Терапия

— Что?

— Моя лучшая подруга отмечала день рождения в банкетном зале грюнвальдского отеля «Четыре времени года». Я пошла в туалет. И когда проходила через холл, то внезапно появилась она. Она стояла около стойки регистрации.

— Кто?

— Юлия.

— Кто такая Юлия?

— Та самая Юлия, женщина из моего рассказа. Главное действующее лицо из первой главы.

— Вы хотите сказать, что увидели женщину, похожую на героиню вашего школьного сочинения?

— Нет. — Анна покачала головой. — Не похожую женщину. Это была та самая женщина.

— Как вы догадались?

— Потому что она слово в слово повторила реплику из моего рассказа.

— Что?

Анна вновь посмотрела ему в глаза и тихо произнесла:

— Юлия оперлась о стойку и сказала дежурному: «Слушай, малыш, устрой-ка мне симпатичную комнатку, а я тебя неплохо отблагодарю».

Виктор выдержал ее взгляд:

— Вы не думали, что это могло быть совпадением?

— Я долго об этом думала. Очень долго. Но трудно поверить в совпадение, когда потом Юлия сделала все, что было описано в рассказе.

— Что именно?

— Она засунула в рот пистолет и вышибла себе мозги.

В глазах Виктора мелькнул ужас.

— Но это…

— …Шутка? Увы, нет. Женщина в отеле стала началом того кошмара, что преследует меня уже двадцать лет. То сильнее, то слабее, доктор. Я писательница, и это мое проклятие.

Виктор прекрасно знал, что она сейчас скажет, и даже мог подсказать.

— Все персонажи, о которых я с тех пор писала, оживали. Я их видела, слышала, а иногда говорила с ними. Стоит мне кого-то выдумать, как он появляется в моей жизни. Это и есть моя болезнь, доктор Ларенц. Моя особая форма шизофрении. — Анна подалась к нему. — И поэтому я пришла к вам. Итак?..

Виктор молча смотрел на нее. Слишком много мыслей теснилось в его голове. Слишком много чувств боролось друг с другом.

— И что, доктор Ларенц?

— В каком смысле?

— Вам интересно? Вы будете меня лечить, раз я уже здесь?

Виктор взглянул на часы. Пять минут прошло.

Глава 5

Когда Виктор потом вспоминал эту встречу, то удивлялся собственной слепоте. Если бы он верно истолковал знаки и чуть внимательнее слушал, то раньше заметил бы фальшь. Полную фальшь. И раньше грянула бы катастрофа.

Анне удалось достичь желаемого. Она вторглась к нему домой и застала его врасплох. Ее история действительно его заинтересовала. Она была столь необычна, что он на целых пять минут забыл о себе и собственных проблемах. И хотя он наслаждался состоянием беззаботности, все же отказался лечить Анну. После краткого, но бурного спора она почти против воли согласилась уехать с острова на раннем утреннем пароме и вновь пойти на прием к ван Друйзену в Берлине.

— У меня есть на то причины, — кратко ответил он. — К примеру, я уже четыре года не работал.

— Но мастерство не забывается.

— Дело не в умении.

— Значит, в нежелании…

«Да», — подумал Виктор, однако что-то помешало ему рассказать ей про Жози. Если Анна на самом деле лежала в больнице и ничего не слышала о его трагедии, то и не надо ее в это посвящать.

— Полагаю, что с моей стороны было бы полной беспечностью начинать лечение без основательной подготовки и не во врачебном кабинете. Учитывая ваш непростой случай.

— Подготовка? Да ладно. Это же ваш конек. Предположим, меня направили бы к вам на Фридрихштрассе, каким был бы ваш первый вопрос?

Виктор ухмыльнулся столь неуклюжей попытке его перехитрить.

— Я спросил бы, когда у вас первый раз в жизни были галлюцинации, но…

— Задолго до того случая в отеле, — прервала его Анна. — Но приступ в «Четырех временах года» оказался настолько… — она неожиданно запнулась, — реален. Так отчетлив. У меня ни разу не было столь чувственного и живого восприятия, как в тот раз. Я отчетливо видела женщину, слышала выстрел, видела, как мозги разлетелись по стойке. И это впервые был мной самой придуманный персонаж. Но, конечно, у меня, как и у большинства шизофреников, были первые звоночки.

