Зеро

— Но что же вы тогда собираетесь сделать с Америкой? — спросил Сийна.

Карск, глядевший на дым сигареты, который растекался по оконному стеклу, заметил, что на улице пошел снег. Плечо, прислоненное к холодной раме, замерзло — такая уж в Москве весна... Потушив сигарету, Карск вдруг подумал: интересно, почему он курит только в России?

— То, о чем вы давно мечтаете, Сийна-сан, — произнес Карск. — Мы уничтожим Америку экономически.

Удэ вернулся в Хану, истекая кровью. На память ему пришли недавние видения. Он был солнцем, он пылал... Свет, излучаемый им, был ослепительно ярок, он, Удэ, испускал огромную энергию... Он источал свет, тепло, жизнь. Все это было так, пока не началось кровотечение. Какая божественная влага вытекает из раненого светила? Плазма? Магма? Как бы там ни было, Удэ-солнце истекал кровью. И вместе с кровью иссякали его свет, тепло, жизнь...

Удэ закричал. Он вопил, пока женщина, стоявшая рядом, не влила ему в глотку двадцать пять миллилитров торазина.

Теперь, в полумраке дома толстяка Итимады, где все жалюзи были закрыты, Удэ дергал за проволоку, которой была привязана к стулу Одри. Она сидела, уронив голову на грудь. Удэ несколько раз ударил ее по щекам.

— Помоги мне! — завопил Удэ. — Помоги! Я истекаю кровью!

Глаза Одри открылись. Девушка не понимала, где она и кто на нее кричит. Перепуганная, измученная голодом и жаждой, она вскрикнула и потеряла сознание.

Удэ, пыхтя, смотрел на нее. Он вспомнил, как она мирно спала, когда он ворвался в дом. Одри тогда не была связана, а возле постели стояли еда и питье, которые он торопливо проглотил, читая записку без подписи, лежавшую под плошкой с водой.

«Одри! — было написано там. — Не бойся! Я увожу тебя на Гавайи, чтобы спасти твою жизнь. Теперь можешь не бояться тех, кто хочет причинить тебе зло. Оставайся здесь, пока я за тобой не вернусь. Верь мне».

Удэ уничтожил записку. Это он привязал Одри к стулу, чтобы она никуда не ушла, пока он будет занят другими делами.

Теперь же его заботило одно: как прекратить кровотечение.

Вскоре Одри очнулась, потревоженная птичьим гомоном. На ее груди прикорнула ящерица геккон. Заметив ее, Одри взвизгнула и взмахом руки стряхнула с себя маленькую ящерку.

Девушка выпрямилась на стуле, насколько могла.

«Где я?» — подумала Одри. Голова болела так, словно ее зажали в тиски. В горле ощущался какой-то странный горьковатый привкус. Во рту пересохло, Одри умирала от жажды.

Вокруг — везде, куда ни посмотреть — росли деревья.

Толстенные, высоченные деревья. По рукам и ногам Одри плясали пятна света. Она была одета в голубые хлопчатобумажные шорты и белую майку, на ногах — бордовые пластиковые сандалии. Все поношенное и чужое. На майке Одри заметила какую-то надпись. Оттянув материал, она прочитала: «Мужские соревнования по троеборью. Кона Айрон, 1985».

Кона? Где эта Кона? Одри напрягла память. Может быть, на Гавайях? Она огляделась. Голые руки и ноги овевал теплый ветерок. Щебетали птицы, жужжали букашки.

«Неужели я действительно на Гавайях?» — мелькнула у Одри мысль.

А потом вопрос: что же все-таки произошло?

Одри стиснула руками ноющую голову и крепко зажмурилась. Солнце светило слишком ярко. От этого головная боль становилась еще сильнее. О Боже! Боже! Пожалуйста, сделай, так, чтобы голова перестала болеть!

Теперь Одри вспомнила, что, сидя дома в Беллэйвене, она услышала какой-то шум и спустилась вниз. Она решила, что это Майкл, зачем-то заглянувший в отцовский кабинет. Но вместо Майкла...

Кто? Кто оказался внизу? И почему?

В мозгу ее, словно перепуганные птицы, проносились вопросы, на которые она не знала ответа. Голова заболела пуще прежнего. Одри застонала, скрючилась, и ее начало тошнить. Но толком не вырвало, потому что в желудке почти ничего не было.

