Пир плоти

Всегда можно было предсказать, что она сделает, поскольку она подражала тому, что видела в фильмах. Если ты обижена на любовника, значит, надо преследовать его, надоедать этими дурацкими телефонными звонками. Она не умела просто наслаждаться жизнью, ей обязательно надо было разыгрывать обманутую женщину, чтобы иметь возможность пожалеть себя, а жалость к себе, как все больше убеждался Айзенменгер, являлась основным мотивом ее поступков.

Стремление манипулировать другими и жалость к себе. Это было все, что он теперь в ней видел.

Он налил себе виски и, стараясь выкинуть Мари из головы, заставил себя думать о Никки Экснер. Тут, по крайней мере, можно было рассуждать без эмоций.

Пройдя в гостиную, он принялся вносить в компьютер информацию о том, что ему удалось установить во время вскрытия. Все, начиная с внешнего осмотра и заканчивая детальным описанием состояния внутренних органов. Просмотрев записи Джонсона, сделанные под его диктовку, он включил из них в свой обзор то, что было необходимо.

Снова зазвонил телефон. Он взглянул на часы. Начало второго. Взяв трубку, он невозмутимо произнес:

— Я слушаю.

Никакого ответа, только какой-то неясный шум.

— Мари, — даже не спросил — утвердительно сказал он усталым, почти снисходительным тоном.

По-прежнему тишина.

Положив трубку, он вернулся к компьютеру, распечатал написанное и принялся править текст, переставлять абзацы, менять слова, ни на минуту не переставая думать при этом о том, что видел во время вскрытия, тем самым пытаясь не только выстроить общую картину, но и не упустить ни одной детали.

Налив себе еще виски, он внес все исправления в компьютер и распечатал окончательный вариант. Затем поднялся и перешел на диван в гостиной, прихватив с собой заключение, бутылку виски и стакан.

Он смертельно устал, но необходимо было обдумать все сейчас, пока еще были свежи в памяти запахи и зрительные образы, пока Никки Экснер оставалась в его представлении реальным человеком — насколько она вообще могла теперь быть реальной.

Доктор перечитал написанное, подчеркивая флюоресцентным маркером места, которые представлялись ему наиболее значительными. Труп, несомненно, хранил в себе тайну и не слишком-то стремился раскрыть ее. Айзенменгер извлек из него лишь обрывки информации, причем изложенные безо всякой последовательности и системы. Пока это напоминало неясный шепелявый шепот, местами и вовсе не разборчивый, и связать эти обрывки информации воедино можно было, лишь внимательно прислушиваясь к этому шепоту и вдобавок обладая достаточной сообразительностью.

Опять телефон. Айзенменгер встал и, не снимая трубки, рассеянно выдернул шнур из розетки. Мысли его были заняты обезображенным телом на столе прозекторской.

Мари придется подождать. Плеснув в стакан виски, он принялся прислушиваться к тому, что нашептывает ему Никки Экснер.

Беверли Уортон лежала на спине, закрыв глаза. Рот ее был открыт. В руках она держала голову молодого инспектора Люка, начальника отдела по борьбе с мошенничеством. Он, сжав пальцами один из ее сосков, лизал его, одновременно с этим ритмично двигая рукой у нее между ног. Беверли шумно дышала и возбужденно постанывала, время от времени меняя положение или выгибая спину, словно кошка.

Люк был хорошим любовником — не таким неутомимым, как некоторые, зато довольно ласковым. А главное, он знал, как доставить Беверли удовольствие. Она занималась с ним сексом уже в пятый раз и делала это не из карьерных соображений, а по любви, неизменно получая от этих встреч огромное удовольствие. Но сегодня что-то не клеилось. Сегодня никакой секс не мог отвлечь ее от беспокойных мыслей, которые никак не желали хотя бы на время покинуть ее.

Люк перевернулся на другой бок, одновременно с этим просунув руку под ягодицы Беверли. Губы его прижались к ее рту, напрягшийся член уперся в ее клитор и начал елозить по нему вверх и вниз. Уортон впервые за сегодняшнюю ночь почувствовала настоящее возбуждение, — возможно, ей все-таки не придется симулировать оргазм.

