Тень Микеланджело

Финн жила в небольшом пятиэтажном кирпичном доме на углу Четвертой улицы и А-авеню, который числился как не имеющий лифта, поскольку единственный на все здание раздолбанный подъемник был хронически неисправен. Слева от дома тянулись магазины, бары и рестораны, делавшие Алфавит-Сити привлекательным местом, а справа проходила Хьюстон-стрит, южная граница Нижнего Ист-Сайда. Непосредственно за ней начинался Виллидж-Вью, квартал крупнопанельных высотных строений, возведенный в 1960-е годы в ходе воплощения в жизнь муниципального проекта «обновления» на месте обширных, подобных огромной раковой опухоли грязных трущоб.

Подкатив к дому, кипящая от негодования Финн вошла в подъезд, заперла велосипед в темном закутке под лестницей и машинально нажала кнопку вызова лифта. Как ни странно, он работал. Через некоторое время расшатанная, дребезжащая кабина с круглым, наводившим на мысль о каком-то одноглазом чудовище из ужастиков Стивена Кинга окошком спустилась вниз. Девушка вошла внутрь, нажала кнопку последнего этажа, и допотопный механизм рывками стал поднимать ее на самый верх здания.

По меркам Нью-Йорка квартирка считалась крохотной. Входная дверь открывалась в помещение, одна сторона которого считалась гостиной, а другая — кухней. Кухня выходила на Нижний Ист-Сайд, и ее размеры позволяли поставить у окна столик, за который можно было усадить пару гостей. Слева находилась маленькая ванная комната, выходившая на Четвертую улицу. Окно имело запоры, хотя это и был пятый этаж.

Справа от кухни находился альков, тесная ниша, которую агент по найму при сдаче квартиры высокопарно именовал кабинетом. Первоначально это помещение казалось более подходящим для детской, пока ребенок еще совсем крошечный, а то и для чулана, но один из приятелей Финн ухитрился втиснуть туда несколько простых книжных стеллажей из сосны и письменный стол, вписавшийся так удачно, что образовался удобный рабочий уголок. Дальше находилась ванная с самыми крохотными раковиной, ванной и туалетом в мире. При желании Финн могла опустить ноги в ванну, сидя на унитазе, а мыться в самой ванне приходилось сидя, подогнув колени к подбородку.

Когда Финн поселилась в этой квартирке, все было окрашено в мрачный никотиново-желтый цвет, но потом она оживила интерьер, перекрасив ванную в розовый, спальню — в лиственно-зеленый, а кухню-гостиную — в ореховый. Альков-кабинет был выдержан в строго офисных белых тонах. До пола у нее руки пока не дошли, но она твердо намеревалась в один прекрасный день отодрать дурацкие плитки зеленого линолеума и отчистить старые деревянные половицы.

Свой компьютер, старенький лэптоп «Сони», Финн купила по дешевке на распродаже оргтехники, списанной деканатом факультета ее матери. Она держала его в спальне, под обитой кричаще-красным бархатом кушеткой — на всякий случай, если у какого-нибудь воришки-наркомана хватит сил подняться на пятый этаж, чтобы попробовать его стянуть. Для Финн тесная квартирка была дворцом и волшебной дверью в будущее. Отсюда она могла отправиться куда угодно, даром что сейчас решительно не могла представить себя в каком-либо другом месте.

Все еще бушуя от ярости, Финн отперла дверь, влетела в квартиру, бросила рюкзак на кушетку и начала раздеваться, оставляя цепочку брошенной одежды от кушетки до двери ванной. Она отмокала в крохотной ванне чуть ли не час, побрила ноги, в чем не было ни малейшей надобности, и вымыла волосы, хотя и в этом ни чуточки не нуждалась.

Несмотря на все это, ярость продолжала клокотать в ней и после того, как она спустила воду и встала под ледяной душ, мысленно представляя себе, как Краули бродит по Центральному парку, маша перед собой белой тростью и выкрикивая: «Я слеп! Я слеп!» Так ему, подонку, и надо!

Сняв с крючка на двери ванной комнаты старый махровый купальный халат, Финн взяла полотенце и потащилась в спальню посмотреть, что надеть, пока сохнут волосы. Там она плюхнулась на кровать и тупо уставилась на стенной шкаф.