У Одри перед глазами все поплыло, и она легла навзничь на траву. Даже дышать было тяжело. Но все-таки девушка не потеряла сознания, и постепенно ей стало получше.

Одри уперлась ладонями в землю и встала. Ноги подкашивались, и не держали ее... Осознав, что она почему-то стоит на четвереньках, с опущенной головой, Одри подумала, что, по-видимому, на мгновение опять отключилась.

Ее начал охватывать страх.

— Что со мной такое? — ужаснулась Одри.

Судя по солнцу, лучи которого пробивались сквозь листву деревьев, было уже далеко за полдень. Вероятно, она очень долго лежала без чувств.

Одри вспомнила, как Майкл окликнул ее. Он вошел в кабинет. Сверкнула его катана. Звякнули скрестившиеся клинки. Раз, другой, третий...

А что было потом?

Майкл! Майкл!

Одри едва не расплакалась, но овладела собой. В ушах зазвучал укоризненный голос брата:

«Слезами горю не поможешь. Держи себя в руках, Эйди».

Этот голос словно придал ей сил, и Одри постаралась взять себя в руки.

И тут увидела Удэ. Прежде всего ей бросились в глаза ирезуми -татуировки, покрывавшие его обнаженный торс. Потом — его богатырское телосложение. На левом плече незнакомца белела повязка, на которой темным пятном запеклась кровь.

Это был азиат. Японец или китаец, Одри точно не знала. Господи, как же рассердится Майкл!

— Кто вы? — спросила Одри.

Оказалось, что ей даже два этих слова выговорить — и то неимоверно трудно.

— Вот, — Удэ протянул ей пластмассовый стаканчик, служивший крышкой для термоса, — выпейте.

Она отхлебнула воды и поперхнулась. Он добавил:

— Пейте медленно.

У Одри опять закружилась голова, она опустилась в высокую траву.

— Где я? — пролепетала Одри. — На Гавайях, да?

Одри казалось, что ее голова налита свинцом. Она уронила ее на скрещенные руки, но лишь ненадолго, потому что распухшие запястья тоже страшно болели.

— Где вы — не важно, — отрезал Удэ. — Вы ведь тут долго не пробудете.

Одри продолжала пить очень медленно, хотя жажда настолько измучила ее, что девушка готова была осушить стакан единым духом. Удэ несколько раз подливал в него воды. Одри поглядела на солнце.

— Что со мной случилось?

— Ладно, — сказал Удэ. — Хватит.

Он взял у Одри стакан и помог ей подняться на ноги. Она едва не рухнула на землю, так что ему пришлось подхватить ее на руки и пронести почти до конца посыпанной гравием дорожки, где стояла машина. Одри мельком увидела дом — наверное, здесь ее держали связанной? — а потом мужчина запихнул ее в машину.

В последующие несколько часов перед глазами у нее все плыло и мелькало. Одри изо всех сил старалась не потерять сознание, но то и дело впадала в забытье, а потом мучительно пробуждалась: казалось, ей было отказано даже в праве на мирный сон.

Одри чувствовала, что они едут медленно. Дорога явно пролегала в горах. Одри не видела ее, но ощущала подъем.

Порой приходилось останавливаться и пережидать. До Одри доносился шум моторов: вероятно, по встречной полосе проезжали автомобили.

Но вот дорога стала более пологой и, наконец, вышла на равнину. Теперь ехать было легче, и вконец изнуренная Одри погрузилась в глубокий сон.

У Нобуо Ямамото вспотели ладони. За десять минут он, наверное, раз десять вытирал их льняным платком, который уже успел посереть от городской гари.

Для такой сильной личности, занимавшей к тому же столь высокое положение, это было довольно странно. Он сидел, напряженно выпрямившись, в машине, которую вел шофер; нервы Ямамото тоже были напряжены.

Нобуо уже который месяц подряд очень плохо спал. Стоило ему задремать, как приходили сновидения, прямо-таки начиненные смертью. Жуткой, испепеляющей смертью, молниеносной и в то же время мучительно долгой... смертью от вспышки. Нобуо предпочитал называть это«вспышкой», а не «взрывом». С таким понятием он еще мог как-то ужиться.

Дело в том, что японец Нобуо лучше других понимал, насколько этоопасно. Он не забыл уроки истории. Уроки Хиросимы и Нагасаки. Японцы с тех пор испытывали жгучую ненависть к любому устройству, содержащему радиоактивные вещества, особенно к атомному оружию.