Лед

— Ладно, договорились. — Она снова улыбнулась. — Как прошел обед? Расскажи, какие новости.

— Нет, сначала ты.

— Нет, ты.

Он присел на край стола и увидел на экране компьютера, что Ирен раскладывала пасьянс «Солитер». Мартен принялся рассказывать, и она слушала, ни разу не перебив.

— Невероятная история! — воскликнула Циглер, когда он кончил рассказ.

— Меня удивляет, что ты ничего об этом не слышала.

Она слегка нахмурилась, поморгала и возразила:

— Нет, смутно что-то припоминаю. Какие-то газетные статьи, может быть. Или разговоры родителей за столом. Не забывай, что тогда я еще не служила в жандармерии. Мне ведь было столько же лет, что и тем подросткам.

До него вдруг дошло, что он ничего о ней не знает, даже того, где она живет. Да и Ирен о нем. Всю неделю их разговоры были только о расследовании.

— Но ты же жила не так далеко отсюда, — настаивал Сервас.

— Мои родители обитали в пятнадцати километрах от Сен-Мартена, в другой долине. Я ходила в школу не здесь. Для подростка жить в другой долине — все равно что в другом мире. Для ребенка пятнадцать километров — как целая тысяча для взрослого. У каждого подростка своя территория. В то время я ездила на школьном автобусе в лицей в Ланнемезане. Это двадцать километров от дома и сорок отсюда. Потом училась на юридическом факультете в По. Теперь, когда ты сказал, я вспоминаю, что на переменках были какие-то разговоры о самоубийствах. Скорее всего, они просто стерлись из памяти.

Он почувствовал, что ей не хочется говорить о своей юности, и спросил себя почему.

— Интересно было бы узнать мнение Проппа, — сказал Сервас.

— Мнение о чем?

— По какой причине эти воспоминания стерлись из твоей памяти.

Она взглянула на него не то пристыженно, не то упрямо и спросила:

— А какая связь между этими детьми и Гриммом?

— Может, и никакой.

— Тогда почему тебя это интересует?

— Убийство Гримма похоже на месть. Ведь кто-то или что-то толкнуло детей на этот страшный шаг. Несколько лет назад была жалоба на сексуальный шантаж со стороны Гримма, Перро и Шаперона. Если объединить эти события, что мы получим?

Сервас вдруг почувствовал, как по нему словно прошел электрический разряд. Все они что-то скрывали. Это «что-то» совсем близко, стоит только руку протянуть. Мрачная сердцевина всей истории, ее критическая масса, откуда в стороны расходятся лучи событий. Есть нечто, спрятанное в неразличимой мертвой зоне. Он ощутил, как в сосуды хлынул адреналин.

— Думаю, надо начать исследовать все, что лежит в этой коробке, — сказал Сервас, и голос его дрогнул.

— Приступим? — то ли спросила, то ли скомандовала Ирен.

На ее лице читались надежда и нетерпение. Сервас посмотрел на часы: почти час ночи. За окнами падал снег.

— Ладно. А кровь?.. — вдруг прибавил он, резко меняя тему. — Где именно ее обнаружили?

Она растерянно посмотрела на него, потом ответила:

— На мосту, рядом с местом, где был привязан аптекарь.

Несколько мгновений оба молчали.

— Кровь… — повторил он. — Не может быть!

— Лаборатория ответила однозначно.

— Кровь. Похоже…

— …что Гиртман поранился, подвешивая тело Гримма.

Циглер сразу взяла инициативу в свои руки. Она рылась в коробке, набитой папками, подшивками документов, стенограммами, административной перепиской, пока не откопала папку с надписью «Обобщение». Несомненно, ее составил сам Сен-Сир. У него был понятный, летящий почерк с тонкими очертаниями букв, не в пример каракулям судебного медика. Сервас отметил, что Сен-Сир подвел итог разным этапам расследования с завидной ясностью и четкостью. Циглер сразу стала пользоваться обобщением, чтобы ориентироваться в ворохе документов. Она начала с того, что отсортировала фрагменты досье и разложила их маленькими стопками: отчеты о вскрытии, протоколы допросов, опросы родителей, описи вещественных доказательств, письма, найденные у подростков дома. Сен-Сир для своего личного пользования сделал фотокопии всех документов досье.