— Какие же?

Виктор решил посвятить ей еще пять минут, перед тем как окончательно распрощаться.

Навсегда.

— С чего же начать? История моей болезни коренится в раннем детстве.

Глотнув уже остывшего и горького чая «Ассам», он дождался, пока Анна продолжит.

— Мой отец был профессиональным военным, «джи-ай». После войны остался в Берлине и работал комментатором на радио в сети ВС США. Был местной знаменитостью, любимцем женщин. В конечном итоге одна из его многочисленных белокурых любовниц, которых он соблазнял в задней комнате офицерского клуба, забеременела. Это была Лаура, чистокровная берлинка и моя мать.

— Странно, вы говорите об отце в прошедшем времени? Но почему?

— Он умер в результате несчастного случая, когда мне было восемь лет. Профессор Мальциус считает это моим первым травмирующим переживанием.

— Что это был за несчастный случай?

— Когда ему делали в военном госпитале операцию на слепой кишке, то забыли о лечебных чулках. Тромбоз оказался для него смертельным.

— Сочувствую вам. — Виктора всегда возмущала халатность врачей, от которой страдали пациенты и их близкие. — Как вы восприняли известие о его смерти?

— Сейчас расскажу. Мы жили в одном из блочных домов неподалеку от казарм в американском секторе в Стеглице. Во дворе жил Терри, песик какой-то смешанной породы, которого мы однажды подобрали. Отец его терпеть не мог, поэтому Терри было запрещено входить в дом, и обычно он сидел на привязи. Когда мама рассказала мне о смерти отца, я побежала во двор и стала бить собаку. Я взяла одну из отцовских баскетбольных бит, тяжелую, с железной сердцевиной. Веревка у Терри была так коротка, что он не мог увернуться от ударов. У него подломились ноги, но я продолжала бить. Откуда взялась эта ярость и сила у восьмилетней девочки? В меня словно бес вселился. Кажется, после десятого удара у него сломался хребет, и он больше не смог шевелиться. Он дико кричал от боли, но я не останавливалась, пока из его пасти не пошла кровь. Передо мной лежал комок мяса, из которого я начисто вышибла жизнь.

Стараясь скрыть отвращение, Виктор спокойно спросил:

— И зачем вы это сделали?

— Потому что я любила Терри больше всех на свете после папы. В моем детском безумии я решила: раз у меня отобрали самое любимое, то и номер два не имеет права на существование. Я пришла в бешенство оттого, что Терри жив, а папа нет.

— Да, это ужасное происшествие.

— Разумеется, но вы не знаете еще, в чем весь ужас.

— Что вы имеете в виду?

— Я вам еще не все рассказала, доктор Ларенц. Самое ужасное — это не смерть отца и не то, что я забила до смерти невинную собаку.

— А что же?

— По-настоящему страшно то, что никакой собаки не существовало. Терри никогда не было. Мы однажды подобрали кошку, а не собаку. Искалеченный трупик Терри до сих пор преследует меня в кошмарных снах, но, по крайней мере, я теперь точно знаю, что это лишь плод моей больной фантазии.

— Как вы это узнали?

— Ох, потребовалось немало времени. Я впервые заговорила об этом на моем первом сеансе психотерапии. Мне тогда было восемнадцать или девятнадцать лет. А раньше я не решалась никому признаться.

«О боже», — подумал Виктор, машинально поглаживая дремавшего у его ног Синдбада, который и не подозревал, какой необычный разговор ведет его хозяин. Бедную девочку десять лет мучило чувство огромной вины. Это, пожалуй, самое тяжкое в шизофрении. Большинство галлюцинаций подчинены одной задаче — внушить больному, что он злое, никчемное, недостойное жизни существо. Нередко шизофреники слышат голоса, призывающие к самоубийству. И часто бедняги слушаются их. Посмотрев на часы, Виктор удивился, сколько времени прошло. Сегодня уже не получится вернуться к интервью.

— Ну хорошо, госпожа Роткив. — Он демонстративно встал, давая понять, что беседа окончена, и двинулся к Анне. Неожиданно закружилась голова. — Как я уже неоднократно говорил, я не могу проводить здесь с вами терапию. — Он надеялся, что сможет дойти до двери не шатаясь.