След крови

— Я не хочу быть вежливым. Я ненавижу мисс Бейли. Она говорит ужасные вещи о тебе и о папе.

Рэчел потянулась через стол и взяла сына за руку.

— Какие, например, Саша? Что она говорит?

Саша уставился в тарелку с хлопьями.

— Не важно, мама. Я не помню.

— Да ну, все ты прекрасно помнишь!

Саша встал и выбежал из-за стола. Она попыталась схватить его за руку, но не успела. Маленький дьяволенок! Он явно расплачивается за Антона, за его причудливый акцент, за его внешность, за машину. Да и она ничуть не лучше Антона, смалит сигареты одну за другой прямо у ворот школы. Может быть, у нее на лбу написано: бывшая шлюха. Ее встреча с мистером Боделлом и мисс Задавакой-Еейли была до крайности странной. Ее привело в ярость понимание того, что, по-видимому, они в равной степени ответственны за похищение Саши. Разве не естественно, что взбудораженный ребенок, повинуясь порыву, показал язык? Где они были в это время, чертовы святоши? Саша прав: школа дерьмовая. А разве она сама так не считала?

Рисунки Саши отражали его душевное состояние. Рэчел была шокирована, когда обнаружила их в комнате сына. Истекающие кровью собаки, разбитые машины, неистовые драки мужчин и женщин… Никаких тебе цветочков и пряничных домиков. Необходимо показать эту рисунки специалисту. Мадлен, скорее всего, поняла бы, о чем они. Да нет, лучше уж не думать об этом.

Она взглянула на часы, которые висели на стене кухни. Разумеется, кто-нибудь уже пришел. Рядом с ней на столе лежал мобильный и номер телефона. Ей придется пережить откровенно презрительное отношение мистера Боделла, но она обязана еще раз предупредить, что никто — будь он сам Господь — не имеет права забирать ее сына из школы.

Глава пятнадцатая

Мадлен лежала в кровати, подоткнув под себя одеяло. В углу на мольберте стояла наполовину законченная картина. Тринадцатилетний курносый Кении Карлайл-младший одним прорисованным глазом осуждающе смотрел на Мадлен, а второй глаз был пока лишь наброском без зрачка. Она терпеть не могла надменного маленького сопляка, но его мать уже заплатила половину гонорара, поэтому портрет надо закончить.

Ее вниманием завладела улица. Стеклянные двери были открыты, и в комнату врывались джунгли, изобилующие зеленью, звуками, запахами, движением. Шестипалый кот Титчи неподвижно восседал на краю пруда, свято веря, что в любой момент ему может подвернуться одна из черепашек. В каждом напряженном мускуле его маленького тельца сквозило стоическое упорство. Большую часть дня он проводил у пруда, не теряя надежды, что одно из этих маленьких существ покинет островок посреди водоема и окажется в пределах досягаемости его проворных лап. Хотя Мадлен прекрасно знала: кот растеряется и не будет знать, что делать, если одна из черепашек клюнет его в морду.

Пора было вставать, но Мадлен чувствовала себя совершенно разбитой. При воспоминании о прощании с Микаэлой все внутри сжималось, превращаясь в черную пустоту. Почти такими же мучительными были мысли о том, что мама в психиатрической лечебнице. Росария совершенно обезумела, это было очевидно. Темные стороны жизни матери, которые открылись Мадлен в доме в Бате, стали для нее настоящим кошмаром. Сколько уже времени мама была больна? Сколько Микаэле пришлось страдать от неразберихи и хаоса, которые просто кричали о себе из грязных углов? А разбитая и поломанная мебель, а знаки на стенах… На алтаре в кухне лежали разложившиеся изуродованные трупики мелких животных. Повсюду горки пепла — следы небольших костров, разложенных прямо на полу (слава богу, полы в доме кафельные). Мама запросто могла сжечь дом и погибнуть вместе с девочкой. Потрясение от увиденного в доме сыграло свою роль в решении Мадлен согласиться с предложением Форбуша и его коллег. Они воспользовались тем, что Мадлен испытывала чувство вины, они взывали к чувству стыда за ее семью и упирали на то, что из нее не получилась настоящая мать.