У нее вырвался стон. Черт, ведь именно этой ночью они с Питером собирались наконец определиться. Точнее, инициатива исходила от Питера, но они встречались уже более двух месяцев, и Финн, в какой-то мере устав его отшивать, без явных возражений отреагировала на его слова насчет того, что «сегодня и будет та самая ночь». Питер был симпатичным и смышленым парнем, так что их близости ничто не мешало. Просто Финн всегда проявляла в сексе разборчивость и осмотрительность.

В Колумбусе, когда ей было всего шестнадцать лет, Финн уже была восхитительно красива, но невероятно застенчива, что представляло собой смертельно опасную комбинацию. Ровесников это сочетание красоты с кажущейся недоступностью пугало, и они называли ее Рыжей Ледышкой или Рыжей Кусакой. В результате за ней никто не ухаживал, и к концу шестнадцатого года жизни весь ее любовный опыт ограничивался одним случаем, когда мальчик поцеловал ее в щеку.

В конце концов она плюнула на осторожность и рассказала о своей проблеме молодому преподавателю, младшему профессору Университета штата Огайо, который был вдовцом и за сынишкой которого, двухлетним малышом, она присматривала в свободное от учебы время. Откровенный разговор закончился в постели, и Финн из нецелованной девочки превратилась в молодую женщину, о чем никогда не жалела. Возможно, из-за разницы в возрасте кое-кто счел бы это своего рода извращением, но Финн не видела в случившемся ничего неправильного. Ни тогда, ни потом. Для нее это было чудом. Правда, чудом из числа таких, о каких не принято особо распространяться.

Этот человек был добр, интеллигентен и оказался поразительно хорошим любовником, в чем она убедилась впоследствии, получив возможность сравнивать. Кроме того, он был достаточно умен, чтобы не затягивать их отношения и ограничить их несколькими месяцами, чтобы Финн не почувствовала себя обязанной к чему-либо другому, кроме крепкой дружбы. При этом он дал Финн достаточно времени для обретения опыта и уверенности, в которых она отчаянно нуждалась. В частности, объяснил, в чем суть проблемы ее отношений с ровесниками.

Он научил ее многому, что невозможно было почерпнуть от сверстников, включая использование предохранительных средств, а заодно рассказал об отговорках, к которым нередко прибегают молодые люди, чтобы обойтись в сексе без этих полезных приспособлений. Впоследствии ей довелось услышать их все до единой и даже несколько больше, однако Финн на всякий случай всегда держала несколько презервативов в прикроватной тумбочке, а один носила с собой в потайном кармашке бумажника. Ни СПИД, ни беременность в ее планах на будущее не значились; впрочем, как ей казалось, Питер на сей счет придерживался такого же мнения. Из пятерых мужчин, с которыми она была близка после того профессора, только двое стоили всех связанных с любовными отношениями осложнений, включая эмоциональные подъемы и спады. Из троих остальных один оказался рохлей и прилипалой, другой — примитивным собственником, а третий ухитрялся совмещать в себе и то и другое.

Финн давно уже пришла к выводу, что секс и любовь слишком часто путают, а в случае с Питером путаница была полнейшей. Он в настоящее время желал и секса и любви, Финн же не искала ни того ни другого. Если ей и нужны были отношения с мужчиной, то с таким, который, помимо всего прочего, мог бы стать для нее настоящим другом, а в этом смысле рассчитывать на Питера определенно не приходилось. Она хотела и получать и отдавать, Питер же стремился только брать, не давая ничего взамен.

Она потянулась, схватила с прикроватной тумбочки телефон и некоторое время сидела, держа трубку в руке и бесцельно царапая какие-то каракули в своем блокноте. Можно, конечно, было отложить свидание, сославшись на недомогание или что-нибудь подобное, но ведь тогда Питеру, скорее всего, приспичит притащиться к ней с куриным бульоном или чем-нибудь в том же роде.

За этими мыслями Финн сама не заметила, как изобразила на страничке некое примитивное подобие рисунка Микеланджело, а когда сообразила, скривилась. Кто же мог подумать, что обнаружение в фондах работы великого мастера повлечет за собой такие неприятности! По правде сказать, она так и не поняла, с чего это Краули так взбесился.