Тень Микеланджело

Финн не сомневалась, что этот рисунок был сделан не по памяти, но с натуры, так сказать, вживую, хотя и фиксировал смерть. И тут до нее медленно дошло, что она только что обнаружила страницу из легендарной, почти мифической тетради Микеланджело. Финн даже знала, кто сшивал эту тетрадь: Сальваторе дель Сарто, близкий друг Микеланджело, регулярно составлявший подшивки набросков, которые художник делал, работая над своими фресками. Но почему этот листок оказался в задней части ящика в Паркер-Хейл? И как он вообще попал в музей?

Она проверила инвентарный номер на ацетатной обложке, перенесла его в рабочий блокнот и перешла к нише с компьютером. Набрав номер на клавиатуре, Финн запросила в базе данных сканированный слайд соответствующей единицы хранения и, к величайшему удивлению, увидела лишь пустой белый экран и надпись: «Визуальная репрезентация отсутствует».

Вернувшись в главное меню, она затребовала любую документацию, относящуюся к данному инвентарному номеру, и получила имя малозначительного венецианского живописца, художника по имени Сантьяго Урбино, о котором ей, по смутным воспоминаниям, вроде бы доводилось что-то читать. Там же имелась ссылка на сведения об источнике поступления. Индексы файлов совпадали, то есть сведения о художнике и истории приобретения экспоната относились к данному графическому листу.

Согласно компьютерному файлу рисунок, автором которого числился Урбино, в 1924 году был выкуплен из частной коллекции швейцарским филиалом Галереи Хоффмана, в 1930 году продан Галерее Этьена Вину в Париже, в 1937 году перепродан Галерее Розенберга и в 1939 году приобретен Уильямом Уайтхедом Хейлом во время его последней предвоенной поездки в Европу, снова через Галерею Хоффмана. С тех пор он являлся частью постоянной коллекции музея.

Финн снова вернулась в главное меню и получила доступ к биографическому файлу музея по Сантьяго Урбино. Современник Микеланджело и Леонардо да Винчи, Урбино был обвинен в вивисекции, производившейся над животными в безнравственных целях, осужден, отлучен от Церкви и, скорее всего, казнен.

Читая эти строки, Финн приглаживала волосы и теперь, глядя на экран, так задумалась, что даже забыла убрать руку с головы. С исторической точки зрения каталожная справка выглядела вполне удовлетворительно, но она знала, что такой ничем не примечательный художник, как Урбино, просто не мог выполнить этот великолепный рисунок.

— Мисс Райан, могу я поинтересоваться, чем это вы занимаетесь?

Финн подскочила и повернулась на сиденье.

Александр Краули, директор музея, стоял прямо позади нее с рисунком Микеланджело в руке и негодующим выражением на лице.

ГЛАВА 3

Краули был представительным мужчиной немного за шестьдесят, с густыми седыми волосами, квадратным лицом и умными глазами. Правда, росту в нем было не больше пяти футов девяти дюймов, и Финн не сомневалась, что он казался выше за счет утолщенных подошв и каблуков своих дорогих туфель. Как всегда, директор был облачен в костюм-тройку, но сегодня выглядел особенным франтом. Возможно, потому, что вечером собирался на прием сотрудничавшего с музеем благотворительного фонда, куда таких, как Финн, никто не приглашал.

Однако ее внимание привлекло не это, а то, что Краули держал в руках музейный экспонат, не надев белых перчаток. Оно конечно, у директоров, в отличие от простых сотрудников, руки не перепачканы красками или иными потенциальными загрязнителями, но ведь порядок есть порядок, о чем Финн и не преминула высказаться.

Лицо Краули, и без того уже красное, побагровело.

— Надеты у меня перчатки или нет, это вас не касается. А вот меня то, чем вы здесь занимаетесь, касается напрямую, и поэтому я спрашиваю: как к вам попал рисунок, к которому вы не имеете никакого отношения?

— Доктор Краули, он находился в ящике, с которым я работала, производя инвентарную сверку. Поначалу мне показалось, что это обычная единица хранения.

— Поначалу?

— Да. По-моему, рисунок неверно аннотирован.

— Как так?

— Согласно каталогу под данным инвентарным номером числится работа Сантьяго Урбино, второстепенного живописца венецианской школы.

— Я знаю, кто такой Сантьяго Урбино, — буркнул Краули с таким видом, словно она усомнилась в его профессиональной компетентности.

