Охота в Лагарте. За два часа до темноты

— Нет. Можете не беспокоиться, первый, вы чисты. — В голосе Саймингтона слышалось презрение.

Каван успокоился.

— Что собирается делать главмех?

— Сперва хочет проверить мой рассказ у доктора…

— Хорошо. Вот одна из причин, почему я посоветовал вам поговорить с доктором о состоянии Шэдде. Чтобы вам было на кого сослаться в случае чего…

— Вы очень заботливы, — сухо отозвался Саймингтон.

Теперь, стоя на мостике, Саймингтон, тревожимый дурными предчувствиями, дивился, почему все это должно было свалиться на его голову. Еще два дня, и они вернулись бы в Портсмут, и новый командир появился бы на борту, а Шэдде навсегда расстался с ними. Почему Шэдде пришла на ум эта безумная затея с радиограммами? Почему приятная рутина летнего патрулирования на Балтике должна была быть омрачена мерзкими ссорами и неприятностями последней недели? Почему проклятое неведение сунуло его на один корабль с Шэдде и что теперь ждет его? Что вообще будет дальше? Все это мучило его.

Шэдде пришел в кают-компанию к ленчу в хорошем настроении. Попросив налить стаканчик шерри, он принялся непринужденно беседовать с офицерами и даже разок-другой рассмеялся. И все же им владело беспокойство; он ни минуты не сидел на месте, разговаривая, беспрестанно двигался по кают-компании и никому не давал вставить словечко. Он перепрыгивал с одной темы на другую, и офицеры обменивались понимающими взглядами, а Таргет подмигивал Миллеру, который помогал ему сервировать стол.

Никто не мог сказать, как началась ссора. Шэдде завел разговор о проблеме уличного движения в Лондоне, затем о тестах, которым адмиралтейство подвергало командный состав, каким-то образом перешел к вопросу о добыче угля, а затем к ядерной энергии. Он утверждал, что англичане были всегда впереди в области фундаментальных научных исследований, и высказал предположение, что раньше или позже они отыщут еще более совершенный источник энергии. И тут Дуайт Галлахер вполголоса произнес: «Они или, возможно, какая-нибудь другая нация». Это было сказано в сторону, одному только доктору, но случилось так, что в этот момент Шэдде сделал паузу и слои американца были услышаны всеми присутствующими. Галлахер растерялся, помрачнел, а Шэдде холодно воззрился на него, сжав губы, словно не мог поверить своим ушам.

— Что вы изволили сказать? — ледяным тоном спросил командир.

— Ничего, сэр, — все еще не оправившись от смущения, отозвался Галлахер.

— Ничего? — переспросил Шэдде. — А мне послышалось, что вы сказали «или какая-нибудь другая нация», не так ли?

Назревала ссора, и Галлахер сделал еще одну попытку набежать ее.

— Это было сказано просто так, сэр.

— Вы подразумевали, Галлахер, что я преувеличиваю роль англичан в научных исследованиях, не так ли? — Шэдде тяжело дышал.

Галлахер передернул плечами.

— Нет, сэр, но если вы желаете…

Наступила мертвая тишина. Пальцы Шэдде сжались в кулак. Он побледнел от ярости.

— Я хочу напомнить вам, Галлахер, — едва сдерживаясь, проговорил он, — что именно англичане дали вашей стране ядерное оружие, ракеты, радар, угловую взлетную палубу, паровую катапульту и многое другое. И что важнее всего — мы не брали за это денег!

Глаза Шэдде тлели ненавистью. Неприязнь к американцу, злость, что на борту корабля ее величества находится офицер американского военно-морского флота, обладающий к тому же правом решающего голоса в отношении запуска ракет, — закипали в нем.

— Да, да, не брали, в отличие от вашего правительства, которое дало нам эти лодки, оснащенные «Поларисами», и выудило у нас больше тридцати миллионов фунтов стерлингов за штуку! — Он умолк, выдвинув вперед челюсть и сверкая глазами. — И когда я говорю «выудило», я это и имею в виду!

Доктор за спиной Шэдде делал отчаянные знаки Галлахеру, чтобы тот молчал, но у американца заиграла кровь и в глазах появился злобный огонек.

— Это замечание не только несправедливо, сэр, но и не соответствует истине, — тихо, с расстановкой произнес он, не собираясь отступать.

