Рыжая кошка

— Папа не в том состоянии, чтобы заниматься такими делами. Вот почему он передал право на эти решения мне. Продать дом хочу я, и что тут такого? Папе нужен уход, а это чертовски дорого и с каждым годом все дороже. Застройщики хоть сейчас заплатят кучу денег за пятьсот акров в округе Колумбия. А Холли, узнав, что деньги пойдут на папино лечение, просто взбеленилась.

Я кивнул.

— Вы спорили из-за этого с Холли?

— Мы не разговаривали.

— Вы не виделись, когда она навещала отца?

Отвращение на лице Николь сменилось гневом.

— Если бы это можно было устроить, я бы запретила ей посещения. Как эта мерзавка обращалась с бедным папой: вопросы всякие задавала, на видео записывала! Говорила о матери: дескать, в том, что мать с собой сотворила, папа виноват. С моей точки зрения, это называется жестоким обращением. Никто не соглашался со мной, но, конечно, я не собиралась такое терпеть. — Николь снова повернулась к Дирингу и обеими руками подняла пистолет. Я крепче сжал «глок» и, следя за пальцами Николь, сосредоточился на том, чтобы расслабить руку. — Нет, из-за собственности я спорила не с Холли, — произнесла Николь. — А с ним. Я и не знала почему.

Я вспомнил видео, которое смотрел вчера вечером — с безымянного диска, — и подумал: мне-то причина известна. Но я хотел услышать признание от Николь и Диринга. Медленно, чтобы не нервировать Николь, я повел плечами и шеей. Николь снова прицелилась в меня.

— Почему Герберта интересует собственность? — спросил я.

Обветренное лицо Николь потемнело. Она поджала губы и посмотрела на Диринга:

— Ну, Герберт, не скромничай. Давай, расскажи все нашему гостю.

Диринг снова попытался сесть, но волна боли накрыла его, и он почти сполз на пол. Даже не сразу смог найти меня взглядом. В глазах было отчаяние.

— Скажи ему! — крикнула Николь так пронзительно, что стекла завибрировали.

— Она заставила меня, — прошептал Диринг еле слышно — словно листья прошуршали. — Холли заставила меня.

— И как она тебя заставила, Герберт? — Николь словно говорила с очень тупым, очень надоедливым ребенком.

Диринг закрыл глаза.

— Она записала видео. Сказала, что я должен уговорить Никки не продавать «Красного ястреба», а если не уговорю… если не смогу… она покажет запись. Покажет запись Никки.

— Скажи ему, что это было за видео, Герберт. — Николь снова прицелилась в мужа — вероятно, чтобы ободрить.

Диринг сполз еще ниже, голова свесилась набок.

— Это была запись со мной и Холли. Мы были… в постели.

Я медленно кивнул. Посмотрев запись вчера вечером, я понял, насколько, вероятно, Герберта Диринга доводила до грани безумия — а возможно, вытолкнула за грань — мысль, что жена может это увидеть. Я также понимал, почему он выразился так обтекаемо: «в постели».

Сначала я решил, что это пробная запись, потому что в ней было много основных элементов более поздних работ: откровенный секс на грани, темы доминирования и подчинения и выворачивающий, инквизиторский допрос в конце. Но были и различия. Относительно несерьезные с технической точки зрения: ярче свет, глуше звук, использование одной-единственной камеры. Важным отличием было отсутствие анонимности: ни лицо, ни голос Диринга не подверглись обработке, и они с Холли явно давно знали друг друга. И потому, кроме яркого изображения страсти Диринга к Холли, запись также зафиксировала его многочисленные признания в любви к ней, многословные рассуждения о недостатках Николь как любовницы — и прочих ее недостатках — и, ближе к концу, предложение жениться на свояченице.

Николь мрачно хмыкнула.

— Разумеется, Герберт не мог отказаться от глотка воды в пустыне, и вся его болтовня насчет «Красного ястреба»: «Давай подождем еще немного, в будущем году земля будет стоить еще дороже», — только сердила меня. Мне, наоборот, хотелось провернуть все побыстрее.

— Что было потом? — спросил я.

Николь посмотрела на Диринга:

— Продолжай, Герберт. Рассказывай.

Он покачал головой:

— Нет, Никки…

— Делай, что говорят, болван! — Она прицелилась Дирингу прямо в голову. Он зажмурился, и отвращение во взгляде Николь усилилось. — Рассказывай, или, Богом клянусь, я выстрелю снова!