Но как ей поступить?

К сожалению, она не знала, что именно удалось установить Айзенменгеру, хотя было совершенно ясно, что гораздо больше, чем Сайденхему. Старый осел, давно пора отправить его на пенсию. И почему она тогда не настояла на ком-нибудь получше?

Беверли забросила ногу Люку на бедро, наполовину оседлав его.

Айзенменгера очень заинтересовали эти следы около ануса.

Как будто услышав ее мысли, Люк запустил руку между ее ягодицами. Она шумно вздохнула.

Какое это имело значение? Что с того, если Билроту вздумалось перевернуть ее лицом вниз? Изнасилование остается изнасилованием независимо от того, вагинальное оно или анальное.

И что еще он обнаружил? Почему он разворотил лицо девушки?

Рука Люка переместилась на грудь Беверли, и это дополнительное возбуждение возымело свое действие. Уортон шевельнула задом, чтобы член вошел в нее на всю глубину, и в тот же миг ощутила тепло во всем теле. Люк медленно приступил к делу, и Беверли застонала от наслаждения. Она умудрялась стонать, не отрывая своих губ от губ Люка. Крепко обхватив его за плечи, она снова перевернулась на спину, согнула ноги и скрестила их на талии любовника.

Оторвавшись от ее рта, он издал нечленораздельный вскрик, затем, приподнявшись над Беверли на локтях, на несколько секунд замер в этой позе, закрыв глаза. Когда наконец он взглянул на лежавшую под ним женщину, та ухмыльнулась, вытянула руки над головой, ухватившись за изголовье кровати и выставив во всей красе свои идеальные груди.

— Ну, давай, Люк, трахни меня как следует, — пригласила она его.

Все рано или поздно кончается. Вот и теперь, когда ее любовник ушел к жене и сынишке, Беверли постаралась уснуть, но сделать ей это мешало щемящее чувство одиночества — недуг, время от времени нападавший на нее и никак не желавший подчиниться настойчивым попыткам Уортон его изгнать. И, как ни странно, чаще всего это чувство одиночества наваливалось на нее не тогда, когда она действительно оставалась одна, а на людях, например когда Беверли Уортон коротала время с коллегами в пабе или ресторане. Сознание своего одиночества охватывало ее, как правило, внезапно, будто специально для того, чтобы подчеркнуть, что она навечно обречена оставаться в стороне от людей. Этот контраст между внешним слиянием с толпой и внутренней отчужденностью, глубокой и непреодолимой, еще больше усиливал ее депрессию.

Она все еще ощущала отдельные не самые благовидные моменты недавнего совокупления, эти воспоминания обволакивали ее, слившись с темнотой, и потихоньку сводили на нет остатки полученного удовольствия. И почему, подумалось ей, она занимается сексом так, что пропадает вся его прелесть?

А ведь Беверли не всегда была такой. Когда-то она искренне стремилась сделать карьеру благодаря лишь своим способностям, а не через постель. Но очень скоро она поняла наивность своих стремлений. Несомненно, она, превосходившая умом и талантом большинство тех, кто был равен ей по положению, и многих, стоявших выше, рано или поздно выдвинулась бы, но это произошло бы весьма не скоро. Во всяком случае, идея воспользоваться своим телом для продвижения по службе впервые возникла у нее не на пустом месте — эту мысль ей не раз подсказывали шепотом в пустых коридорах или шумных пабах, прежде чем Уортон пришла к заключению, что этот путь, возможно, и вправду самый разумный.

Но стоило ей на него ступить, как все пошло по накатанной, — что правда, то правда.

И что в итоге?

А в итоге она забиралась во все более и более высокие постели, словно какая-то секс-альпинистка, карабкающаяся по карьерной скале к вершине. Не исключено, что скоро она станет подружкой самого главного констебля. Может быть, начать с его помощника? А там, глядишь, и до министерства внутренних дел доберется…

Подумав об этом, она даже улыбнулась в темноте, но улыбка эта была невеселой.