Вурдалак

— Молодец, Джек. Теперь посмотрим систему безопасности Альберт-холла.

Он что-то набрал на клавиатуре. Появилось другое изображение.

— Со времени твоего визита что-нибудь изменилось?

— Нет.

— Мы не используем взрывчатку, поэтому собаки ничего не почуют, верно?

— Да.

— Один раз ты пробрался мимо них. Проберешься и сегодня.

— Наверное.

— Никакого «наверное». Да или нет? — Да.

— Хорошо. Тогда ступай, — велела она, и черный силуэт исчез из дверного проема.

Джек Ом остался один в обшитом сталью бункере своего сознания с растущей тревогой прислушиваться к нескончаемому потрескиванию.

20: 33

Дебора приподняла юбку и подтянула колготки. Из зеркала на нее глядела незнакомка. Да, но подол все-таки надо опустить, напомнила она себе.

Она расправила юбку и хотела уйти, но вдруг, поддавшись внезапному порыву, ущипнула себя за грудь (этому она научилась у Розанны — подглядела в дамской комнате суда во время памятного разбирательства). Соски напряглись, затвердели и проступили под платьем.

«Попробуй-ка не клюнуть, Цинк», — подумала она с дерзкой улыбкой, и ее пронизала сладостная дрожь. Дебора наслаждалась этим эротическим ощущением, покуда из глубин ее подсознания не поднялась более захватывающая мысль: может быть, Цинк посадит Сакса за то, что он с ней сделал.

20: 35

Из вестибюля отеля «Странд-Палас» Цинк позвонил Деборе в номер. Она велела ему подняться. Чандлер снова пришел в черном, решив, что коль уж показался так ванкуверской мрази из «Ида», отчего бы не выйти в том же прикиде к лондонским «Вратам Ада»?

Цинка и до полета одолевала усталость, а теперь он вовсе валился с ног, обуреваемый единственным желанием — залечь на год в спячку. Он в сотый раз спросил себя, что он делает в Британии. Как, черт побери, он полагает меньше чем за полдня найти доказательства вины Хенглера, успеть на обратный рейс в Ванкувер и во вторник утром явиться в Верховный суд на слушание дела о незаконном аресте?

Из аэропорта они уехали на такси. Цинк вышел у «дома» (так он называл казенную осоровскую квартиру в Лондоне), Дебора поехала дальше, в гостиницу. В клуб нужно было к десяти. Чандлер проклинал себя за то, что предложил сперва перекусить… но, с другой стороны, Дебби впервые оказалась в Лондоне, и бросить ее на произвол судьбы было бы некрасиво. На стук открыла совершенно незнакомая женщина, и Цинк смешался.

— Извините. Ошибся дверью. — Он отступил назад и проверил цифры на дверях. К его удивлению, номер совпал с тем, по которому он звонил из вестибюля. Удивление переросло в ошеломление, когда Цинк узнал красавицу, стоявшую перед ним.

— Дебора? — спросил он потрясенно. Божественное видение улыбнулось — и не отвело глаз.

— Нет. Коринна Грей, — ответила Дебора.

Парадокс притворства в том, что, надевая маску, вы одновременно срываете покровы со своего подлинного я.

На Деборе Лейн было бирюзовое шелковое платье — очень открытое и очень облегающее. Зачесанные назад волосы, подстриженные короче, чем помнилось Цинку, открывали уши. Глаза, оттененные лиловато-сизым, смотрели загадочно и притягивали взгляд. Подкрашенные перламутрово-розовой помадой губы чувственно поблескивали.

— Боже правый, — выговорил Чандлер. — В чем причина этого дивного превращения?

— Мне показалось, вам нравятся дамы в полной боевой раскраске.

— Но когда вы успели? Мы расстались полтора часа назад.

— В этом городишке, мальчик мой, очень уважают американский доллар. Я зарегистрировалась, получила номер, спустилась вниз, в салон красоты, и попросила заняться мной вплотную. Одна девица делала макияж, другая — прическу, а хозяйка бутика носилась взад-вперед с платьями. И вот — вуаля!

— Великолепно! Но в этом платье нельзя идти туда, куда мы собираемся.

