Мерзость

Женщина стоит во главе стола, а Пасанг по очереди кивает каждому из нас.

— Мистер Ричард Дэвис Дикон, месье Жан-Клод Клэру, мистер Джейкоб Перри, позвольте представить вам леди Кэтрин Кристину Реджину Бромли-Монфор.

Леди Бромли-Монфор кивает каждому, когда произносится его имя, но не протягивает руку. Ее ладони обтянуты тонкими кожаными перчатками в тон сапогам.

— Мистер Перри и месье Клэру, я рада наконец с вами познакомиться, — говорит она и поворачивается к Дикону. — А о вас, Дики, мои кузены Чарли и Перси много писали мне, когда мы все были молоды. Вы были испорченным ребенком.

— Мы ждали лорда Бромли-Монфора, — холодно отвечает Дикон. — Он где-то неподалеку? Нам нужно обсудить с ним вопрос об экспедиции.

— Лорд Монфор находится на нашей плантации, в получасе верховой езды вверх по склону холма, — говорит леди Бромли-Монфор. — Но боюсь, он не сможет с вами встретиться.

— Почему это? — вопрошает Дикон.

— Он покоится в усыпальнице на нашей чайной плантации, — отвечает женщина. Ее удивительные глаза остаются ясными, и их взгляд прикован к лицу Дикона. Она словно забавляется. — Мы с лордом Монфором поженились в Лондоне в 1919 году, перед возвращением в Индию, на плантацию, где я выросла и которой управляла. Я стала леди Бромли-Монфор, а восемь месяцев спустя лорд Монфор скончался от лихорадки денге. Климат Индии ему никогда не подходил.

— Но я отправлял письма лорду Бромли-Монфору… — бормочет Дикон. Он достает трубку из кармана куртки и стискивает зубами, но не делает попыток набить или закурить ее. — Леди Бромли говорила о Реджи, и я, естественно, предполагал…

Она улыбается, и у меня начинают дрожать колени.

— Кэтрин Кристина Реджина Бромли-Монфор, — тихо произносит она. Для друзей — Реджи. Месье Клэру, мистер Перри, я искренне надеюсь, что вы будете называть меня Реджи.

— Жан-Клод, Реджи, — отвечает мой друг, склоняется в низком поклоне, берет ее руку и целует, не обращая внимания на перчатку.

— Джейк, — с трудом выдавливаю я.

Реджи садится во главе стола, а высокий, величавый Пасанг стоит за ее спиной, словно телохранитель. Он подает карту, и Реджи разворачивает ее на столе, бесцеремонно сдвигая грязные тарелки и чашки, чтобы освободить место. Мы с Жан-Клодом переглядываемся и тоже садимся. Дикон с такой силой прикусывает мундштук трубки, что слышится треск, но в конечном счете тоже опускается на стул.

Реджи уже говорит.

— Вы предложили стандартный маршрут, и с большей его частью я согласна. Послезавтра несколько грузовиков с плантации довезут нас до шестой мили, где мы перегрузим вещи на вьючных животных и пешком вместе с шерпами пройдем по мосту через Тисту и дальше к Кампонгу, где нас будут ждать другие наши шерпы с мулами…

— Нас? — переспрашивает Дикон. — Мы?

Реджи с улыбкой смотрит на него.

— Конечно, Дики. Когда моя тетя согласилась финансировать поиски тела кузена Перси, подразумевалось, что я буду вас сопровождать. Это обязательное условие дальнейшего финансирования экспедиции.

Должно быть, Дикон понимает, что рискует перекусить мундштук своей любимой трубки, и поэтому резким движением выдергивает ее изо рта, едва не задев голову Реджи. Но извиняться даже не думает.

— Вы — в экспедиции на Эверест? Женщина? Даже до базового лагеря? Даже до Тибета? Абсурд. Это смешно. Не может быть и речи.

— Это было обязательным условием финансирования этой — моей — экспедиции для поиска останков кузена Персиваля, — говорит Реджи, не переставая улыбаться.

— Мы пойдем без вас, — возражает Дикон. Лицо у него побагровело.

— Но в таком случае вы больше не получите от Бромли ни шиллинга, — замечает Реджи.

— Очень хорошо, тогда мы будем пользоваться собственными средствами, — рявкает Дикон.

«Какими средствами?» — мелькает у меня в голове. Даже билеты от Ливерпуля до Калькутты оплачены леди Бромли… вероятно, из доходов плантации Реджи.