Диринг не открывал глаз, слова были еле слышны из-за сухого, хриплого дыхания.

— Я поехал в город — повидаться с Холли. Объяснить, что Никки не… что я не смог уговорить ее. Я собирался просить ее… умолять… не делать этого. Я…

Николь прервала его резким смешком.

— Но при этом взял с собой пистолет, да, болван? Ты украл у меня папин пистолет и взял его с собой.

Он слабо кивнул.

— Дело было поздно вечером, мы бродили у реки. Холли выглядела неважно. Что-то случилось, авария, наверно, — Холли была вся в синяках. И в ужасном настроении. Сердитая. Я пытался объяснить насчет Никки, но она не слушала. Кричала, угрожала… сказала, что сегодня же пошлет видео Никки. И обзывала по-всякому… дураком, бестолочью, обезьяной… И тогда я ее ударил. Рукой. Я ничего не планировал… так получилось… Холли упала. Я хотел помочь, но она оттолкнула меня, а когда встала, у нее в руке был кирпич. Она выругалась и бросила его, едва не попала. Потом она подняла что-то еще, разбитую бутылку, кажется, и кричала на меня, и обзывалась, и… — Диринг уронил голову, плечи его затряслись.

— Господи, Герберт, да не тяни… рассказывай, что было дальше.

Он ответил, не поднимая головы:

— Я достал пистолет… и застрелил ее.

Я перевел дыхание, и узел в животе словно развязался. Николь смотрела на мужа, как птица на червяка.

— А потом? — спросил я.

— Я взял ее вещи… одежду… и бросил все в канаву. Тело столкнул в реку. Потом пошел к ней в квартиру. Я искал диск, но не нашел. Там был беспорядок, все разгромлено. И я поехал домой. Вы приехали на следующий день, и с тех пор я… как в уме повредился. Не могу спать, не могу собраться с мыслями. — Диринг крепче прижал правую руку к боку и согнулся. Лужа под креслом стала больше.

Николь фыркнула.

— Мировой парень, верно? — В голубых глазах горело безумие.

Я посмотрел на нее:

— Николь, позвольте мне позвонить в «Скорую»… не только ради вашего мужа, но и ради вас. Если он умрет…

Она не слышала меня.

— Я знала Холли. Знала, какая она — эгоистичная, избалованная, способная на все. Холли меня не удивила. Но он… — Николь повернулась к Дирингу и снова подняла пистолет обеими руками. — Ты удивил меня, Герберт. Я думала, я тебя хорошо изучила: может, ты и не Супермен и не самый умный, но ты, воображала я, по крайней мере не станешь трахаться с моей нехорошей сестрой. А ты вон какой сюрприз мне преподнес. Действительно, век живи, век учись.

— Николь, позвольте мне позвонить… ради вас. Вы же не хотите просто сидеть и смотреть, как он истекает кровью.

Она засмеялась — неприятным, безумным смехом.

— Вы уверены?

— Он того не стоит, Николь. Ну, довольно. — Она посмотрела на меня, вздохнула, опустила руки на колени. Еще один глубокий вздох, по всему ее телу пробежала дрожь. Из лица словно выкачали воздух — Николь казалась тысячелетней старухой. — Довольно, — повторил я.

Она провела рукой по затылку, и убранные в хвост волосы рассыпались. Упали налицо спутанной массой, и зимний свет вспыхнул на них, сделав ярче и как-то гуще. На мгновение, когда Николь повернула голову, ее патлы напомнили волосы Холли. В этот миг Николь вообще была очень похожа на Холли. На лице заиграла спокойная усталая улыбка.

— Вы правы. Я не хочу смотреть, как он истекает кровью. — Голос звучал спокойно и ровно. — Это тянется слишком долго.

Два выстрела разнесли грудь Диринга в клочья.

Глава 39

— Вы мне уже надоели, — сказал Лео Маккью, провел большим пальцем по усам и закрыл дверь комнаты для допросов. Я попытался что-то вякнуть, но Майк пнул меня ногой под столом. Маккью собрал кворум: я, Майк Метц, Рита Флорес, Тина Вайнс и сам толстяк снова сидели в Седьмом участке. Дело было в четверг, ранним утром, и все мы пили кофе и протирали заспанные глаза. Маккью был прав: последнее время мы с ним виделись слишком часто.