Кроме фотографий там имелись:

— вырезки из публикаций в прессе,

— чертежи с пояснительными пометками,

— разрозненные листки,

— планы местности, испещренные загадочными стрелками и кружочками, где места гибели подростков обозначены черными крестиками,

— школьные журналы, ведомости и справки,

— фотографии классов,

— заметки на клочках бумаги,

— билетики уплаты дорожной пошлины…

Сервас остолбенел. Старый следователь и вправду относился к этому расследованию как к личному делу. Как и те, кто работал до него, он оказался полностью во власти тайны. Видимо, Сен-Сир всерьез надеялся раскрыть ее дома, когда смог посвятить ей все свое время. Потом они нашли в коробке документ, который тяжело было просматривать: список жертв с их фотографиями и датами самоубийств.

— Боже милосердный!

Рука Серваса дрожала, когда он положил список на стол и в круге света от лампы оказались семь фотографий, наклеенных на маленькие картонные вкладки. Семь улыбающихся лиц. Одни смотрят прямо в объектив, другие куда-то в сторону. Он покосился на Ирен. Она стояла рядом, прямо как громом пораженная. Мартен сразу перевел глаза обратно на фотографии, и у него сжалось горло.

Циглер передала ему половину отчетов о вскрытиях и склонилась над второй. С минуту они читали молча. Все отчеты констатировали смерть от повешения, не считая двух. Один мальчик бросился со скалы, а другой, находясь под неусыпным наблюдением семьи, все-таки умудрился убить себя электрическим током в ванной. Эксперты не обнаружили никаких аномалий или темных мест. Картины так называемых преступлений были ясны. Все говорило о том, что дети отправлялись к месту гибели и совершали самоубийство в одиночку. Четыре вскрытия производил Дельмас с еще одним судмедэкспертом, которого Сервас знал как очень компетентного. После документов о вскрытиях они перешли к опросам соседей. Их показания, вне зависимости от свидетельства родителей, должны были помочь обрисовать личности жертв. Как всегда, в них хватало сплетен, недоброжелательных или просто гнусных, но в целом они обрисовывали портреты обычных подростков, за исключением одного трудного мальчика, Людовика Аслена, который был известен как склонный к неподчинению старшим и к насилию над своими товарищами. Самые эмоциональные свидетельства относились к первой жертве, Алисе Ферран. Ее все любили и единодушно говорили о ней как об очаровательной девочке. Сервас взглянул на фотографию. Курчавые волосы цвета спелой пшеницы, фарфоровая кожа, красивые глаза серьезно смотрят в объектив. Очень милое лицо, каждую черту которого, казалось, изваяла точная рука мастера-миниатюриста. Красивая шестнадцатилетняя девочка, а вот глаза выглядят старше. В них чувствуется ум и еще что-то такое… Или просто воображение разыгралось?

К трем часам утра они вдруг поняли, насколько их все это проняло, и Сервас решил, что пора отдохнуть. Он прошел по коридору в туалет, плеснул себе в лицо холодной водой, выпрямился и взглянул на себя в зеркало. Неоновая лампа мигала и потрескивала, едва освещая дверцы кабинок у него за спиной. Он слишком много съел и выпил у Сен-Сира, к тому же очень устал, и это читалось у него на лице.

На обратном пути Сервас остановился у автомата с горячими напитками и крикнул в глубину коридора:

— Кофе?

Его голос звонко разнесся в тишине. Из открытой двери в другом конце тут же отозвались:

— Маленький! С сахаром! Спасибо!

Интересно, есть ли здесь еще кто-нибудь кроме них и охранника внизу. Он знал, что жандармы расквартированы в другом крыле здания. Держа в руке стаканчик с кофе, Сервас прошел темное кафе, лавируя между разноцветными столиками, желтыми, красными и голубыми. За застекленной дверью, забранной толстой металлической решеткой, медленно падал снег, засыпая маленький сад, ровную изгородь, песочницу и пластиковую горку для детей жандармов, которые здесь жили. Дальше простиралась белая равнина, а за ней на фоне черного неба проступали горы. И Сервас снова подумал об институте, его обитателях и о Гиртмане. На мостике обнаружили его кровь. Что же это означает? Сен-Сир говорил, что всегда существует деталь, которая ни с чем не вяжется. Иногда это важно, иногда нет…