— Ничего, — успокоила Коринна-Дебора, хватая Чандле-ра за лацканы и затаскивая в комнату. — Я надела его ненадолго.

Обнаженная она оказалась еще прекраснее, чем он воображал. Изящная шея, будто выточенная из слоновой кости, плавно стекала к юной груди с розовыми сосцами, напрягшимися в чувственном предвкушении. Талия была уже, чем казалось под одеждой, а округлые широкие бедра продолжались длинными стройными ногами. У Чандлера вдруг пересохло в горле: Дебора грациозно приблизилась к нему и жадной рукой взяла за подбородок.

— Я сберегла целое море любви для кого-то очень похожего на тебя.

Она поцеловала его так яростно, что он вздрогнул и затрепетал.

Дебора внезапно отпрянула.

— Возьми меня!

Обессиленный Чандлер лежал в объятиях Деборы, как днем раньше в объятиях Кэрол. Чем ближе он узнавал эту женщину, тем сильнее недоумевал. Всю жизнь она старательно избегала переживаний, приключений, опыта, предлагаемого миром, и все же такой чудесной любовницы Цинк еще не знал — Дебора становилась то воплощенной невинностью, и тогда он казался себе грязным растлителем, то хищницей, терзавшей его тело так, точно он был куплен ею на невольничьем рынке. Она задала такой темп, обрушила на него такую лавину похоти, что вскоре Цинк твердо уверился: его душа и тело вот-вот разлетятся в прах. Когда он наконец достиг вершины наслаждения, его оргазм претворился в звуки, которые громкостью смело могли соперничать с криками Кэрол Тейт.

Но в Деборе Лейн крылось гораздо больше.

Умница, нежная, любительница кошек и иных подобных радостей жизни. Остроумная, добродушная, ранимая. Холодная и страстная. Перечень можно было продолжать.

Цинк лежал, обнимая Дебору, перебирал в уме ее достоинства. И понимал, что влюбляется — если уже не влюбился.

«Как трудно, — подумал он, — правильно судить о людях. Кто они. Чего хотят. Человек и для себя-то загадка».

Ожили воспоминания.

«Отец, — писала мать, — очень болен. Сынок, я думаю, он умирает».

Остальное было понятно без слов. У старика были свои мечты, своя гордость.

Скучные равнины Саскачевана. Земля, где ты родился. Ты всегда хотел одного: поскорее уехать отсюда. На западное побережье, в Скалистые горы — куда угодно, лишь бы подальше от дома. И брат твой, конечно, тоже, но он вернулся. Постыдился доконать старика. Не в пример тебе.

Жаркий, безветренный летний день. Роузтаун все тот оке. Ты сходишь с поезда; вокруг золотится пшеница. Тебя встречает старый Маккиннон. Он тоже ничуть не изме-, нился.

«Как он?» — спрашиваешь ты.

«Плохо», — отвечает Маккиннон, вглядываясь в тебя глазами восьмидесятилетнего старика. Они не обвиняют — любопытствуют. Гадают, нашел ли ты то, что искал. Надеются, ты достаточно повзрослел, чтобы понять: оно здесь.

«Коли человек покидает родные места, — говорит Маккиннон, — нет ему житья».

Пыль на пикапе; мертвые жуки на ветровом стекле. Впереди показалась ферма.

«Привет, папа».

Молчание. Он лежит в постели и молчит: белые волосы, белая кожа. Он уже мертв. Даже не повернется, чтоб дать понять: знаю, ты вернулся. Крутятся вентиляторы — два, три, четыре. Искусственный ветерок шевелит ситцевые занавески.

Вторник, среда, четверг — каждый день ты приходишь в эту комнату, с нетерпением ожидая пятницы, когда можно будет улизнуть. Ритуал завершен, старик отдыхает, жди в далекой стороне вести о его смерти.

«Что с ним, мама? Я не понимаю». Словно кто-то вынул затычку и слил жизнь, словно воду. Отбил охоту жить.

Вы на кухне, возитесь с обедом. Отец лежит в спальне, взгляд уставлен в стену.

«Цинк, глянь на дорогу. Никак, твой брат приехал?»

Наконец наступает долгожданное утро пятницы. Том принимает дежурство, а ты свободен.