От часа тьмы до рассвета

Я открыл рот, чтобы задать старику соответствующий вопрос, но было уже поздно. Фон Тун вышел из моей каморки и закрыл за собой дверь. Почему Юдифь не сказала мне, что она врач?

Может быть, потому, что она и не врач, нашептывал мне тихий внутренний голос, пытаясь меня утешить.

Ну кто тогда? Неужели это возможно, что она заодно с этим одиозным профессором и его бесчеловечными исследованиями? Возможно ли, что именно ее заданием и было со мной…?

Я ведь ни разу не спросил ее, кто она по профессии. Поэтому она мне этого и не сказала. Проклятое наследство! Я лег в постель с совершенно чужой мне женщиной, с женщиной, о которой я ничего, совершенно ничего не знал! И как велика была моя жадность, если это случилось так быстро! Как я мог быть настолько глупым, чтобы допустить это? Наверное, эти старые извращенцы, которые притаились где-то в крепости, наблюдали за нами, когда мы занимались этим?

Доктор Курман… Меня бесило, что я ничего не знал о Юдифи, даже в том случае, если она и не играла активной роли в этом заговоре. Я переспал с ней, мало того, я даже втайне рассчитывал иметь от нее ребенка. Возможно ли, что все те эйфорические чувства, которые захватили меня этой ночью, когда я срывал с ее тела одежду, были не более чем защитой, оправданием, которые создала моя душа, сознательно создала, чтобы за этой стеной я мог спрятаться от сознания, что я просто проституирую? Можно ли было внушить себе любовь?

Я должен заставить себя не сердиться на Юдифь, только лишь на самого себя, ведь, в конце концов, не было никаких объективных причин злиться на нее — на мою маленькую, сладкую Юдифь. Я сам обманывал себя лишь для того, чтобы избавиться от сознания, что я продаюсь, и все-таки я чувствовал, что она меня использовала. Если она утаила от меня свое докторское звание, на которое она потратила годы учебы, то о чем же еще она могла умолчать? И почему именно она вышла практически невредимой из всей передряги? Может быть, она с самого начала знала, что здесь произойдет? Ее не принудили к такому зверскому эксперименту над собой, как Элен! И где она сейчас?

Я почувствовал, как мое сердце учащенно забилось, и я почувствовал биение пульса в шейных артериях. Что со мной? Это ненормально, чтобы из-за такой мелочи, что я не знал, оказывается, какой-то информации о человеке, которого любил, так разволноваться, что уже подозревать ее в тайном заговоре с мировым злом. Может быть, это часть моей болезни. Я попытался вспомнить то, что говорила Элен о лобных долях больших полушарий мозга. Структура личности, интеллект, воля, сознание, память, способность к обучению… Все это могла сожрать опухоль. Я напряг то, что к этому моменту еще осталось от моего мозга, и постарался прислушаться к голосу моего рассудка, который тихонько звучал в сумятице моих мыслей.

Если Юдифь не была доктором, а это вполне возможно, то она и не могла себя оперировать. Она вполне могла бы быть доктором философии, истории Ближнего Востока, парапсихологии или чего там еще… Не было никакого повода так волноваться. А то, что она не хвасталась своим званием, она могла делать просто из скромности, и это скорее говорит в ее пользу, нежели наоборот.

И все-таки я чувствовал себя обманутым Юдифью, все равно, было это так или нет. Я чувствовал себя с ней так надежно, как еще никогда в моей жизни в обществе других людей, мы были едины, мы были родственными душами, которые, казалось, ждали всю свою жизнь встречи друг с другом! Я хотел убежать, вырваться из этой камеры, из этого города, с этого континента. Австралия, Африка… На этой земле так много мест, которых я еще не видел, так много людей, которых я еще не знал. Черт возьми, мир так велик, а эта комната так мала для такого фетишиста свободы, как я! Мне показалось, что стены комнаты сдвигаются ближе, чтобы раздавить меня между собой. Нужно было спросить у фон Туна, насколько тяжело это огнестрельное ранение.

«Но какое это имеет значение, если мне вообще осталось жить три дня», — прошептал упрямый внутренний голос.