Да и дочерью она была не лучшей: оставила мать в клинике, а сама вернулась домой. Вероятно, мама нуждалась в ней, но Мадлен не могла справиться со свалившейся на нее ответственностью и к тому же чувствовала, что и ее ждет безумие, если она останется в Бате. Да и что она могла сделать? До мамы было не достучаться — ее до потери сознания накололи лекарствами. Мадлен решила разузнать, можно ли забрать ее в Ки-Уэст. Если там найдется заведение, принимающее подобных пациентов — в чем Мадлен сомневалась, — Невилл оплатил бы лечение.

Она в Ки-Уэсте лишь неделю, а еще столько нужно сделать! Заработать денег, например на Кении Карлайле-младшем. На постели лежали фотографии Микаэлы, пара снимков мамы и ни одного — Невилла. Его Мадлен отрезала маникюрными ножницами. Она понимала, что следует спрятать фотографии подальше, — они лишь продлевают мучения. Скоро она так и сделает, потом встанет и будет жить дальше. Через день-другой. Она снова задремала, когда вдруг услышала ужасный грохот.

— Открой эту чертову дверь! — кричала Джина и била кулаками по деревянным панелям. — Я буду стучать, пока ты, черт возьми, не откроешь!

Мадлен поморщилась. Она совсем забыла, что они договаривались сегодня утром встретиться в баре на Сауг-бич. Там барменом работал кубинец, на которого Джина положила глаз. Он когда-то выступал с известной испанской труппой танцоров фламенко, и у него было тело, за которое не жалко и умереть. Но главным его достоинством было умение смешивать ультракрепкие коктейли «Маргарита».

Стук в дверь не стихал. Едва ли Джина догадывалась, что Мадлен нет дома, что она заперлась в студии.

— Мадлен, не будь дурой, выходи. Открой эту чертову дверь!

— Вот блин! — Мадлен вскочила с кровати и выбежала на улицу. — Джина, прекрати немедленно! Из-за тебя я заработаю дурную славу.

— Какую? Монашки-затворницы? — не осталась в долгу Джина и прошла во двор.

— Нет, славу вертихвостки, друзья которой не чураются крепкого словца.

— Когда это ты в последний раз вертела хвостом? — Джина взглянула на взъерошенную Мадлен и нахмурилась. — И когда в последний раз переодевалась?

— Ладно тебе. — Мадлен устало поплелась в студию. — Сейчас все сделаю.

Она натянула поверх лифчика и трусиков старое ситцевое платье. В окно она увидела, как Джина плюхнулась на качели, висевшие у пруда, и принялась разглядывать ногти на ногах. Подруга немного прибавила в весе с тех пор, как они расстались в Мексике, но в ней проглядывала страстная сексуальность, присущая полноватым женщинам с наплевательским отношением к окружающим — все трын-трава! — которая притягивала мужиков как магнитом.

— У тебя есть выпить? — крикнула она.

— Джина, заткнись! — выбежала из дома Мадлен.

Джина стояла на коленях возле пруда.

— Что это? Черепахи?

— Да.

Джина встала и посмотрела на подругу, как на больную.

— Господи, а приличнее ты ничего не могла надеть? Ты носила это платье, когда тебе было лет десять-одиннадцать. Еще я его помню!

— Извини, что не пришла утром. Совершенно вылетело из головы.

Джина дипломатично пожала плечами.

— Тебе есть у кого учиться, я сама такая. Как же ты похудела!

Мадлен через черный ход вошла в кухню. Джина — за ней. В холодильнике нашлись только пиво, мюсли из геркулеса с изюмом и орехами, несколько подгнивших фруктов.

Джина спросила:

— Так пойдем или нет? — Она схватила бутылку пива и стала искать, чем ее открыть. — Зайдем в новый бар, где подают морепродукты. Как там он называется? «Дары моря».

— Ой, нет. Может, в другой раз?

Джина глотнула пива и посмотрела на подругу.

— Послушай, сестренка. Может, поживешь немного у нас? Мама сама предложила. Она с радостью примет тебя. Не знаю, что с тобою происходит, но мне это не нравится. Я и сама бы недельку повалялась в кровати, но ты… Ну же, Мэд. Возьми себе в руки!

— Приходи завтра. В шесть я буду готова, и мы пообедаем в «Дарах моря». Я угощаю. В качестве компенсации за сегодняшнее утро.