Какое-то мгновение Шэдде стоял со вздувшимися на висках венами, которые, казалось, вот-вот лопнут, затем срывающимся от ярости голосом отчеканил:

— Когда мне понадобится ваше мнение, Галлахер, я вас вызову. Пока что рекомендую держать его при себе.

Резко повернувшись, он ушел в свою каюту, с грохотом задвинув за собой дверь.

В кают-компании наступило растерянное молчание.

— Ну и дела, — вздохнул Уэдди, поглядывая на доктора

— Лучше не спорить с ним, — покачал головой Рис Эванс. — Он очень устал. Слишком много неприятностей навалилось на него сразу.

Первый помощник закурил.

— Очень жаль, что командир вышел из себя. Он был в таком хорошем расположении духа. — Каван вопросительно взглянул на доктора, который в ответ только пожал плечами.

Дуайт Галлахер достал пачку сигарет. Руки у него дрожали, лицо было в красных пятнах.

— Выпейте, Дуайт, — предложил доктор, — и забудьте обо всем.

В буфетной раздался звонок из командирской каюты. Миллер открыл дверь и сунул голову в каюту.

— Вы звонили, сэр?

Сидя за столом, Шэдде переводил стрелки часов.

— Я не буду в кают-компании за ленчем.

Миллер ожидал этого. Он присутствовал при ссоре. Он был недоволен происшедшим, так как командир корабля с утра был в необычайно хорошем настроении, и вестовой надеялся, что оно удержится весь день.

— Подать вам сюда, сэр?

— Я не голоден, Миллер, — отмахнулся Шэдде. Он беспокойно передвинул какие-то вещи на столе. — Хотя принесите мне чашку чаю и печенье… И тот датский «Камамбер».

Мрачное предчувствие охватило вестового.

— Слушаюсь, сэр, — он прикрыл дверь и исчез.

Десятью минутами позже он вернулся с подносом. Шэдде по-прежнему сидел за столом перед раскрытым атласом. Напевая себе под нос, он взглянул на Миллера, и тот удивился, увидев на лице командира улыбку.

— А, это вы, Миллер! — сказал он.

Вестовой поставил поднос на край стола и принялся выдвигать из переборки маленький складной столик.

— Великий день сегодня, Миллер.

— Сэр?

— Да! Шестнадцатое мая. В этот самый день в 1808 году Англия объявила Франции и ее союзникам войну, войну Наполеону, лукавому тирану и деспоту. Он приставил нож к сердцу Англии, Миллер. Хотел уничтожить нашу нацию.

Миллер был удивлен. Командир бывал время от времени выстроен дружелюбно, но никогда прежде так не разговаривал с ним. Он почувствовал, что должен что-то сказать.

— Вот именно, сэр.

Пальцы Шэдде барабанили по столу, и хотя он обращался к Миллеру, но не смотрел на него. И вестовым овладело неприятное ощущение, что командир забыл о его присутствии.

— Да, — продолжал Шэдде. — То были дня великих решений для англичан. Шестнадцатое мая 1803 года… Объявление войны повлекло за собой целую цепь событий, которые привели к Трафальгару. Нельсон разгромил объединенный флот Франция и Испании… Угрозы для Англии больше не существовало! Это явилось началом конца Наполеона. Нельсон погиб, но Англия была спасена!

— Да, сэр, — произнес Миллер.

— Нельсон, — повторил Шэдде. Он посмотрел на Миллера, глаза его застилал туман. — Знаете ли, что сказал о нем Роуз?

— Нет, сэр.

— Он сказал: «Я не могу слышать упоминания имени Нельсона без того, чтобы слезы не навертывались у меня на глазах… Какой гений, какая отвага, какая необыкновенная судьба!»

Миллер с нетерпением ждал, когда Шэдде выговорятся. Он не мог уйти, пока командир говорил, но надеялся, что тот скоро умолкнет. Миллеру нужно было вернуться в кают-компанию, чтобы кормить офицеров, и, кроме того, ему не терпелось поскорее поведать Таргету о том, что командир находится в превосходном настроении, несмотря на стычку с Галлахером.

Но Шэдде не умолкал.

— Да, мощь Наполеона была сломлена. Махэн очень хорошо описал это… Не помню точно, какими словами. Он говорил что-то о тонкой белой полоске паруса, отделявшей Наполеона от завоевания мира.