— По-моему, это ошибка. Я думаю, он сделан Микеланджело.

— Микеланджело Буонарроти? — изумленно воскликнул Краули. — Вы сошли с ума.

— Я так не думаю, сэр, — возразила Финн. — Я внимательно изучила его и нахожу, что по ряду признаков он может быть атрибутирован как произведение Микеланджело.

— Выходит, мы уже шестьдесят пять лет как располагаем страницей из утраченной тетради Микеланджело? И никто об этом не знал, никто ничего не подозревал до тех пор, пока молоденькая практикантка, не имеющая даже магистерской степени, не совершила выдающегося открытия? — Директор издал глухой смешок. — Это маловероятно, мисс Райан.

— Я посмотрела инвентарные описи, — не сдавалась Финн. — Музей не располагает ни одним другим произведением Урбино. С чего бы в коллекции мог оказаться единственный рисунок?

— Да хотя бы с того, моя дорогая, что он мог приглянуться мистеру Паркеру или мистеру Хейлу.

— Вы не хотите даже задуматься над тем, что это может быть работа Микеланджело?

— И дать вам написать по этому поводу безответственную статью, которая в конечном счете обернулась бы ущербом для репутации музея и моей лично? Нет, моя дорогая, я не столь высоко ценю вашу работу в качестве практиканта или ваше самомнение.

— Я вам не «моя дорогая», а мисс Райан, в крайнем случае Финн, — сердито откликнулась она. — А мое самомнение не имеет к этому никакого отношения. Ясно ведь, что рисунок выполнен не Урбино, а Микеланджело. Тот, кто делал аннотацию, допустил ошибку.

— А кто, кстати, делал аннотацию? И когда? — спросил Краули.

Финн пробежалась пальцами по клавиатуре и нажала «пробел», чтобы переместиться к концу каталожной записи.

— А. К., одиннадцатое июня две тысячи третьего года. Вот это да!

Она не сразу сообразила, что означают инициалы А. К.

— Да, Александр Краули. То есть я. И аннотация, как видите, совсем недавняя.

— Может быть, в таком случае речь идет не о моем, а о вашем самомнении? — съязвила Финн.

— Нет, мисс Райан, дело тут не в моем самомнении, а в вашей слабой компетентности, которую вы, смею заметить, пытаетесь восполнить излишней самонадеянностью.

— Я целый год изучала творчество Микеланджело во Флоренции.

— А я изучал мастеров эпохи Возрождения всю свою трудовую жизнь. Вы заблуждаетесь, а ваше категорическое нежелание признать свою ошибку и согласиться с более квалифицированным суждением заставляет меня считать, что вы не тот человек, который нам здесь нужен. Мы не можем держать в музее людей, выносящих легковесные суждения на основании собственных, ничем не подкрепленных амбиций, и пренебрегающих советами опытных коллег и элементарным здравым смыслом. Боюсь, что мне придется положить конец вашей стажировке в Паркер-Хейл.

— Вы не можете сделать этого!

— Еще как могу, — возразил Краули с вкрадчивой улыбкой. — Мало того, я только что это сделал. — Улыбка не сходила с его лица. — Предлагаю вам во избежание дальнейших недоразумений забрать свои личные вещи и уйти прямо сейчас.

Он покачал головой.

— По правде сказать, жаль. Вы были украшением нашего маленького отдела.

Некоторое время Финн молча таращилась на него, не в силах поверить услышанному, а потом выскочила из ниши, схватила свой рюкзачок и выбежала вон. Она знала, что вот-вот расплачется, и не могла позволить себе проявить слабость в присутствии этого надутого коротышки, этого самодовольного сукина сына!

Пять минут спустя Финн уже вовсю крутила педали по направлению к Алфавит-Сити.

ГЛАВА 4

Было время, когда адрес Алфавит-Сити постоянно слышался из потрескивающих динамиков полицейских раций в криминальных телевизионных программах, но теперь этот район стал просто местом, где можно послушать рэп или найти еще один навороченный ресторан. Тот факт, что город построил по ту сторону Томпкинс-сквер-парка новехонький полицейский участок, возможно, и имел к этому какое-то отношение, но скорее это было связано с постоянным, непрекращающимся стремлением Нью-Йорка к самообновлению. Без всякой, казалось бы, видимой причины деятельность уличных банд и наркоторговцев перемещалась куда-нибудь по соседству, а районы, еще недавно славившиеся вертепами и притонами, обретали налет скучноватой добропорядочности.