Я осторожно приподнялся на своем ложе. На моих ногах не было ремней и пластырей. Я мог бы убежать, если бы не эти проклятые измерительные электроды, которые были зафиксированы пластырями. Я внимательно рассматривал разные катетеры, которые входили в мое тело, словно жала огромных, жадных комаров. Все они были снабжены чипами, которые должны были регистрировать малейшие прикосновения к ним. Это бесперспективно. Даже если мне удастся удалить один из них, через другие канюли в мое тело автоматически поступит новая порция успокоительного. Вот если бы…

Я внимательно изучал путаницу проводов и трубочек и попытался сориентироваться в этом нагромождении. Собственно говоря, должен быть один-единственный канал, по которому поступает успокоительное. Если я вычислю, что это за трубочка, и удалю именно ее, то эти машины уже не смогут вырубить меня.

Некоторые трубочки вели прямо от пластиковых бутылочек к левой стороне шеи. Я судорожно попытался скосить глаза так, чтобы получше разглядеть их, но мне ничего не удалось. Чтобы обнаружить, куда они вели, я осторожно ощупал их кончиками пальцев.

Только на левой стороне шеи в один катетер втекали три трубочки, а катетер был введен в аорту. Пластиковая канюля с острой иглой была зафиксирована широким пластырем, и в ней было несколько входов, как у трубы, которая разветвляется в несколько сторон. Я решил не трогать этого катетера. Мне туманно припомнилось, что я слышал где-то что-то о трубочках, которые через крупный сосуд вводятся прямо к сердцу, чтобы инфузионный раствор прямо оттуда оптимальным образом разносился кровью по всему организму. Наверное, эта штука на шее и есть такой сердечный катетер. Черт его знает, что может случиться, если я его выдерну!

Две другие инфузионные иглы были закреплены на сгибе локтей правой и левой рук, а третья входила в тыльную сторону кисти левой руки.

Я внимательно осмотрел аппараты, которые располагались вокруг моей постели. На двух из них были насажены пластиковые шприцы, колбы которых были закреплены в таких держателях, которые позволяли медленно надавливать на них, чтобы постоянно какое-то маленькое количество лекарства вводилось в мои вены. Должно быть, это они и есть! Один из приборов должен был быть соединен с компьютером. Видимо, сигналы тревоги передавались на процессор, а он осуществлял повышение дозировки успокоительного средства. Я нашел слабое место этой дьявольской конструкции! Если мне удастся выдернуть кабель между компьютером и аппаратом со шприцом, тогда мне удастся предотвратить, чтобы меня лишили движения против моей собственной воли.

Я медленно и осторожно сел. И все-таки на короткий мигу меня закружилась голова, а кроме того, в плече я почувствовал тупую, пульсирующую боль. Это место, в которое попала пуля? Пуля, которую Карл выпустил в Юдифь? Я решил убить хозяина гостиницы, если Зэнгер до сих пор этого не сделал.

Я осторожно повернулся и спустил ноги с кровати с левой стороны, тихонько поставил их на пол. Сдвинуться дальше не удавалось. Провода и инфузионные трубочки на моей правой руке так сильно натянулись, что я не мог двинуться дальше ни на сантиметр, окончательно не вырвав иглы из моей руки, да и того малейшего напряжения, которое я произвел при моем передвижении, хватило для того, чтобы кривая на одном из мониторов стоящих на колесиках машин изменилась. Практически в то же самое мгновение у меня во рту появился тот же странный горький привкус.

В беспомощной ярости я сжал руки в кулаки. Я был пойман как насекомое в паутину. Стоило мне двинуться, как все нити начинали вибрировать и будили страшное чудовище, состоящее из этих жутких машин, которое было специально создано для моей охраны. Я был…

Я устало опустился на подушки. Должен быть какой-то выход. Моя голова как будто наполнялась жидкой кашей. Но, несмотря на это, я попытался сосредоточиться. Я мог, я должен был…

Все равно. Вдруг я почувствовал, как будто я погружаюсь в приятно теплую воду. Все стало медленнее, спокойнее: мое дыхание, мое сердцебиение, мои мысли. Расслабляющая темнота сомкнулась надо мной. Откуда-то издалека до меня донесся яростный писк какого-то прибора.