— Я назову вам две причины, по которым я должна присоединиться к этой экспедиции — кроме финансирования, — спокойно говорит Реджи. — Вы будете так любезны и выслушаете или продолжите перебивать меня своими грубостями?

Дикон молча скрещивает руки на груди. Судя по лицу и позе, никакие аргументы не в силах его переубедить.

— Во-первых… или скорее во-вторых, после вопроса о деньгах, — начинает Реджи, — позвольте обратить внимание на возмутительный факт, что в составе вашей экспедиции нет врача. Во всех трех предыдущих британских экспедициях присутствовало не меньше двух врачей, причем один из них хирург. Обычно их больше двух.

— Во время войны я научился оказывать первую помощь, — цедит Дикон сквозь зубы.

— Разумеется, — улыбается Реджи. — Если во время этой экспедиции кто-то из нас будет ранен шрапнелью или сражен пулеметной очередью, я не сомневаюсь, что вы сможете продлить ему жизнь на несколько минут. Но в Тибете нет полевых госпиталей сразу за линией фронта, мистер Дикон.

— Хотите сказать, что вы опытная медсестра? — говорит Дикон.

— Да. На двух наших плантациях работают больше тринадцати тысяч местных жителей, и мне пришлось освоить сестринское дело. Но суть не в этом. Я хочу, чтобы к нам присоединился превосходный врач, опытный хирург.

— Мы не можем себе позволить нанимать еще людей… — возражает Дикон.

Реджи останавливает его грациозным жестом руки.

— Доктор Пасанг, — обращается она к своему сирдару, — будьте любезны, сообщите этим джентльменам о вашей медицинской подготовке.

Доктор Пасанг? Признаюсь — со стыдом, — что за те несколько секунд, пока Пасанг не заговорил на своем идеальном английском, в моей голове промелькнула череда туманных образов индийских факиров и святых, не говоря уже о гаитянских колдунах вуду, лечащих танцами.

— Я год посещал лекции в Оксфорде и год в Кембридже, — говорит высокий шерпа. — Потом год стажировался в Эдинбургском медицинском центре, три года в университетской больнице Мидлсекса, восемнадцать месяцев обучался хирургии у знаменитого торакального хирурга герра доктора Клауса Вольхейма в Гейдельберге… в немецком Гейдельберге, джентльмены… затем, после возвращения в Индию, еще год работал в больнице монастыря Каррас в Лахоре.

— Кембридж и Оксфорд никогда не… — начинает Дикон, но умолкает на полуслове.

— Не допустят к себе цветных? — бесстрастно заканчивает за него доктор Пасанг. Впервые за все время на его лице появляется широкая, искренняя улыбка. В ней нет злобы. — По какой-то непонятной причине, — продолжает он, — эти оба достойных заведения пребывали в иллюзии, что я старший сын махараджи Айдапура. Как и больницы в Эдинбурге и в Мидлсексе, о которых я упоминал. Это было незадолго до вашей учебы в Кембридже, мистер Дикон, и тогда для Англии было очень важно поддерживать хорошие отношения с правителями Индии.

Долгое молчание прерывает тихий голос Жан-Клода:

— Доктор Пасанг, может, мой вопрос покажется вам дерзким, но почему, получив такое блестящее медицинское образование и став дипломированным врачом, вы вернулись к работе… сирдара… здесь, на плантации Реджи… то есть леди Бромли-Монфор?

Снова блеснула белозубая улыбка.

— Сирдар — моя должность только в этой экспедиции к священной тибетской горе Джомолунгме, — отвечает он. — Как уже объяснила леди Бромли-Монфор, на нее работают больше тринадцати тысяч мужчин и женщин. У этих работников большие семьи. Мои знания здесь, между Дарджилингом и южными склонами Гималаев, не пропадают зря. На плантациях у нас две больницы, которые, осмелюсь заявить, по части оборудования и лекарств превосходят маленькую английскую больницу в Дарджилинге.

— А как люди обойдутся без вашей помощи, пока вы будете в экспедиции, доктор Пасанг? — слышу я свой голос.

— Леди Бромли-Монфор была очень щедра и отправила более молодых, чем я, людей учиться медицине в Англию и в Нью-Дели. А несколько наших женщин из шерпов окончили курсы медсестер в Калькутте и Бомбее и, в знак благодарности к своей благодетельнице, вернулись, как и я, на плантацию, чтобы предложить свои услуги.