводили с нее глаз, будто ждали, что она вот-вот выдаст себя малейшим жестом. Очень осторожно она продолжила разворачивать сверток. Ткань раскрылась, и изумленная Нэнси увидела кость животного. Дюймов двадцать длиной, похоже на бедренную. Коричневатая, на вид очень старая, сильно обветренная и шершавая от древности. На одном конце кости имелось грибовидное утолщение, напоминающее вертлужную впадину или фрагмент коленного сустава. И еще нечто — Нэнси могла бы описать это как мундштук, изготовленный из бесцветного металла, чуть более дюйма длиной. Сбоку на нем виднелся незатейливый, но идеально выгравированный глиф: кинжал на фоне свастики. [9]Символ свастики встречался в Азии повсеместно, Нэнси знала это. Но она понятия не имела, какой смысл имела комбинация свастики и кинжала. Возможно, символ имел отношение к какой-то древней тибетской буддийской секте или же индийскому царствующему дому.

Под глифом размещались шесть необычных символов — скорее всего, буквы некоего давно канувшего в Лету алфавита. Для тибетских они выглядели слишком примитивно, подумала Нэнси. Может, шумерская клинопись? Нет, вряд ли. Это буквы какого-то азиатского языка — ведь сама кость из Тибета.

Форма букв была примитивной: они состояли из одних прямых линий, без изгибов, словно были предназначены для того, чтобы высечь их на века в гранитной скале либо на золоте, а не писать на бумаге.

Сам мундштук напоминал трубку, какие курили старики в детстве Нэнси. Она смущенно покачала головой, чувствуя на себе недобрую силу взглядов присутствовавших в комнате. Не зная, что еще можно сделать, она взяла трубку обеими руками и всмотрелась более внимательно. Предмет казался ей неприятным, даже отталкивающим, но от него исходила странная энергия. Перед мысленным взором Нэнси пронеслись образы. Расплавленное золото, льющееся где-то в пещере, извергающийся вулкан, башня, безжизненная равнина, истощенный ребенок, бегущий по пустой дороге. Осознанная ясность видений поразила ее. Она несколько раз моргнула, чтобы рассеять их, очень осторожно опустила кость на стол и переключила внимание на ткань. Аккуратно развернув все складки изношенного материала, Нэнси увидела небольшую, размером с игральную карту, фотографию далай-ламы. Она взяла снимок в руки. На тыльной стороне едва виднелась тонкая, как паутинка, нечеткая надпись по-английски: «Для Нэнси Келли. Ганлинг, или костяная труба. Найден Антоном Херцогом. Пемако, Тибет, 17 июня».

У Нэнси перехватило дыхание. От ужаса по телу побежали мурашки. Только усилием воли она заставила себя вздохнуть. Ей не хватало воздуха и страстно хотелось выбраться из этого полицейского участка, бежать прочь из Дели, подальше от этого кошмарного дела Херцога. Если она не сделает этого, она больше никогда не увидит дневного света. Нэнси с ужасом почувствовала, как близко, почти вплотную, к ней подступило зло. Зло пришло за ней.

Вывод напрашивался один: и кость, и остальное содержимое тряпичного свертка предназначалось Нэнси задолго до того, как она получила новую должность. Но как можно на этом строить обвинения — это же смехотворно! Нэнси чувствовала, как смотрит на нее Лалл: он ожидал жеста, знака, малейшего подтверждения ее виновности. Но пленница лишь непонимающе качала головой. Двадцать четыре часа назад она весело попрощалась с друзьями в Нью-Йорке, а сейчас ее привезли в полицейский участок Дели, угрожают арестом и просят объяснить предназначение древней кости.

— Мисс Келли. — Инспектор Лалл впился в нее глазами. — С какой целью мистер Херцог послал это вам? Это его почерк, мы проверили. И с чего это вы заинтересовались старой костью? Вы не коллекционер антиквариата, мисс Келли, в этом я твердо уверен. Так что прошу извинить, но мне не остается ничего, кроме как сделать вывод, что этот предмет представляет для вас ценность иного толка.

Нэнси в отчаянии замотала головой. Она просто не знала, что отвечать. Вот так, наверное, и ломают людей на допросах, подумала она, заставляя их сознаваться в преступлениях, которых они никогда не совершали. Нэнси чувствовала себя разбитой и опустошенной. Ей приходилось сталкиваться с неприветливостью полицейских, но то было в Америке, где она знала свои права и, будучи журналисткой крупной газеты, не сомневалась, что в конечном счете ее обеспечат лучшей юридической защитой. Здесь же, в Индии, втянутая в шпионское дело, она оказалась полностью бесправной. Если расследование обернется против нее или инспектор Лалл сочтет это необходимым, она еще очень долго не увидит света дня.